Мистер Коттедж молча покачал головой в знак согласия.
– Вы и я, однако, можем быть друзьями, понимающими друг друга.
– Вы абсолютно правы, – подтвердил мистер Коттедж, – абсолютно правы. Но мне горько от вашей правоты. Очень горько. И все-таки я надеюсь, что могу быть чем-то полезен Утопии.
– Можете.
– Чем?
– Тем, что вернетесь в свой мир.
Мистер Коттедж подумал несколько секунд. Он опасался услышать подобный ответ. Но он сам на него напросился.
– Хорошо, я готов вернуться.
– Я бы сказал, что вы готовы попытаться. Существует реальный риск погибнуть.
– Я его принимаю.
– Мы проверим все данные о взаимосвязях между нашими двумя вселенными, проведем эксперимент Садда и Прудди в обратном порядке и попытаемся вернуть землянина в его мир целым и невредимым. Мы почти уверены, что у нас получится. Но такого человека в достаточной мере должен волновать и свой, и наш мир, чтобы, вернувшись, он подал нам знак о благополучном возвращении.
– Я могу это сделать, – севшим от волнения голосом ответил мистер Коттедж.
– Вы будете сидеть в своем автомобиле, и на вас будет та же одежда, что и в момент прибытия. Все будет выглядеть именно так, как было, когда вы покинули свой мир.
– Да, я понимаю.
– Ваш мир подл и сварлив, однако у вас встречаются на удивление светлые умы, поэтому мы не хотим, чтобы ваши люди узнали о нас, живущих так близко от них, ведь эта близость будет сохраняться еще несколько веков. Мы не хотим, чтобы они знали о нас; мы боимся, что они вскоре придут к нам под руководством какого-нибудь бедолаги, глупого ученого-самородка, и приведут за собой алчные, тупые, плодящиеся орды, которые будут ломиться в наши ворота, угрожать нашей жизни, испортят наши высокие, смелые замыслы, и нам придется давить и убивать их, как крыс или паразитов.
– Да, прежде чем приходить в Утопию, земляне должны научиться жить, как живут здесь. Утопия, как я теперь вижу, может быть домом только для тех, кто обучен такой жизни.
Мистер Коттедж помолчал и высказал вслух одну из потаенных мыслей:
– Когда я вернусь, неужели мне следует навсегда забыть Утопию?
Златосвет улыбнулся, ничего не ответив.
– Меня каждый день будет мучить ностальгия по Утопии.
– И поддерживать ваш дух.
– Я возобновлю земную жизнь в той точке, в какой она прервалась, но теперь я буду вести себя как гражданин Утопии. Ибо после того, как я предложил свою услугу и она была принята, я больше не считаю себя в Утопии чужаком. Я стал ее частью.
– Не забывайте, что вы можете погибнуть. Удача эксперимента не гарантирована.
– Будь что будет.
– Хорошо сказано, брат!
Дружеская лапа пожала руку мистера Коттеджа, в глубоко посаженных глазах старика мелькнула улыбка.
– Когда вы вернетесь и дадите нам знак, мы сможем вернуть еще несколько человек.
Мистер Коттедж подскочил на стуле и воскликнул сорвавшимся голосом:
– Как?! Я думал, что их зашвырнули в пустое пространство какой-нибудь вселенной и от них не осталось даже мокрого места!
– Некоторые погибли. Они сами погубили себя, выбежав из старой крепости по склону в полной темноте, когда утес повернулся вокруг своей оси. Люди в одежде из кожи. И тот, которого звали Длинный Бар.
– Барралонга?
– Да. А также тот, кто постоянно пожимал плечами и говорил: «Ну а вы-то?» Остальные, когда вращение к концу дня закончилось, вернулись наполовину задохнувшимися и озябшими, но живыми. Их привели в чувство, и теперь мы гадаем, как от них избавиться. В нашем мире от них нет никакого проку. Они для нас лишняя обуза.
– Они это прекрасно доказали.
– Человек по имени Дюжи, очевидно, играет важную роль в земных делах. Мы исследовали его разум. У него очень мало каких-либо убеждений. Он почти ничему не верит и предпочитает жизнь культурного богатого господина, занимающего скромное, но видное положение в органах власти, по сути, уже не существующей империи. Мы сомневаемся, что он поверит в реальность своих приключений. В любом случае мы постараемся внушить, что все это приснилось ему в ярком сне. Сон покажется ему слишком фантастическим, чтобы кому-то о нем рассказывать, потому что уже сейчас ясно: он сам очень боится своего буйного воображения. Он будет отправлен в ваш мир через несколько дней после вашего возвращения и доберется до своего дома, не привлекая лишнего внимания. Его возвратят следующим после вас. Вы услышите о нем, когда он вернется в политику. Будем надеяться, немного поумневшим.
– Вполне допускаю.
– И… как его бишь зовут? Руперт Айдакот – он тоже вернется. В вашем мире без него будет скучно.
– Этого ничто не заставит поумнеть, – убежденно произнес мистер Коттедж.
– Леди Стелла тоже вернется.
– Я рад, что она уцелела. Леди Стелла не станет болтать об Утопии. Она очень осмотрительна.
– Священник просто сумасшедший. Он вел себя оскорбительно и непристойно, поэтому мы держим его под замком.
– Что он натворил?
