поколение, вращалась вокруг жалкой, запасенной впрок, замшелой, прокисшей корысти. Они боялись всего нового и отчаянно цеплялись за старое, давшееся им такой жестокой ценой. Но кто постигает новое, по сути, снова становится молодым, обретает свободу, начинает с чистого листа. Ваш мир по сравнению с нашим – это мир не поддающихся переучиванию, окуклившихся душ, искривленных застойных традиций, вражды, обид и прочего злопамятства. Но однажды вы сами станете подобны малым детям, сами найдете ведущую к нам дорогу, а мы будем ждать вас. Две вселенные встретятся, обнимутся и породят еще более великую вселенную. Вы на Земле пока еще даже не начали понимать важность жизни. Мы в Утопии тоже недалеко от вас ушли. Жизнь – это зарок, она еще ждет своего рождения из жалкого шевеления праха, который мы собой представляем.
Однажды здесь и повсюду жизнь, в которой вы и я всего лишь первые атомы и завихрения, по-настоящему проснется и с улыбкой посмотрит в лицо таинству, имя которому Бог, как человек смотрит на восход солнца. И мы там будем – вы, я, все то самое важное, что есть в нас.
И это только начало, только начало.
Глава 4Возвращение землянина
Очень быстро наступило утро того дня, когда мистер Коттедж мог в последний раз взглянуть на прекрасные холмы Утопии, прежде чем предать себя в руки утопийцев для великого эксперимента. Он не хотел тратить время на сон, почти не ложился ночью и вышел из дома ранним утром, надев в последний раз сандалии и легкий белый балахон, ставший для него в Утопии привычной одеждой. Скоро ему придется напяливать носки, ботинки, брюки и воротничок – всю эту ставшую ему чуждой амуницию. Он знал, что будет задыхаться в ней, и поэтому тянул руки к небу, зевал и полной грудью дышал. Долина внизу все еще дремала под одеяльцем пушистого тумана. Мистер Коттедж повернул лицо к вершинам холмов, готовясь встретить солнце.
Он ни разу не выходил к цветам Утопии в столь ранний час. Удивительно видеть, как большие воронки некоторых цветов сонно клонили голову, а крупные соцветия понуро свисали, словно опавшие флаги. Листья тоже съежились, словно новорожденные мотыльки, еще не выбравшиеся из коконов. Паучки деловито ткали свои тонкие сети, на которых висели капли обильной росы. По боковой дорожке навстречу вдруг вышел большой тигр и уставился на мистера Коттеджа желтыми глазами: вероятно, пытался припомнить давно забытый инстинкт своих предков.
Поднявшись по дорожке еще выше, мистер Коттедж нырнул под пунцовую арку и ступил на каменную лестницу – кратчайший путь до гребня холма.
Стайка веселых птичек очень яркой окраски порхала некоторое время у него над головой, одна даже нахально села прямо ему на плечо, но когда он поднял руку, чтобы ее приласкать, пичуга отпрянула и улетела прочь. Солнце вышло из-за горизонта, пока он еще поднимался по лестнице. Как будто весь склон разом сбросил серо-синюю вуаль и обнажил свои золотые бока.
Мистер Коттедж вышел на промежуточную площадку и остановился, наблюдая, как солнечный свет прощупывает и будит сонную глубину долины.
Далеко-далеко, словно стрела, выпущенная с востока на запад, пролегла слепящая глаза кромка моря.
– Покой, – пробормотал он. – Красота. Все, что создано трудом человека, в безукоризненной гармонии… гармонии коллективного разума.
Повинуясь привычке журналиста, он начал подбирать слова:
– Покой, лишенный праздности… преодоленное смятение… мир кристальной душевной чистоты…
Что толку в словах?
Некоторое время он стоял молча и слушал. Со склона в небо взвился жаворонок, рассыпая сладкие трели. Мистер Коттедж попытался разглядеть крохотного певца и зажмурился от яркой голубизны неба.
Жаворонок опустился и замолчал. Утопия погрузилась в тишину, нарушаемую только взрывами детского смеха где-то у подножия холма.
Мистер Коттедж вдруг осознал, насколько воздух Утопии был пропитан покоем по сравнению с мятущейся земной атмосферой. Никакого тявканья и воя обессилевших или озлобленных собак, никакого блеяния, мычания, визга и горестных криков томящейся в тесноте домашней скотины, никакого шума крестьянского подворья, никаких гневных восклицаний, ругательств, кашля, стука, шлепков, жужжания пилы, скрежета, гудков, свиста и рева, никакого перестука колес далеких поездов, дребезжания автомобилей и прочих плохо сконструированных механизмов. Не слышны надоедливые мерзкие звуки всяческих неприятных тварей. В Утопии ничто не раздражало ни слух, ни зрение. Воздух, прежде отравляемый мешаниной приглушенных шумов, являл собой тишину в чистом виде. Отдельные доносившиеся звуки ложились на него, как ложится оттиск прекрасной гравюры на большой лист бумаги высшего сорта.
Взгляд вернулся в долину. Последние клочки тумана уже растаяли. В обрамлении темной листвы дерева с белым стволом, уцепившегося корнями за склон рядом с мистером Коттеджем, возникли четкие очертания водонапорных башен, дорог, мостов, зданий, насыпей, колоннад, рощ, садов, каналов, водопадов и фонтанов.
