Люди как боги — страница 6 из 11

Мечтательный автомат на третьей планете

И на что мне язык, умевший слова

Ощущать, как плодовый сок?

И на что мне глаза, которым дано

Удивляться каждой звезде?

И на что мне божественный слух совы,

Различающий крови звон?

И на что мне сердце, стучащее в такт

Шагам и стихам моим?!

Лишь поет нищета у моих дверей,

Лишь в печурке юлит огонь,

Лишь иссякла свеча – и луна плывет

В замерзающем стекле…

Э. Багрицкий

1

Эвакуация походила на бегство.

В зал хлынули головоглазы. Нам не дали ни обсудить приказа, ни просто перекинуться соображениями. Человеческим языком головоглазы не владели, но зрение у них было зорче нашего, а гравитационные оплеухи впечатляли больше слов. Вновь появился Орлан, и мы впервые услышали его истошный крик, раздававшийся потом так часто, что он и поныне звучит в моих ушах:

– Скорей! Скорей! Скорей!

Я многого не помню в начальных минутах эвакуации, я потерял сознание до того, как исчезла силовая клетка. Пришел я в себя на нарах, рядом, сжимая мои руки в своих, сидела Мери, молча стояли молчаливые друзья. Я услышал ее счастливый голос:

– Очнулся! Он живой!

Я хотел сказать, что неживым я быть не могу, раз мне гарантирована жизнь, но сил не хватило даже на шепот. Зато я постарался глазами передать, что чувствую себя превосходно. Мери расплакалась, уткнувшись головой мне в грудь.

– Великолепно, адмирал, – объявил Осима. – Пока вы лежали без сознания, вас покормили.

– И ели вы с аппетитом, – добавил Ромеро, улыбаясь. – Но потом вдруг окаменели, и мы порядком перепугались.

– На какой корабль нас грузят? – спросил я, понемногу овладевая голосом.

– На «Волопас». – Осима иронически усмехнулся. – Побаиваются вселенские завоеватели показывать нам свои корабли.

С помощью Ромеро и Мери я приподнялся. В зал вполз Громовержец, на нем сидел Лусин. Мы с Мери и Петри примостились за его спиной.

– Включай мотор, – сказал Петри Лусину. Но Лусин так радовался моему освобождению, что не обратил внимания на поношение своего любимца.

Крылатый ящер быстро пополз по коридору, но в распределительном зале его затерли в угол пегасы. Летающие лошади с визгом и ржанием топотали в туннеле, стремясь поскорее вырваться на воздух. На одном из пегасов промчался Астр, он радостно помахал рукой.

– Не забудь: номер восьмой! – крикнула ему Мери.

– Неплохо ездит, – заметил Петри. Словечко «неплохо» у этого флегматичного человека было высшей формулой одобрения.

Мне тоже показалось, что Астр как влитой сидит на пегасе, он лихо пригибался к шее коня, ловко поджимал ноги, чтоб не мешать работе крыльев, – сам я так не сумел бы. Даже Лусин признавал, что ездить на пегасах посложней, чем на старых бескрылых лошадях.

Громовержец, выбравшись наружу, взмыл вверх.

Мы опять увидели в зените крохотное белое солнце, неприветливое, бессильное светило, не способное ни утеплить планету, ни затмить лихорадочное сверкание звезд. Внизу простиралась мертвенно-зеленая равнина – никелевые поля, никелевые леса, озера и реки никелевых растворов. И везде, куда хватал глаз, громоздились шары звездолетов, огромные, угрюмые, – горы радом с холмиком «Волопаса», приткнувшегося в центре образованной ими долинки.

Громовержец не успел завершить витка над «Волопасом», как попал в гравитационный конус. Дракона так быстро швырнуло вниз, что Лусин закряхтел, Мери застонала, а у меня замерло сердце.

Еще быстрее нас засосало в недра «Волопаса» и здесь, на причальной площадке, веером поразбросало: дракона в одну сторону, Мери с Лусином – в другую, а меня с Петри – в третью.

– Берегитесь! – закричал Петри, увлекая меня с площадки. На нее валились другие драконы, засосанные гравитационной трубой.

Я не сумел быстро отскочить, и на меня упал Ромеро, а на Ромеро – Камагин. К счастью, ни один из гигантских ящеров на нас не свалился – иначе все счеты с нами были бы покончены сразу.

– Дома! – сформулировал Осима наше общее чувство.

Мы шли вдоль знакомых зданий, еще недавно наших квартир; во Вселенной, вероятно, не было уголка более близкого нам, чем этот. И разрушители ничего не тронули в комнатах, то один, то другой из пленников выбегал на улицу и радостно сообщал, что все сохранено, как было до высадки на зеленую планету.

– Загляни, как у нас, – попросил я Мери у дверей в нашу квартиру. – А я пойду в обсервационный зал. Не беспокойся, мне хорошо.

Я не сделал и двух шагов, как мимо пробежал Астр со склянкой в руке. Я окликнул его, он не отозвался.

– Куда он умчался? – спросил я Мери. – В такое время разгуливать по звездолету небезопасно!

Она лукаво улыбнулась:

– Ничего с ним не будет. Подождем здесь его возвращения.

Астр возвратился минут через пять. Он сиял.

