Мистер Коттедж услышал об эпидемии, вероятно, последним из землян. Он оторвался от группы и отправился в свою собственную экспедицию.
Он быстро сообразил, что утопийцы не собираются тратить много времени и энергии на просвещение гостей с Земли. После беседы в день вторжения никто больше не делал попыток знакомить землян с устройством жизни и порядками на Утопии. О состоянии дел на Земле их расспросили лишь мимоходом. Землян в целом предоставили самим себе и пересудам в своем кругу. Нескольким утопийцам, как видно, поручили заботиться об удобстве и благополучии гостей, однако хозяева, похоже, не считали, что в их обязанности входит еще и просвещение землян. Мистера Коттеджа многое раздражало в образе мыслей и суждениях соотечественников, поэтому, подчиняясь естественному влечению, он отправился исследовать Утопию в одиночку. Когда аэроплан спускался в долину Места совещаний, вид широкой равнины за озером поразил его воображение, и на второе утро он взял маленькую лодку и на веслах пересек озеро, чтобы исследовать плотину на другом его конце и взглянуть на простор, открывающийся с ее парапета.
Озеро оказалось намного шире, чем ему показалось, а плотина намного выше. В кристально чистой, очень холодной воде почти не было видно рыб. Он отправился в путь сразу же после завтрака, но добрался до парапета великой плотины и смог взглянуть вниз на большую равнину только к полудню.
Плотина была сооружена из массивных каменных глыб с красными и золотистыми прожилками, лестницы с равными промежутками вели на дорогу, проходящую по гребню плотины. Гигантские сидячие фигуры, нависающие над далекой равниной, представлялись делом рук озорного скульптора. Мощные грубые изваяния – наполовину скалы, наполовину некие подобия людей – то ли за чем-то наблюдали, то ли о чем-то размышляли. На глаз высота фигур составляла двести футов. Измерив шагами расстояние между ними и сосчитав их количество, мистер Коттедж сделал вывод, что длина плотины составляла от семи до десяти миль. Со стороны равнины она отвесно уходила на пятьсот футов вниз и покоилась на массивных опорах, незаметно переходящих в скалы. В пролетах между опорами гудели гидротурбины генераторов, затем, выполнив свою работу, пенные, растрепанные струи воды падали в другое широкое озеро, ограниченное на расстоянии двух или около того миль еще одной плотиной, находившейся примерно на тысячу футов ниже первой. Еще дальше располагалось третье озеро с третьей плотиной, и только за ними начиналась равнина. Среди титанических сооружений виднелись лишь три или четыре крохотные фигурки утопийцев.
Мистер Коттедж, лилипут в тени задумчивых колоссов, посмотрел поверх ближних объектов на далекую равнину.
Что за жизнь течет в тех краях? Соседство гор и равнины напоминало Альпы и великую низменность Северной Италии, по которым он любил бродить в юности в разгар летних каникул. В Италии, как известно, эти дальние просторы были заполнены маленькими городками и деревнями, а также заботливо орошаемыми, тщательно возделанными полями. Множество людей с муравьиным упорством работали, производя продукты питания. Их число постоянно росло до тех пор, пока неизбежные последствия перенаселения, болезней и мора не восстанавливали равновесие между количеством земли и числом семей, копошащихся в ней ради добычи пропитания. Поскольку хороший работник был способен произвести больше хлеба, чем требовалось для его пропитания, а добродетельные женщины – произвести на свет больше детей, чем могла прокормить земля, скапливался излишек безземельного населения, оседавший в городах-нарывах и поступавший там в юридические и финансовые конторы, обиравшие сельских работников, либо на заводы, что-нибудь выпускавшие на продажу.
Девяносто девять процентов такого населения с раннего детства до преклонного возраста были заняты решением трудной задачи, известной под названием «добыча хлеба насущного». В этой среде на основании сказок об искуплении появились святилища и храмы, дававшие пропитание ораве паразитов: попам, монахам и монахиням. Еда и размножение – простейшие занятия человеческого общества с момента его зарождения, тяготы добывания пищи, ухищрения корысти и дань страху – такова картина, которая наблюдалась на любом сколько-нибудь прогретом солнцем и плодородном клочке земли. Конечно, и там подчас встречались смех и шутки, короткие перерывы на праздники и яркое цветение юности, быстро гаснущей в мытарстве взрослой жизни, однако тон задавали подневольный труд, вызванные скученностью ожесточение и ненависть, и нескончаемая беспросветность нужды. К шестидесяти годам наступала дряхлость. Женщины превращались в обессилевших старух к сорокалетнему возрасту. Но эта утопийская низина, купавшаяся в лучах солнца и тоже явно плодородная, жила по другим законам. Здесь примитивная жизнь человечества с ее древними традициями, повторяемыми из поколения в поколение замшелыми шутками и легендами, приуроченными ко временам года праздниками, благочестивыми страхами и эпизодическим потворством слабостям, с ее куцей, но неуемной и по-детски жалкой надеждой, засильем нищеты и трагической безысходностью, такая жизнь здесь прекратилась, навсегда ушла из этого старого мира. Вал примитивной жизни отступил и исчез, в то время как солнце продолжало светить, а почва – сохранять плодородность.