Три тысячи лет назад этот мир был похож на наш. Подумать только – каких-нибудь сто поколений. За три тысячи лет мы, возможно, превратим нашу земную помойку, джунгли и пустыни, шлаковые отвалы и трущобы в такой же рай, полный красоты и силы.
Наши миры похожи, но не идентичны.
Если бы я только мог рассказать дома о том, что я видел!
Если бы все люди могли увидеть Утопию.
Даже если им рассказать, они не поверят. Нет, не поверят…
Они будут орать на меня, как ослы, и гавкать, как собаки. Им не нужен никакой другой мир, кроме своего. Им противны сами мысли о другом мире. Не может быть ничего нового, кроме того, что уже есть. Считать иначе – значит выставлять себя на посмешище. А поэтому они будут сидеть среди сорняков и экскрементов, почесываясь и глубокомысленно кивая друг другу, надеясь поглазеть на добрую драку или мучения и потуги, в которых они не принимают участия, уверенные в том, что человечество смердело, смердит и всегда будет смердеть, что смрад вполне приятный запах и что нет ничего нового под солнцем.
Течение его мыслей прервали две девочки, со смехом гуськом взбежавшие по лестнице. Одна, смуглая до черноты, держала целую охапку голубых цветов. Вторая, с золотистой светлой кожей, была моложе первой примерно на год. Обе были охвачены неуемным возбуждением заигравшихся котят. Первая девочка была так увлечена игрой в догонялки, что пискнула от неожиданности, чуть не столкнувшись с мистером Коттеджем на лестничной площадке. Она метнула быстрый пытливый взгляд, шаловливо улыбнулась, бросила ему в лицо два голубых цветка и унеслась вверх по ступеням. Преследовательница, стараясь нагнать ее, вихрем пронеслась мимо. Девочки промелькнули, как две бабочки: одна – шоколадная, другая – розовая. Остановившись наверху, они минуту посовещались как быть с незнакомцем, помахали ему и пропали из виду.
Мистер Коттедж ответил на приветствие. У него на душе стало светло.
Смотровая площадка, рекомендованная Лихнис, находилась на хребте между широкой долиной, где мистер Коттедж провел последние несколько дней, и дикой впадиной с крутыми склонами, по дну которой бежал ручей, впадавший, пропетляв сотни миль, в реку на равнине. Площадка располагалась на гребне утеса, опираясь на мощные опоры, и нависала над излучиной ручья. С одной стороны открывался вид на горы с пышной, красочной пеной зелени в низинах, с другой – на обширные, идеально ухоженные сады. Некоторое время мистер Коттедж рассматривал впадину, которую видел впервые. В пятистах футах у него под ногами парил коршун: казалось, брось камешком – и попадешь.
Многие из деревьев внизу, похоже, были фруктовыми, но расстояние не позволяло их как следует рассмотреть. Там и сям он видел тропинку, вьющуюся между деревьями и валунами. В гуще зелени попадались маленькие беседки, в которых путник мог передохнуть, попить чаю, подкрепиться печеньем или чем-нибудь еще, найти, возможно, диван и книги. Такие же летние домики и гостеприимные убежища, как он знал, были разбросаны по всей планете.
Через некоторое время он подошел к другому краю площадки и посмотрел на широкую долину, уходящую к морю. На ум пришло сравнение с горой Фасгой. И то правда, перед ним расстилалась земля обетованная, цель людских стремлений. Здесь навсегда утвердились мир, сила, здоровый дух, счастливый труд, долгожительство и красота. Все, что мы ищем, здесь уже нашли, все наши мечты воплотили в реальность.
Как долго, сколько веков или тысячелетий пройдет, прежде чем человек сможет подняться на высокую точку и увидеть планету Земля торжествующей, единой и живущей в вечном мире?
Он облокотился на парапет и погрузился в глубокие раздумья.
В Утопии не было таких знаний, семена которых не существовали бы на Земле, не было таких источников энергии, которые земляне однажды не могли бы использовать. Утопия – то, чем могла бы быть сегодня Земля, не отягощенная невежеством, мракобесием, враждой и злобой.
Мистер Коттедж вяло стремился к такому миру, как Утопия, всю свою жизнь. Если эксперимент пройдет успешно, если вскоре он живым вернется на Землю, его жизнь по-прежнему будет нацелена на Утопию. И он будет не одинок. На Земле должны быть тысячи, десятки тысяч, может быть, даже сотни тысяч людей, которые ведут в уме такую же борьбу и действуют, пытаясь избавить себя и детей от разброда и бесправия эпохи Смятения, сотни тысяч желающих покончить с войнами и разрухой, желающих врачевать, учить и восстанавливать, воздвигнуть знамя Утопии над обманом и рознью, на которые растрачивает себя человечество.
– Да, но у нас ничего не выходит, – сказал мистер Коттедж, расхаживая туда-сюда. – У десятков, сотен тысяч мужчин и женщин ничего не выходит. Мы мало чего достигли. Возможно, любые юноша и девушка мечтают в молодости служить миру, сделать его лучше. Мы разобщены и тратим силы впустую, и старое, прогнившее, все эти обычаи, заблуждения, привычки, снисхождение к предательству, гадкая неволя обстоятельств берут над нами верх!