– Все исполнено, мама! – кричал он издали. – Я выплеснул склянку. Планета заражена.

Я ничего не понимал.

– Заражена? Может, все-таки объяснишь, Мери, что происходит?

Оказалось, Астр распылил на планете жизнедеятельные бактерии, питающиеся никелем и его солями. Планета теперь заражена жизнью. Вначале процесс будет совершаться незаметно, потом убыстрится, пока на поверхности и в никелевых недрах не забушует эпидемия жизни. И тогда оборвать жадное ее разрастание будет возможно, лишь полностью уничтожив планету.

– Я теперь жизнетворец, отец! – с гордостью сказал Астр.

– Ты молодец! – сказал я и похлопал его по плечу.

На экранах разворачивалась звездная сфера. Мы находились где-то на окраине скопления. Я навел умножитель на Оранжевую. Это был сверхгигант такой неистовой светимости, что он представлялся скорее крохотной луной, чем звездой. Была хорошо видна и ее единственная планета: она сверкала то желтым, то синевато-белым, словно ее отражающая способность менялась при повороте вокруг оси.

После кратковременного оживления мне вновь стало плохо. Петри первый заметил, что я теряю сознание. Пришел в себя я на улице. Петри нес меня, рядом шли друзья. Я попросил опустить меня на землю, Петри отказался. В комнате я лег на диван. Друзья настроились на мое излучение, мыслями беседовать было не только безопасней, но и легче – мне, во всяком случае.

– Произошли удивительные события, надо в них разобраться, – сказал я. – Я хотел бы знать ваше мнение, Павел.

Ромеро не успел начать, как в комнату вошли Астр с Лусином и Андре. Андре был одет в новое, выбрит, причесан – все это проделали Лусин с Астром, когда добрались до квартиры Лусина. Он теперь больше напоминал прежнего Андре, постаревшего, похудевшего, – такими, вероятно, наши предки поднимались с постелей после болезни. Одно лишь лицо, отсутствующее, то подергивающееся в лукавой ухмылке, то испуганно кривящееся, да бессмысленно тусклые глаза говорили, что разум не вернулся.

– Можно побыть с вами? – спросил Астр за троих.

Против Астра я возразить не мог, но Андре меня смущал.

– Разве вы не заметили, что у Андре сумасшествие не болтливое? – успокоил меня Ромеро. – Когда-то утверждали, что каждый сходит с ума по своей системе. Система безумия нашего несчастного друга – замкнутость. Поговорим о ваших снах, Эли. Сны адмирала относятся, по древней терминологии, к вещим, сейчас против этого не восстает даже скептик Камагин, – сказал он дальше. – Сновидения Эли – своеобразная информация, переданная тайными нашими друзьями. И похоже, они в непосредственном окружении Великого разрушителя. Откуда в противном случае могли бы вы узнать, что происходило на военном совете врагов? И если форма передачи фантасмагорична – вряд ли стратеги разрушителей разрастаются кронами, взрываются и разливаются ручьями, – то содержание подтверждено фактом эвакуации. Возможно даже, что на нашей стороне выступают не отдельные разрушители, но организация. Кроется ли за неполадками на Третьей планете сознательная диверсия? Если так, то где эта Третья планета? И кто из приближенных властителя причастен к ней?

Ромеро закончил так:

– Сегодня единственным достоверным источником информации являются сновидения адмирала. Я понимаю, что нелепо просить Эли видеть побольше снов. Но запоминать все, что вы увидите во сне, друг мой, я прошу – абсолютно все, до самого тихого звука, до самого бледного силуэта. А теперь отдохните. И пусть вам приснятся новые сны – удивительней прежних.

Они поднялись все сразу. Мери хотела остаться, но я отослал и ее. Я догадывался, что ей не терпится в лабораторию. Я отлично посплю, заверил я. Лусин с Астром тормошили Андре, тот отстранялся с таким испугом, что мне стало его жаль.

– Оставьте Андре, он будет тихонько сидеть, я буду тихонько дремать, мы превосходно поладим друг с другом.

Вначале я и вправду хотел поспать, но сон не шел.

Я стал присматриваться к Андре.

Он уныло сидел в уголке, монотонно раскачиваясь, голова его была опущена, локоны, причесанные и помытые, метались как живые. Уже десятки раз я наблюдал Андре в таком состоянии полного отрешения, разница была та, что до меня не доносился дребезжащий голос, тоскливо бубнящий о сером козлике.

– Что же ты не советуешь мне сойти с ума? – спросил я. – И разве глупая бабушка уже отыскала пропавшего козлика?

Он приподнял голову, вслушался, от напряжения у него отвисла нижняя челюсть. Посторонние голоса уже проникали в него. Но глухие заборы по-прежнему прикрывали те части мозга, где творилось понимание.

– Андре, возвращайся! – сказал я, волнуясь. – Прошу тебя, возвращайся, Андре!

И это он услышал, не только услышал, но и что-то понял, потому что испугался, отодвинулся еще дальше в угол и там боязливо замер. Было какое-то жуткое противоречие между его лицом, озаренным отблеском далекого понимания и смятения, и невидящими глазами идиота.

