Разум мистера Коттеджа потянулся к тому, что его волновало больше всего.
– Но где же теперь мои соотечественники? – спросил он в очередной раз. – Где их тела? Они могли остаться в живых?
Лихнис не знала ответа.
Мистер Коттедж лежал и думал. Вполне естественно, что приглядывать за ним поставили женщину с неразвитым умом. Умственно развитому человеку до него было бы так же мало дела, как великим умам на Земле до кошечек и собачек. Лихнис не желала забивать себе голову мыслями о пространственных взаимосвязях. Эта тема была ей не по зубам. Его сиделка входила в число «двоечников» Утопии. Она сидела перед ним с выражением божественной кротости и покоя на лице, из-за чего его собственные мысли о ней казались мистеру Коттеджу предательскими. В то же время он отчаянно жаждал получить ответ на свой вопрос.
Получается, что верхушку карантинного утеса свернули набок и забросили в некое потустороннее пространство. Вряд ли на этот раз земляне окажутся на планете с благоприятными условиями. Скорее всего они очутились в вакууме, в межзвездном пространстве какой-нибудь неизвестной вселенной.
Что с ними в таком случае произойдет? Они превратятся в лед. Воздух мгновенно покинет легкие. Их собственный вес за счет гравитации расплющит их, переломает все кости, раздавит в лепешку! По крайней мере, их страдания продлятся недолго: успеют только охнуть, как человек, брошенный в ледяную воду.
Мистер Коттедж взвесил эти перспективы и воскликнул:
– Их вытряхнули вон! Как мышей из клетки за борт корабля!
– Я не понимаю, – сказала Лихнис, оборачиваясь к нему.
Он посмотрел на нее с мольбой в глазах.
– А теперь объясните, что сделают со мной.
Некоторое время Лихнис не отвечала: смотрела в голубую дымку, в которой исчезала широкая речная долина, – затем спросила:
– Вы хотите остаться в этом мире?
– Любой землянин хотел бы остаться в этом мире. Мой организм очищен. Почему бы не остаться?
– Наш мир вам приглянулся?
– Красота, порядок, здоровый дух, энергичность, пытливый ум – здесь есть все лучшее, чего, кряхтя и надрываясь, добивается мой мир.
– И все-таки ваши спутники все равно были недовольны.
– Я вполне доволен.
– Вы еще не оправились от усталости и очень слабы.
– Здешний воздух быстро восстановит мои силы и бодрость. В этом мире я буквально способен помолодеть. Да и лет мне, по-вашему, не так уж много.
Лихнис опять на время замолчала. Огромную долину теперь заполнила туманная синева, и за черными силуэтами деревьев на склоне виднелись только зубцы холмов, оттиснутые на фоне местами зеленоватого, местами соломенно-желтого вечернего неба. Мистер Коттедж никогда в жизни не наблюдал столь умиротворенного наступления ночи. Тишину нарушили слова Лихнис.
– Здесь, – сказала она, – не бывает покоя. Наши мужчины и женщины каждое утро просыпаются с мыслью: что нового сегодня сделать? Что еще исправить?
– Они превратили дикую планету с ее болезнями и неустроенностью в мир красоты и безопасности. Заставили дикость человеческих побуждений отступить перед единством, знаниями и властью над природой.
– И поиски ни на минуту не прекращаются, наш мир снедает жажда все большей и большей власти над природой.
– Это здоровый аппетит. Сейчас я устал, ослабел, обессилел и размяк, словно только что родился на свет. Но когда окрепну, я тоже, возможно, заражусь этой любознательностью и приму участие в великих открытиях, которые сейчас будоражат умы ваших соотечественников. Как знать?
Он с улыбкой посмотрел в добрые глаза Лихнис.
– Вам придется многому учиться.
Ему показалось, что она невольно вспомнила о собственных неудачах.
В уме мистера Коттеджа мелькнула расплывчатая мысль о колоссальных различиях, которые за три тысячи лет могли появиться в идеях и принципиальном образе мышления здешнего человечества. Он вдруг осознал, что в Утопии его разум улавливал лишь то, что он был способен понять, а ко всему, что не укладывалось в круг привычных земных представлений, оставался глух. Пропасть недопонимания могла оказаться шире и глубже, чем он предполагал. Совершенно неграмотный негр с Золотого Берега, пытающийся уяснить принципы термодинамики, и тот находился в более выгодном положении.
– В конце концов, меня привлекают не новые открытия, – сказал он. – Вполне вероятно, что мне до них не дорасти. Мне нужна здешняя идеальная, прекрасная повседневная жизнь, та жизнь, в которой все мечты моего поколения стали былью. Я хочу чувствовать себя живым. Этого мне будет достаточно.
– Вы пока что слишком слабы. Когда наберетесь сил, возможно, вам придут в голову другие мысли.
– Какие?
– Вы можете захотеть вернуться в ваш собственный мир, к прежней жизни.
– Назад? На Землю?!
Лихнис снова несколько минут смотрела на закат, прежде чем повернуться к нему и сказать:
– Вы уроженец Земли, плоть от плоти ее. Кем вы еще можете быть?
– Кем? – Разум мистера Коттеджа успокоился, он лежал, предавшись не мыслям с их возможными последствиями, а ощущениям, наблюдая, как огоньки Утопии протыкают темнеющую синеву внизу, выстраиваются в цепочки и группы и сливаются в островки призрачного света.
