Со временем он нашел спутника для своих прогулок – мальчика тринадцати лет, двоюродного брата Лихнис по имени Хрусталик. Кучерявый паренек с такими же карими глазами, как у Лихнис, выбрал для изучения на дому курс истории.
Насколько мистер Коттедж мог судить, более серьезную часть учебной программы мальчика составляла математика в сочетании с физикой и химией, но их концепции выходили за рамки земных представлений. Почти всю работу, которую на Земле назвали бы исследовательской, Хрусталик выполнял вместе со сверстниками. Мистер Коттедж – как видно, из-за тонкости терминологии – был не в состоянии вникнуть в суть других предметов, однако история сблизила их. Мальчик как раз изучал процесс становления общественной системы Утопии на основе усилий и экспериментов, предпринимавшихся еще в эпоху Смятения. Его воображение живо рисовало борьбу, породившую современную Утопию, он задавал мистеру Коттеджу сотни вопросов, из него фонтаном хлестала всяческая информация, которая со временем осядет на дно и станет руслом для повзрослевшего ума. Мистер Коттедж был для него чем-то вроде учебника, а Хрусталик для мистера Коттеджа – кем-то вроде гида. Они гуляли, беседуя совершенно на равных: землянин с незаурядным складом ума и подросток-утопиец, возвышавшийся над ним на целый дюйм, когда они шли рядом.
Хрусталик знал основные факты истории своей планеты наизусть и был способен объяснить, находя в этом удовольствие, в какой степени покой и красота Утопии сохраняли свой искусственный, рукотворный характер. В сущности, говорил он, утопийцы мало чем отличаются от своих предков, живших на заре каменного века, пятнадцать – двадцать тысячелетий назад. Они практически такие же, как земляне этого же периода. С тех пор сменилось всего лишь поколений шестьсот – семьсот – слишком короткий срок для фундаментальной эволюции человека. Даже различные расы толком не перемешались. В Утопии, как и на Земле, существовали люди со смуглым и коричневым цветом кожи, что выделяло их среди других. Представители различных рас свободно общались друг с другом, но редко производили на свет смешанное потомство, предпочитая сохранять чистоту и силу своей расы, красоту и уникальные отличия. Между людьми разных рас нередко вспыхивала любовная страсть, но дети от такой любви рождались нечасто. В последние десять или около того веков практиковалось целенаправленное отсеивание уродливых, злонамеренных, ограниченных, глупых и желчных индивидуумов, однако, за исключением более полного раскрытия природных возможностей, обычный обитатель Утопии очень мало отличался от такого же деятельного, способного человека позднего каменного или бронзового века. Нынешнее поколение намного лучше питается, лучше обучено и образовано, обладает хорошим, крепким физическим и умственным здоровьем, но не отличается от землян физическим строением и природой.
– Ты хочешь сказать, – после минутной попытки до конца осознать эту мысль сказал мистер Коттедж, – что половина детей, рождающихся сегодня на Земле, тоже могла бы вырасти и стать такими же богами, как люди, которых я здесь вижу?
– Будь у них наши воздух и атмосфера – да.
– И ваше наследие.
– И наша свобода.
Мистеру Коттеджу пришлось напомнить, что в прошлом, во время эпохи Смятения, все люди в Утопии вырастали с искалеченной или подавленной волей, обремененными пустыми ограничениями, поддающимися обманчивым иллюзиям. Утопия не забыла, что человек по своей природе, в сущности, животное и варвар, которого необходимо приучать к общественному порядку, однако после бесконечных провалов методов принуждения, жестокости и манипуляции Утопия нашла более эффективные способы приобщения людей к порядку.
– На Земле мы усмиряем скот раскаленным железом, а людей – насилием и обманом, – сообщил мистер Коттедж и привел изумленному спутнику описание школ, книг, газет и общественных дискуссий начала ХХ века. – Вы не можете себе представить, насколько забиты и запуганы на Земле даже порядочные люди. Вы изучаете эпоху Смятения по учебникам истории, но вам неведомо, какой бывает дурная духовная атмосфера на самом деле, атмосфера беззубых законов, ненависти и суеверий. Когда на Земле наступает ночь, сотни тысяч людей не могут уснуть из-за страха перед каким-нибудь обидчиком, жестокой конкуренцией, неспособностью свести концы с концами, страдая от неведомой болезни, удрученные какой-нибудь глупой ссорой, доведенные до безумия сдерживаемыми побуждениями или подавленными порочными желаниями.