– Не бойся, не укушу! – устало проговорил я и закрыл глаза – сон сковал меня бурно и крепко. Во сне я видел Орлана, а рядом с ним ухмылялся и хихикал Андре – и так подмигивал, словно намекал на известную только нам двоим тайну.

Ромеро, когда я рассказал этот сон, со вздохом сказал, что информации в нем маловато.

2

Порой казалось, что наши тюремщики отсутствуют, – так свободно мы ходили по городу и парку. Зато чуть мы приближались к служебным помещениям, как невесть откуда появлялся сторожевой головоглаз.

В обсервационном зале и днем и ночью было полно наших.

Я часто ломал голову над тем, для чего разрушители пускают нас сюда, раскрывая тем самым тайны укреплений Персея. Петри считал, что это входит в план покорения людей.

– Демонстрируют могущество. Расчет такой: устрашимся и запросим мира на их условиях…

И вправду, им было чем похвастаться. Мы мчались в окружении вражеских кораблей, а за россыпью зеленых огней разворачивалась величественная панорама: наплывала одна, другая звезда, к ним теснились третья и четвертая, и на всех умножители фиксировали планеты, сотни планет, обжитых, индустриализированных, с городами и заводами…

Камагин, штурман старой закалки, заносил в корабельную книгу – имелась у него и такая – все, что открывалось на стереоэкране. Вскоре у него появилась схема пройденного пути, не столь детальная, как составила бы МУМ, но достаточная, чтобы понять, как размещены в пространстве звезды, сколько у каждой планет и что на них обнаружено…

– Нам, безоружным, эти сведения не понадобятся, – сказал я Камагину, очень гордившемуся своим творением. – А если эскадры Аллана прорвутся, корабельные МУМ оценят обстановку точнее.

Камагин посмотрел на меня чуть ли не с сожалением.

– Я составляю не пособие к бою, а основу для размышлений. Меня временами поражает, как беззаботно люди вашего поколения перепоручают машинам все виды умственного труда. Так недолго и способность к мышлению потерять!

Осима был единственным, на кого демонстрация мощи разрушителей не произвела впечатления. Он считал, что все эти дьявольски оснащенные планеты с искусственными лунами и армадами крейсеров – на три четверти мистификация. Нас обманно кружат в одном и том же районе, показывая его с разных сторон.

Меня Осима не убедил. Мы приближались к Оранжевой, а не петляли вокруг нее. Настал день, когда она переместилась на ось полета, нас выворачивало в лоб на нее.

В этот день перед нами появился Орлан, и я совершил неосторожность. На корабле мы почти не видели его, и отвращение при взгляде на его бесстрастную образину понемногу стерлось. К тому же он больше не спрашивал, не надоела ли мне жизнь, не возникал, словно из небытия, а нормально – порхая – приближался. Ромеро называл это так: не появляется, а проявляется.

– Послушай, тюремщик, – сказал я. – Кажется, вы направляетесь к этой звезде, Оранжевой, где расположена крупнейшая ваша стратегическая база?

Он холодно отвел мой вопрос:

– Баз у нас много, и все они могучи. А звезду, которую ты называешь Оранжевой, мы скоро оставим в стороне.

Мне досталось от Ромеро, когда Орлан скрылся.

– Дорогой адмирал, вы бы еще сообщили ему, что эту крупнейшую базу, по вашим предположениям, именуют Третьей и что на ней произошли загадочные неполадки. После этого он, естественно, поинтересовался бы источником вашей информации. Я не удивлюсь, если теперь начнут контролировать даже ваши сны.

– На корабле мне ни разу не снилось ничего путного, пусть контролируют, – отшутился я. Мне самому было неприятно, что я проболтался.

Вскоре Оранжевая сошла с оси полета. Мы двигались мимо нее в центр скопления.

В день катастрофы я находился в лаборатории у Мери.

Она с новым жаром продолжала исследования низших форм жизни. Ей помогал Астр. Теперь, когда все это в прошлом, я считаю, что она использовала наш плен продуктивней, чем все остальные.

– Мы оживим не одну Никелевую, а все эти металлические пустыни, если когда-нибудь они станут доступны для нас, – говорила в тот день Мери. – И наряду с кристаллическими псевдорастениями появятся растения живые. Полюбуйся, Эли, в этой пробирке нет ничего, кроме железа, но в ней уже кипит жизнь.

В этот момент звездолет свело судорогой. Я выбираю самые точные слова. Корабль жестоко сжало, вещи сорвались с мест. Мери выронила пробирку, я налетел на Мери. Одна стена надвинулась на другую, а пол понесся к падающему потолку.

– Мери, что с тобой? – закричал я и попытался поймать ее.

Мери сплющилась в блин, тут же распухла, потом опала до карлика. Только в кривых зеркалах можно увидеть подобные фигуры. Вероятно, мой вид был не лучше. Мери отшатнулась, когда я наконец схватил ее за руку.

Спустя минуту вещи обрели нормальные размеры, но «Волопас» продолжал содрогаться каждой переборкой, он весь был наполнен гулом потревоженных механизмов.

– В обсервационный зал! – крикнул я Мери. – Проклятые разрушители устроили новую подлость.