Мистер Коттедж с благоговением осознал, насколько основательно за два десятка столетий была вычищена примитивная жизнь, как смело и грозно разум завладел душой, телом, жизнью и судьбой человеческого рода. Он понял свое положение существа переходного периода, глубоко укоренившегося в привычках прошлого, но открытого идее нового, чей утренний свет только-только забрезжил на Земле. Он давно понимал, что ненавидит и презирает вонючую крестьянскую жизнь, но теперь впервые осознал, какой глубокий страх испытывает перед крайне строгой утопийской жизнью, предстоящей землянам. Мир, расстилавшийся внизу, казался ему очень чистым и пугающим. Чем занимаются люди на этой далекой равнине? Как выглядит их повседневная жизнь?
Он достаточно повидал в Утопии, чтобы знать: вся земля внизу будет напоминать цветущий сад, любая природная красота будет замечена и развита, любое врожденное уродство – исправлено и преодолено. Здешние люди способны работать во имя красоты, бороться за нее – этому его научила встреча с двумя утопийцами, ухаживавшими за розами. Туда-сюда сновали люди, отвечавшие за питание и жилье, а также те, что направляли общий ход жизни, благодаря кому экономический механизм работал настолько слаженно, что ниоткуда не доносилось дребезжания и скрежета внутреннего разлада, составлявших лейтмотив земной жизни. Вековые экономические споры и эксперименты подошли к концу, был найден правильный путь. И население Утопии, сократившееся в какой-то момент всего лишь до двухсот миллионов человек, теперь снова устойчиво росло темпами, соразмерными приросту ресурсов человечества. Избавившись от тысяч зол, которые неизбежно выросли бы вместе с увеличением численности населения, человечество обрело возможность подлинного роста.
Внизу, на окутанной голубой дымкой огромной равнине, почти все, кто не был занят производством продуктов питания, архитектурой, здравоохранением, просвещением и координацией действий, занимались творческой работой. Они непрерывно изучали внешний и внутренний мир в ходе научных исследований и в процессе художественного творчества. Они непрерывно вносили все новый вклад в коллективную власть над жизнью или осознанную ценность жизни.
Мистер Коттедж привык думать о жизни в своем мире как о бешеной гонке изобретений и открытий, однако теперь он видел, что прогресс, достигнутый на Земле за сотни столетий, не мог сравниться даже с одним годом мощного, организованного движения вперед миллионов связанных между собой умов. Знание росло здесь с огромной скоростью, и тьма улетучивалась подобно тому, как в ветреный день уносится тень от облака. Люди в долине получали минералы из глубоких недр планеты, плели тонкие сети, чтобы поймать в нее солнце и звезды. Жизнь шла здесь вперед шагами, размах которых страшно было себе вообразить. Страшно потому, что в голове мистера Коттеджа и многих думающих людей его мира засело убеждение, что однажды все будет познано и научный прогресс прекратится. И уж тогда человек заживет счастливой жизнью.
Идея прогресса плохо укладывалась в голове. Мистер Коттедж всегда думал об Утопии как о царстве безмятежности, где все устоялось раз и навсегда. Даже сегодня равномерная дымка над долиной выглядела безмятежной, однако он знал, что это спокойствие мельничного лотка, в котором вода, казалось бы, не движется вообще, пока быстроту ее движения не выдаст пузырь, клочок пены, ветка или листочек на поверхности.
Интересно, каково жить в Утопии? Жизнь здешних людей, должно быть, напоминала жизнь успешных артистов и научных работников этого мира, непрерывное бодрящее открытие чего-то нового, постоянные вояжи в незнакомое и неизведанное. Для отдыха от дел местные жители путешествуют по планете, в Утопии много любви, смеха и дружбы, а общественная жизнь обильна, проста и непринужденна. Игры, не включавшие в себя физическую силу и ловкость, заменявшие недоумкам пытливость и умственный труд, полностью изжили себя, однако многие подвижные игры сохранились для веселья и проявления физической удали. Воистину хорошая и даже завидная жизнь для тех, кто к ней приучен.
И надо всем этим стоит радостное ощущение пользы, имеющей бесконечное количество следствий. Их любовь, несомненно, элегантна и красива, хотя, возможно, несколько сурова. На этой далекой равнине вряд ли часто встречается жалость или мягкость. Какими бы умными и красивыми ни были эти люди, жалостливыми их не назовешь. Да и не нужны им такие качества.
Однако Лихнис, похоже, добрая душа.
Хранят ли они верность, нужна ли она им, как влюбленным на Земле? Что представляет собой любовь в Утопии? Влюбленные и здесь по-прежнему шепчутся в темноте. В чем суть здешней любви? В том, что тебя предпочли другим, в сладкой гордости, во вкусе победы, в необыкновенной удовлетворенности тела и души?