Хрусталик признал, что ему нелегко представить себе эпоху Смятения с точки зрения душевных страданий. Повседневные земные горести трудно себе вообразить в Утопии. Утопия достигала нынешнего гармоничного симбиоза законов, обычаев и образования очень медленно. Человека больше не ломали и не принуждали, был сделан вывод, что человек, по сути, по-прежнему остается животным и в своей повседневной жизни должен иметь возможность удовлетворять свои аппетиты и свободно следовать природным инстинктам. Быт в Утопии был соткан из богатого разнообразия блюд и напитков, непринудительных, увлекательных спортивных упражнений и труда, спокойного сна, освобожденного от страха и ревности сексуального влечения и его удовлетворения. Запреты были сведены до минимума. Однако просвещение в Утопии полностью проявило свою силу только после того, когда зверь в человеке насытился и отступил на второй план. Жемчужиной, которая вывела разум рептилии из состояния свойственного человеку замешательства, явились детское любопытство и любовь к играм, расширенные и усиленные во взрослой жизни настолько, что превратились в неутолимую жажду знаний и привычную потребность творчества. Все утопийцы стали похожи на маленьких детей, жадных до всего нового, активных созидателей.
Мистеру Коттеджу было очень непривычно слушать из уст подростка столь простые и понятные рассуждения о системе обучения, которой тот сам подчинялся, и в особенности столь откровенные рассуждения о любви.
Земная стыдливость почти заставила мистера Коттеджа проглотить вопрос: «Но ведь вы сами еще не имели сексуального опыта?»
– Я интересовался, – сказал мальчик, очевидно, отвечая так, как его учили. – Но заниматься сексом или поддаваться желанию в таком раннем возрасте нет необходимости и даже вредно. Желание, если ему уступить слишком рано, ослабляет молодого человека и нередко не отпускает потом. Оно портит и калечит воображение. Я хочу стать хорошим работником, как мой отец.
Мистер Коттедж взглянул на прекрасный профиль юноши и поморщился под внезапным напором воспоминаний о школьном классе номер четыре и неприглядном периоде своего отрочества, о душной темной кладовке и о жгучем, постыдном событии, имевшем в ней место. Земляне показались ему еще больше похожими на животных, чем прежде.
– Э-эх! – вздохнул он. – Ваш мир безупречен, как свет звезд, и приятен, как глоток холодной воды жарким летом.
– Я многих люблю, – продолжал мальчик, – но целомудренно. Время страсти еще наступит. Не следует торопиться и стремиться к чувственной любви, иначе можно лишнего нафантазировать и обмануть других и себя самого. К чему спешить? Когда наступит мой час, мне никто не станет мешать. Всему хорошему свое время. А вот работа не потерпит промедления. Когда работа касается тебя лично, ее нельзя откладывать.
Хрусталик много размышлял о том, какой работой заняться. Подневольный тяжелый труд в Утопии, похоже, полностью исчез. Все получали занятие, отвечавшее природным наклонностям и воображению работника. Любой житель Утопии выполнял свою работу с радостью и прилежанием, как те люди на Земле, кого мы называем гениями.
Мистер Коттедж вдруг решил рассказать юноше, что даже на Земле бывают довольные своей участью истинные художники, подлинные ученые, люди оригинального склада ума. Они тоже, как утопийцы, занимаются трудом, который их вдохновляет и отвечает их природе, достигая высоких целей. Среди всех землян они находятся в наиболее завидном положении.
– Если такие люди бывают несчастны на Земле, – сказал мистер Коттедж, – то лишь потому, что их все еще затрагивает пошлость, им все еще приходится мириться с низменными представлениями об успехе, почестях и удовлетворении желаний их пошлых соотечественников, испытывать на себе пренебрежение и ограничения, которые не должны их касаться. Однако для меня, увидевшего свет Утопии, самые высокие земные почести и слава имеют не больше ценности, чем награда от вождя племени дикарей – поощрительный плевок или нитка бус.
Хрусталик, все еще находившийся в том возрасте, когда хочется похвастать своими «сокровищами» и знаниями, показал мистеру Коттеджу книги, рассказал о наставниках и занятиях.
В Утопии по-прежнему пользовались печатными книгами: они служили самым простым и доходчивым способом довести истину до ума в спокойной обстановке. Книги Хрусталика имели красивые переплеты из мягкой кожи, с большим вкусом изготовленные для него матерью, и страницы из бумаги ручной выделки. Текст был набран фонетической скорописью, в которой мистер Коттедж не смог разобраться: она напоминала арабскую вязь, книга изобиловала иллюстрациями, картами и диаграммами. Учеба на дому проходила под надзором наставника, для которого Хрусталик должен был подготовить своего рода отчет о проделанной работе. Чтение юноша дополнял посещением музеев, но в Долине покоя не было ни одного образовательного музея, который мог бы посетить мистер Коттедж.
Хрусталик уже закончил первый этап обучения, проходивший на территории школы-усадьбы, полностью отданной в распоряжение детей. Обучение до одиннадцати-двенадцатилетнего возраста, похоже, находилось в Утопии под намного более тщательным контролем, заботой и опекой, чем на Земле. С детскими психологическими травмами, страхами и нездоровыми искушениями велась не меньшая борьба, чем с инфекциями и риском физических повреждений. К возрасту восьми-девяти лет прочно закладывались основы утопийского характера, привычка к соблюдению чистоты, честность, прямота, предупредительность, уверенность в окружающем мире, бесстрашие и ощущение участия в общем деле всего человечества.