На улице я чуть не столкнулся с пробегавшим Орланом. На этот раз он был без эскорта, и по его виду было понятно, что подлость устроили не разрушители. Я схватил его за плечо:

– Что случилось? Вы задумали погубить корабль?

Орлан молча вырывался. Я с ликованием почувствовал, что у него не хватает сил отбросить меня. Когда у разрушителей отказывает чертовщина технических средств – все эти гравитационные поля, закрученные пространственные оболочки, электрические разряды и ослепляющий свет, – с каждым может справиться земной мальчишка.

– Пусти! – хрипел полузадушенный Орлан. – Мы все погибнем, если не пустишь!

Мери дернула меня за руку. На улицу высыпали тревожно пересвечивающиеся перископами головоглазы. Я выпустил разрушителя. Орлан унесся такими стремительными скачками, что казалось, будто по узкой улице в затылок друг другу скачут несколько разрушителей.

В обсервационном зале в меня ударил истошный крик Камагина:

– Адмирал, нас засасывает на Оранжевую!

3

Вокруг нас исчезала Вселенная.

Три четверти звезд скопления пропали, остальные на глазах тускнели. О внешних светилах, величественном нагромождении ядра Галактики, и говорить не приходилось: там, где недавно неясно, небесной пудрой, светились бесчисленные миры, не было ровным счетом ничего – черная пустота, и только.

– Забавное происшествие! – сказал Осима. Энергичный капитан, похоже, уже прикидывал, какую выгоду можно извлечь из этой ситуации.

Оранжевая не светилась, а пылала, жгуче-яркая, резкая, как вспышка – непрерывно длящаяся вспышка! Мы неслись в ее сторону, это было очевидно.

– Вам это зрелище ничего не напоминает, Осима? – спросил я, усмехаясь.

– Конечно, адмирал! Точно так же нас сносило и на Угрожающую.

– Скоро не будет ни одной звезды, – задумчиво сказал Ромеро. – Интересный мир! Вам не снилось чего-либо похожего, Эли?

Звезды продолжали тускнеть, а после них стали исчезать звездолеты. Снаружи бушевала удивительнейшая из бурь (еще недавно мы и вообразить не могли, что она возможна) – буря неевклидовости.

Сзади нас размыло полусферу зеленых огней, звездолет катился на звездолет, их сметало в кучу, выносило за пределы экрана, словно горстку сухих листьев. Они уже не подталкивали безжизненное тело «Волопаса» – их самих мощно вышвыривало наружу по кривым неевклидовым дорогам.

В эти последние перед исчезновением минуты сияние звездолетов усилилось так, будто их охватило внутренним огнем. Вероятно, все их энергетические ресурсы работали на сопротивление утаскивающей силе, а лихорадочное свечение было лишь попутным проявлением этой борьбы. Не успели мы присмотреться к схватке, разыгравшейся на задней полусфере, как последний зеленый огонек укатился – позади не было больше ни пространства, ни тел в пространстве.

Однако на передней полусфере продолжали сверкать огни эскадры. Пространство вокруг Оранжевой захлопывалось, а эти восемь огоньков светили так же пронзительно, расстояние между ними не менялось. Если Оранжевая засасывала нас, то их она засасывала вместе с нами.

– Адмирала Эли в командирский зал! – разнесся по звездолету резкий голос Орлана. – Немедленно в командирский зал!

Я колебался, Ромеро подтолкнул меня:

– Идите. Видимо, случай такой чрезвычайный, что понадобилась ваша помощь. И если вы откажетесь, вас доставят силой.

Командирский зал был освещен. Возле кресел стоял Орлан со своими охранниками. Он так высоко вытянул шею, что она, не сдержав тяжелой головы, перегнулась, как змеиная. Я ответил сдержанным поклоном.

– Надо запустить ходовые механизмы звездолета, адмирал! – распорядился Орлан, вхлопывая голову в плечи. – Речь идет о жизни – твоей и твоих друзей.

– И вероятно, о ваших жизнях тоже, – сказал я насмешливо. – Я уже докладывал тебе: управляющая машина вышла из строя. И я не разбираюсь в таких сложных агрегатах.

– Кто из экипажа разбирается?

– Никто. Управляющие машины ремонтируют только на базах.

Орлан засветился всем лицом. Красный цвет у разрушителей, как и у людей, – признак гнева. Злятся они не больше нашего, но освещаются сильнее.

– Адмирал Эли, у вас, несомненно, имеются приспособления для ручного управления?

– Да. Для посадки, для движения в Эйнштейновом пространстве, но не для сверхсветовых рекордов, которые сейчас требуются. Может, скажешь, что произошло? Это облегчит решение – помочь или не помочь вам?

У Орлана был сосредоточенный вид, словно он прислушивался к чему-то. И у них, похоже, есть молчаливые передачи, подумал я.

– Я скажу, – заговорил он. – Механизмы метрики на звезде, мимо которой мы пролетали, разладились. Курс нарушен, корабли разбрасывает. Нас закрывает в пространственной улитке, а другие звездолеты выносит за ее пределы.

– Я бы хотел более подробных разъяснений.

Он несколько секунд колебался.

– Великий запретил выпускать «Волопас» из поля зрения. В момент, когда мы начнем исчезать, звездолеты нас атакуют. Если хоть один ударит из гравитационных орудий, «Волопасу» придет конец. Нужно удержаться около кораблей. Оживи механизмы, адмирал!