– Он изготовил несколько фартуков из черного шелка и кидался на наших молодых людей, пытаясь надеть их силой в совершенно бестактной манере.
– Его тоже можно вернуть на Землю, – после некоторого размышления сказал мистер Коттедж.
– Разве в вашем мире допускают подобное поведение?
– У нас это называют целомудрием, но если вы хотите забрать его себе…
– Нет уж, пусть возвращается.
– Остальных можете оставить. По сути, вам придется так и так это сделать. Никто на Земле о них и не вспомнит. В нашем мире вечно кто-нибудь пропадает. Возвращение даже тех, кого вы предложили, уже может привлечь внимание. Местные жители могут заметить, как скитальцы появляются ниоткуда и спрашивают, стоя на Мейденхед-роуд, в какой стороне их дом. Если им самим начнут задавать вопросы, они могут проболтаться. Отправьте остальных на какой-нибудь остров или в похожее место. Было бы хорошо, если бы вы и священника оставили у себя. К сожалению, его пропажу заметит слишком много людей. Они начнут страдать от подавленного целомудрия и вытворять странные вещи. Кафедра в церкви Святого Варнавы гасит некоторые инстинкты. К тому же его будет очень легко убедить, что Утопия ему пригрезилась. Любой священник принял бы Утопию за плод фантазии. Он будет вспоминать о ней, если вообще станет, как о нравственном кошмаре.
Беседа закончилась, но мистер Коттедж не хотел уходить.
Он заглянул в глаза Златосвета и обнаружил в них искорку доброты.
– Вы рассказали мне обо всем, что я должен сделать, – заговорил мистер Коттедж, – и мне пора уходить, ибо каждая минута вашей жизни ценнее целых суток моей. Но потому что я очень скоро покорно оставлю ваш просторный, сверкающий мир и вернусь к домашнему разладу, мое сердце просит вас проявить снисхождение и рассказать в простых словах о тех великих днях и свершениях, заря которых занимается над вашей планетой. Вы упомянули, что вскоре сможете шагнуть с Утопии в дальние уголки вашей вселенной. У меня голова идет кругом. Возможно, мой ум не способен вместить эту идею, но она очень важна для меня. В нашем мире считают, что жизнь на Земле однажды закончится, потому что наше Солнце и планеты постепенно остывают, и что выбраться из маленького мира, в котором мы выросли, по-видимому, нет никакой возможности. В нем мы родились и с ним погибнем. Это многих у нас лишает надежды и жизненной энергии. Зачем стремиться к прогрессу в мире, обреченном на замерзание и смерть?
Златосвет рассмеялся.
– Ваши философы поторопились с окончательными выводами. – Наклонившись к собеседнику, он уже с серьезным видом посмотрел ему в глаза: – Сколько лет вашей земной науке?
– Двести… может, триста.
– А ученых? Сколько у вас было ученых?
– Может быть, наберется сотня сто`ящих в каждом поколении.
– Наше развитие продолжается три тысячи лет, в винный пресс науки, подобно гроздьям винограда, были заложены сотни миллионов светлых умов. Но и сегодня мы все еще понимаем, как мало нам известно. На каждое верное наблюдение приходятся сотни тех, что привели к неправильным выводам. В каждый замер прокрадывается бесенок истины, строит нам рожицы и убегает, прикрывшись допуском на погрешность. Я понимаю, в каком положении находятся ваши ученые – и желаю бедолагам всяческих успехов! – потому что изучал историю зарождения науки в далеком прошлом Утопии. Какими словами можно выразить пропасть между тем временем и нашими днями? С тех пор мы изучили, испытали и отбросили десятки новых концепций пространства, в которых время фигурирует лишь как частное явление. У нас есть формулы, которые мы не сможем вам объяснить, позволяющие в простом для нашего понимания виде представить явления, которые когда-то казались нам безнадежно сложными и парадоксальными, а сейчас кажутся таковыми вам. Вы не можете это себе представить. Мы мыслим категориями, для которых система «пространство – время», на которую замкнуто ваше мышление, является лишь частным случаем. Если брать наши эмоции, инстинкты и ежедневные привычки, то мы обитаем внутри системы, похожей на вашу, но наши знания и сила ушли далеко вперед. Наш разум обогнал нашу жизнь, и то же самое произойдет с вами. Мы по-прежнему состоим из плоти и крови, надежд и желаний, ищем новое и возвращаемся к старому, смотрим то снизу вверх, то свысока, однако то, что когда-то казалось страшно далеким, стало близким, недосягаемое склоняется перед нами, непреодолимое дается нам в руки.
– И вы считаете, что ваш народ, да и наш тоже, никогда не погибнет?
– Погибнет? Да мы только начали!
Старик произнес эти слова на полном серьезе и, сам того не ведая, повторил высказывание Ньютона:
– Мы как малые дети на берегу безбрежного океана. Все знания, накопленные десятками наших поколений с тех пор, как мы начали их собирать, не более чем пригоршня пестрых камешков, подобранных на морском берегу.
Перед нами расстилается бескрайний океан знания, из которого мы можем черпать бесконечно и, черпая, расти. Растет наша сила, наша отвага. Мы возвращаем себе молодость. Запомните мои слова: наши миры молодеют. Прежние поколения человекоподобных обезьян и полулюдей имели старческие мозги. Их скудная, натужная мудрость, передававшаяся из поколения в