Правде, скрытой в словах Лихнис, не хотелось верить. Славный мир Утопии, идеальный и уверенный в себе, готовый к невероятным приключениям в неизведанных вселенных, был миром добрых великанов и несравненной красоты, миром великих замыслов, не нуждавшимся в помощи или участии невежественных и слабовольных землян. Утопийцы уже выжали из своей планеты все, что она могла дать, – так транжира вытряхивает последние монеты из кошелька. Простерли свою мощь до самых звезд. Они добры, очень добры, но совершенно другие.
Глава 2Трутень в мире пчел
За несколько дней мистер Коттедж полностью восстановил физические и умственные силы. Он больше не лежал на постели в лоджии, жалея себя и созерцая красоту покоренной природы. Ему дали полную свободу передвижения, и он вскоре начал совершать длинные пешие прогулки по сельским угодьям в поисках новых знакомств и все больше познавая этот чудесный мир осуществившихся желаний.
Именно таким миром он считал Утопию. Почти все великие пороки человеческого бытия были побеждены: войны, эпидемии, недуги, голод и нищета были выметены из жизни человека поганой метлой. Мечты людей искусства о совершенном, прекрасном человеческом теле, о жизни в гармонии и красоте стали здесь реальностью. Всем правил победный дух порядка и организованности. Эти свершения изменили все стороны жизни.
Климат Долины покоя был мягким и солнечным, как в Южной Европе, однако ничто не напоминало характерных картин Италии и Испании. Здесь не было горбатых старух с тяжелой поклажей на спине, не приставали шумные попрошайки, не сидели на обочинах дорог оборванные рабочие. Вместо жалких террасок, изматывающего ручного труда, корявых олив, куцых виноградников, маленьких полей и фруктовых садов, вместо вызывающих яростные споры между соседями примитивных оросительных канав пышно расцвели проекты природоохраны, умное и масштабное использование склонов, почвы, естественного освещения. По камням не карабкались тощие козы или овцы под надзором ребятишек, привязанная скотина не выедала кругами всю траву вокруг себя. К дорогам не лепились лачуги, не было здесь и храмов с образами истекающих кровью мучеников, не бродили бездомные дворняги, иссеченные плетями ослы не тащились, обливаясь потом и хрипя под тяжестью коробов, в гору по ухабистым, каменистым, угаженным навозом тропам. Вместо них местность рассекали прекрасные ровные прочные шоссе без крутых подъемов или спусков, преодолевавшие ущелья и впадины по арочным виадукам с широкими пролетами, прорезавшие склоны холмов наподобие церковных проходов и открывавшие, будто с крепостных башен, картины блеска и великолепия равнин. Здесь были устроены места отдыха и приюты, лестницы, ведущие к зеленым беседкам и летним домикам, где друзья могли вволю поговорить, а влюбленные насладиться обществом друг друга. Такие рощи и аллеи, такие деревья мистер Коттедж видел впервые в жизни: на Земле редко встречались совершенно здоровые зрелые деревья, почти все они были подточены и изъедены паразитами, попорчены гнилью, наростами и грибком, еще больше искривлены, искалечены и скрючены болезнями, чем люди.
Ландшафт вобрал в себя терпеливый труд и мысли двадцати пяти столетий. Мистеру Коттеджу в одном месте попалось на глаза строительство нового моста: его строили не потому, что старый пришел в негодность, а потому, что кому-то пришел в голову более смелый и элегантный проект.
Некоторое время мистер Коттедж не обращал внимания на отсутствие атрибутов телефонной или телеграфной связи. Здесь не было столбов и проводов, этой приметы сельской местности наших дней. Причину ему объяснили позже. Он также не обнаружил железных дорог, вокзалов и придорожных гостиниц. Мистер Коттедж подозревал, что множество зданий выполняют какие-то определенные функции: люди входили и выходили с озабоченным, заинтересованным видом, из некоторых было слышно гул и жужжание каких-то механизмов, там явно шла какая-то работа, однако он все еще очень смутно представлял себе механику нового мира, чтобы пытаться угадать назначение того или иного здания. Он гулял разинув рот, словно дикарь в английском парке.
Вдобавок он не видел ни одного города, хотя причины, вызывавшие кучную оседлость людей, никуда не делись. В некоторых местах, как ему рассказали, люди собирались вместе для исследовательской работы, взаимного обмена знаниями или других полезных дел в специальных комплексах, однако он ни разу не бывал в таких центрах.
И по всему этому миру расхаживали рослые жители Утопии, справедливые и добрые. Они всегда улыбались или приветствовали его жестом при встрече, но в то же время не давали возможности обратиться к ним с вопросом или вовлечь себя в разговор. Они быстро передвигались либо на устройствах, парящих над поверхностью дорог, либо пешком. То и дело по земле пробегала тень от пролетавшего аэроплана. Мистер Коттедж испытывал перед утопийцами благоговейный трепет. Когда он встречался с ними взглядом, ему мерещилось, что они видят в нем диковинную зверушку. Утопийцы казались мистеру Коттеджу настоящими богами, напоминавшими, как и божества Древней Греции и Рима, людей, но людей, очищенных от грязи и доведенных до совершенства. Даже крупные ручные звери, бродившие в этом мире на свободе, несли на себе отпечаток божественного величия, заставлявший мистера Коттеджа воздерживаться от панибратства.