Свирепое злорадство опалило меня.

– Вот как, оживить механизмы, Орлан? Купить свою жизнь ценой передачи вам важнейших секретов? Не слишком ли дорогая цена? Слушай и запоминай: мы погибнем, но и вы все погибнете…

– Поздно! – страшно крикнул Орлан. – Нас обстреливают!

На погасшем небе зловеще лила красноватый свет Оранжевая, рядом сверкали три оставшиеся зеленые точки, три закатывающихся в иной мир звездолета. Я уже знал, что такое гравитационный обстрел, и невольно зажмурился, когда они в последний раз вспыхнули. Я вспомнил, как закричал в сражении возле Угрожающей, и до боли прикусил губу. Кругом были враги, ни один, даже перед собственной смертью, не услышит моего предсмертного вопля. «Слышишь, ты! – с бешенством подумал я. – Ты не проронишь ни звука! Ни звука ты не проронишь!»

– Нет! – выкрикнул задыхающийся Орлан. – Нет!

Я открыл глаза. На черном небе сияла одна Оранжевая. Звездолеты вынесло из нашего пространства, ухнули в иной мир и выпущенные ими разрушительные волны.

Я не знал, что нас ждет дальше, но растерянность Орлана была очевидна. Мне захотелось поиздеваться над ним.

– Обошлось без раскрытия секретов! Не кажется ли тебе, что на нашей стороне сражаются силы помогущественней ваших кораблей?

Моя насмешка привела его в себя. Он надменно втянул голову в плечи.

– На вашей стороне, человек? – Он ткнул рукой в Оранжевую. – Если бы ты знал, куда нас несет, ты предпочел бы гибель под гравитационным обстрелом. В Империи Великого разрушителя нет места грозней, чем Третья планета.

– Третья планета? – крикнул я. У меня заметалось сердце. – Третья планета, Орлан?

Он отвернулся. Невидимые гибкие руки схватили меня за плечи, повернули, подтолкнули к выходу. Взбешенный, я попытался вырваться. Но сейчас у меня не было индивидуального поля, которым я некогда убил напавшего невидимку. В коридоре я погрозил кулаком Орлану, оставшемуся в командирском зале.

– Третья планета! – повторил я, ликуя и тревожась. – Третья планета!

4

На полусферах экрана золотело небо.

Я сказал «небо» и почувствовал, до чего это слово мало соответствовало тому, что разворачивалось перед нами. Небо – нечто над головой, пространство со звездами, планетами, спутниками. Здесь небо было над головой и под ногами, оно казалось пологом, светло-золотым, пустым – одна исполинская Оранжевая и кружащаяся вокруг нее одинокая планета.

– Время поднимать восстание, – заявил Камагин, когда стало ясно, что «Волопас» идет к планете.

– Никаких восстаний! – возразил Осима. – Без древней романтики, Эдуард.

Камагин носился с мыслью о захвате корабля с момента, как исчезли вражеские крейсеры. Он доказывал – мысленно, конечно, – что конвой перебить легко. На планете мы, вне сомнения, найдем друзей. Все в этом отчаянно смелом плане мне не нравилось. Я не был уверен, что мы, практически безоружные, одолеем охрану: последнее столкновение с невидимкой показало, что врагов было больше, чем мы могли увидеть. И я не знал, что делать с бездействующим кораблем: он был теперь не больше чем крохотным небесным телом, плетущимся в пространстве по воле неведомых сил. И мы понятия не имели, что нас ждет на Третьей планете: предупреждение Орлана прозвучало грозно.

– Но разве вы не услышали во сне, что на Третьей планете какие-то неполадки? – спросил Камагин. – И разве до сих пор эти неполадки не шли нам на пользу? Разве механизмы планеты не погасили гравитационный залп по «Волопасу»?

– Я узнал во сне также и то, что новый Надсмотрщик навел на планете порядок, – возразил я. – Пока я командую, Эдуард, восстаний не будет. Выражаясь терминами вашего времени, мы играем слишком крупную игру, чтоб азартно рисковать.

Перед посадкой звездолета на планету состоялся новый разговор с Орланом. Он появился в парке, где я прогуливался с Астром.

– Адмирал Эли, корабль причаливает в неудачном месте. Тяготение на планете зависит от широты, мы высаживаемся в зоне большой гравитации. Нужно поскорее переместиться к Станции Мировой Метрики, там легче. На планете нет средств передвижения, ее запрещают посещать. Связаться со Станцией нам не удалось. Ты должен позаботиться, чтоб пленники двигались с максимальной быстротой.

– Как на планете с атмосферой и температурой? Нужно ли надевать скафандры? Есть ли вода и пища?

– Скафандры оставите на корабле. Атмосфера и температура – приемлемые. Воду и пищу возьмете с собой. Еще вопросы?

– Последний. Ты говорил сейчас так, Орлан, словно заботишься о нашем благополучии. Вместе с тем ты – враг, который хочет нас уничтожить. Как совместить эти противоречия?

– Противоречий нет. Мне не приказали хотеть вашего уничтожения. Я эвакуирую вас на Марганцевую планету. Если что-нибудь помешает этому, я должен вас всех ликвидировать, но на волю не выпускать.

Орлан уносился широкими скачками, я с тяжелым чувством смотрел ему вслед. Вокруг нас плелась невидимая паутина, и мы бились в ней как мухи.

Астр сказал сердито:

– Ты разговариваешь с этой образиной как с человеком. Я бы плюнул в него, а не улыбался ему, как ты.

Я обнял малыша. Он рос вдали от своего естественного окружения, и многие понятия, которые его ровесники принимали как данность, он должен был освоить на собственной шкуре.

– Знаешь, в чем главная сила людей? В технической мощи? В уровне материального благополучия? Нет, сынок, этим других не покорить. Завоевательная сила людей в том, что они даже к нечеловекам относятся по-человечески.

В нем шла борьба. Он хотел мне верить, но его маленький личный опыт вступал в противоречие с огромным опытом человечества, втиснутым в краткую формулу: «по-человечески».

– Ты сказал – покорить других, завоевательная сила… Разве люди – завоеватели и покорители? Такие слова я слышал лишь о зловредах.

Я засмеялся:

– Люди и покорители, и завоеватели, но в ином смысле, чем наши противники. Мы покоряем души, завоевываем сердца – такова миссия человечества во Вселенной.

5

Это была металлическая планета, голая металлическая пустыня, не закамуфлированная, как Никелевая, псевдорастениями и псевдореками. И в ее атмосфере не плавали псевдотучи, на ее блестящую поверхность (где сплав золота со свинцом, где просто чистое золото и чистый свинец) никогда не проливалась не то что вода, но даже жидкие растворы солей. А над нестерпимо сверкающей равниной раскидывалось нестерпимо сияющее золотое небо, и в небе пылала красно-золотая звезда, раз в пять меньше – по видимому диаметру – нашего Солнца, столь же яркая и совсем не по-солнечному жестокая.

Я упал, когда спускался по трапу. Сила, многократно превышающая мое сопротивление, потащила меня, как крюком. На меня свалился Петри, на Петри – Осима. Я попытался приподняться и не сумел. Петри помог мне встать. К нам подобрался Ромеро. Он всегда был бледнее любого из нас, но сейчас природная бледность превратилась в синеву.

– Тройная перегрузка, – прохрипел он, силясь улыбнуться – даже это было здесь трудно. – Боюсь, друг мой, предстоят непосильные испытания.

Легче других было Камагину. В его времена космонавтов тренировали при больших перегрузках, они не были избалованы гравитаторами. Камагин тоже побледнел, но дышал свободней; думаю, у него не так шумело в ушах и не с таким усилием билось сердце. Но и он сказал сумрачно:

– Мир, Эли, – повеситься!..

Ангелов и крылатое хозяйство Лусина выгрузили раньше людей – и всем было тяжело. Драконы превратились в ящеров и ползали, помогая себе крыльями (они шлепали ими по металлу, как веслами по воде). Даже могучий Громовержец примирился с судьбой пресмыкающегося, а не летающего. Пегасы отчаянно боролись с силой притяжения, некоторые взлетали, но тут же падали. Некоторым ангелам удалось подняться выше, но полет требовал таких усилий, что они вскоре свалились, совершенно измученные.

Труб с громом пронесся над нами, но после минут пять вытирал с лица пот и говорил, словно ворочал гири языком. Меня терзал шум: визг пегасов, раздраженные крики ангелов, звон крови в ушах, тяжкий стук сердца.

Вдали я увидел Орлана и попросил Петри помочь добраться до него. Выгрузка продолжалась, и я со страхом подумал о Мери и Астре. Орлан вытянул голову не так высоко, как раньше, и опустил ниже обычного. Ему тоже было нелегко.

– Нельзя ли оставить самых слабых? – попросил я. – Там действуют гравитаторы…

– Все выгружаются! – отрезал он.

Я попробовал спорить, но он отошел. И порхание его лишилось обычной живости, и бесстрастное синеватое лицо стало еще синее. В это время на трапе появился Астр с рюкзаком на спине, за ним шла Мери. Петри криком предупредил малыша, чтоб он не бежал, но Астр слишком поздно услышал крик. Он камнем полетел на грунт, и если бы Петри не ухватил его в последнюю минуту, Астр расшибся бы насмерть. Мы с Мери подоспели к нему одновременно, Астр задыхался, из носа шла кровь, лицо было белее, чем у Ромеро.

Я поспешно снял с Астра рюкзак. В нем были склянки с жизнетворными бактериями, питающимися золотом и свинцом.

– Мужайся, сынок! – сказал я. – Бери пример с Эдуарда. Здесь страшная тяжесть, а наш космонавт ходит – как в корабельном парке.

– Я постараюсь, отец. – Голос не слушался Астра, глаза его были испуганными, но жаловаться он не стал.

Камагин, поддерживая Астра за плечи, увел его от трапа. Астр почти догнал в росте маленького космонавта, но силы их были неравны, сам он этого не понимал, но я знал.

– Какой ужас, Эли! – прошептала Мери.

У нее побелели глаза, не одни белки, но и радужная оболочка. Я и не подозревал раньше, что черные глаза могут белеть.

– Успокойся! Труднее всего первые минуты, а их Астр вынес. Понемногу привыкнем к тяжести.

– Я боюсь за тебя. После такой голодовки!..

У меня путались мысли, тяжело шумело в ушах.

Когда сошел последний человек, корабельные автоматы стали выгружать авиетки, припасы и какие-то длинные ящики с имуществом разрушителей. Ни одна авиетка не сумела взлететь. Форсируя мощности гравитаторов, они лишь ползли. Ящики разрушителей передвигались сами – низко летели на гравитационных подушках, как на катках.

– Наденьте защитные очки, друзья! – посоветовал Петри.

В защитных очках не так слепили скалы планеты и свирепая звезда, ее накалявшая. И нестерпимый золотой блеск неба смягчался, хотя и не становился приятным. Больше всего меня угнетало именно небо – яростно-золотое, однотонное, непроницаемо сияющее.

Ко мне подошел Осима.

– Какие будут приказы, адмирал?

– Приказы отдает Орлан, разве вы не знаете, Осима? – сказал я с горечью. – Какой я адмирал! Не хочу больше слушать этого обращения! Не хочу!

Мери сжала мой локоть.

– Возьми себя в руки, Эли!

Ответ Ромеро прозвучал суровей:

– Не ожидал такого малодушия, мой друг. Мы свободно выбрали вас руководителем – и вы останетесь руководителем, куда нас ни бросит судьба. Итак, какие будут приказы, адмирал? Какие призывы?

У меня по-прежнему путались мысли и тяжело шумело в ушах. И хоть я уже не падал, ноги и руки были слишком тяжелыми для меня, голова камнем давила на плечи. Я всегда радовался своему телу, оно было – я, здесь оно превратилось в нечто внешнее, стало мне непомерно.

От меня ожидали приказа быть бодрыми, я не мог отдать такого приказа: во мне самом не было бодрости. Я обвел глазами товарищей. Камагин один не смотрел в мою сторону, остальные подбадривали меня взглядами. Эдуард, несомненно, и сейчас был убежден, что все пошло бы иначе, если бы мы подняли бунт и перебили охрану.

Труб опять шумно взлетел и опустился возле меня.

– Трудновато, Эли. Ничего, не погибнем.

Лусин помогал идти Андре. Астр пошел к ним, с трудом отрывая ноги от грунта – он пошатывался, но уже не падал.

– Хорошо, я обяжу вас приказом и обращусь к вам с призывом – и все в одном предложении, – сказал я. – Предложение такое: пусть каждый выполнит и вынесет то, что выполню и вынесу я сам.

К нам неуклюже подпорхнул Орлан с телохранителями.

– Кто пойдет первым в колонне?

– Я пойду первым, – сказал я.

Мы двинулись в непонятную дорогу – цепочка головоглазов, окружившая кольцом колонну, Орлан с телохранителями внутри нее, за ними я, за мной другие пленники. Крылатые ящеры и авиетки с грузами замыкали шествие. Орлан временами оборачивался, нетерпеливый крик «Скорей! Скорей!» подхлестывал нас как плетью.

С тех пор прошло много лет, но крик этот – «Скорей!» – доносится ко мне не из глубины памяти, он возникает наяву – живой, властный, грубый, и я опять, как в те дни бесконечного пути к Станции, испытываю ярость и отчаяние. Тысячи новых событий и чувств рождаются ежесекундно – старые живут вечно!

– Скорей! – кричал Орлан, увеличивая размах прыжков.

Я старался не смотреть на угнетающий блеск пустыни со свинцовыми скалами, вспучившимися на золотой подстилке. Вначале я все же поднимал глаза, чтоб ориентироваться по Оранжевой, медленно катившейся по золотому небу, но небо было еще невыносимей, чем планета. Я шел, ощущая, что и стоять здесь тяжело, а двигаться десятикратно тяжелее: стокилограммовые тумбы ног почти не сгибались.

Петри открыл, что надо не ходить, а скользить, и вскоре все мы двигались словно на лыжах. Но и скользя по гладкому металлу, мы не могли угнаться за неутомимо ползущими головоглазами – на них одних тяжесть не действовала – и за неуклюже скачущим Орланом.

– Скорей! – кричал он, и каждый выкрик сопровождался гравитационными оплеухами охраны.

Нас подгоняли бесцеремонно и свирепо, а когда мы огрызались, подстегивания усиливались. За моей спиной постепенно гасли звуки: стоны и ругательства людей, шелест крыльев ангелов, охи драконов и злой визг пегасов. Огромное, ожесточенное, ненавидящее молчание простиралось позади – мы презирали врагов молчанием, молчанием восставали против них. И как это ни странно, с течением времени идти становилось не труднее, а легче: мы втягивались в движение…

Зато когда Орлан скомандовал первый привал, все повалились, где шли. Всех моих сил хватило лишь на то, чтоб приплестись к Мери. Она хрипло дышала, глаза ее запали. Она прошептала:

– Эли, я держусь. Но Астру плохо.

Астр подошел вместе с Трубом. Могучий ангел пытался нести моего сына, но тот не разрешил ему даже поддерживать себя.

– Я вынесу все, что вынесешь ты, – прошептал Астр на мои упреки и бессильно опустился рядом с Мери.

Он был так измучен, что говорил, не открывая глаз. Губы его почернели, щеки ввалились. Астр переоценивал свои силы. Я строго сказал:

– Ты не только мой сын, но и член экипажа «Волопаса». Ты обязан подчиняться моим приказам. На следующем переходе примешь помощь Труба.

– Я подчиняюсь, – прошептал он с трудом. У него были мутные глаза.

Все остальное время отдыха мы пролежали без движения и без разговоров, даже мыслями не обменивались.

В середине второго перехода закатилась Оранжевая.

Впоследствии мы часто наблюдали ее уход, и он перестал нас волновать, но в тот раз мрачная пышность заката нас потрясла.

Когда светило коснулось горизонта, в однотонно золотом небе вдруг забушевали краски. По небу, как побежалые цвета по раскаленному металлу, пронеслись все мыслимые тона. Из золотого оно стало слепяще оранжевым – звезда пропала на созданном ею фоне, – затем красным, темно-красным, зеленым и голубым, а под конец все проглотила сумрачная фиолетовость. И ни единой звезды не загорелось на менявшем краски, постепенно гаснувшем небе! Оно становилось черным, только черным, ни малейшая искорка не нарушала зловещей черноты.

И это было так удивительно и страшно, что, несмотря на истерзанность, мы возбужденно заговорили.

– Ни луча наружу, ни луча к нам – полностью выпали из Вселенной! – воскликнул не то голосом, не то мыслью Ромеро. – Даже в древних преисподних было больше проходов в мир.

Петри интересовали другие вопросы.

– Что происходит во внешнем мире, когда мирок Оранжевой превращается вот в этакую вещь в себе? Как по-вашему, адмирал?

– Не знаю, – ответил я. Все мои силы были сконцентрированы на том, чтоб не сбиться с шага. – Будем живы – узнаем.

В темноте разгорались перископы головоглазов.

Вскоре они одни освещали планету – цепочка сумрачных огней, то усиливающихся, то тускнеющих. Временами казалось, будто ветер раздувал и гасил факелы.

– Скорей! Скорей! – кричал Орлан.

Он назначил второй привал. От ряда к ряду поползли авиетки с припасами, мы подкрепились. После еды снова раздалась команда:

– Собираться! Скорей!

Мы опять шли, обессиленные, по черной холодной планете, под черным холодным небом, освещенные, как раздуваемыми ветром факелами, неровным светом перископов, и нас подгонял яростный, как удар бича, окрик: «Скорей!»

6

Ночь длилась бесконечно, и какую-то часть ночи мы спали, а остальное время двигались, озаряемые призрачным сиянием перископов.

Утро застало нас на привале. Небо из черного стало фиолетовым, потом голубым и зеленым – краски на восходе менялись так же пышно, как на закате. А когда выкатилось небольшое, с апельсин, злое светило, все вверху снова стало однотонно золотым, а все вокруг – до боли металлическим.

Астр лежал между мной и Мери. Я потряс его за плечо – он с усилием открыл глаза, попытался встать, но не сумел и опять закрыл глаза. Он посинел весь, уже не одним лицом, а грудью, руками, шеей. Он прошептал, и я скорее угадал, чем услышал:

– Мама, ты заразила планету жизнью?

Она поспешно сказала:

– Да, миленький. Пока ты спал, я привила жизнь планете.

Авиетка с припасами подползла к нам, я попытался покормить Астра, но он отказался от еды.

– Мы скоро потеряем сына, – сказал я Мери.

Я слышал свой голос словно со стороны – деревянный, безучастно спокойный. Мери ничего не сказала. Все эти ночные часы она мужественно шла за мной, я не слышал от нее ни слова жалобы, ни стона, теперь же, при свете встающей жестокой звезды, видел, во что обошлась ей ночь. Если Астр посинел, то она была вся черная.

Я позвал Ромеро.

– Мы несчастные существа, современные люди, – сказал я. – Мы победили болезни, нас опекают могущественнейшие машины. Но, лишенные механических помощников, мы беспомощны. В древности люди росли более цепкими. Вы один знаете древность. Вспомните какой-нибудь старинный рецепт спасения! Их было так много, восстанавливающих жизнь рецептов, – массажи, переливание крови, гипнотические внушения, какие-то штуки, называвшиеся лекарствами.

Он печально покачал головой:

– Лекарств от перегрузок у древних не было. Если хотите знать мое искреннее мнение, есть лишь один способ спасти Астра – и осуществление его зависит от вас… – Он говорил очень настойчиво, но требовал того, что, может быть, было единственным, что от меня не зависело: – Вы должны увидеть новый вещий сон – и узнать из него, куда нас с такой поспешностью гонят, зачем, для чего… Поверьте моей интуиции, дорогой друг, только это.

К Астру подошли Лусин и Труб. Лусин вел под руку согнутого Андре. Труб взял Астра, мальчик лежал на одном крыле – другим ангел прикрывал его от палящей звезды, Астр посмотрел на Труба, но не узнал его, и лишь когда перевел взгляд на меня, к нему вернулось понимание. Он слабо улыбнулся.

– Я вынесу… – прошептал он.

Я отвернулся, а когда посмотрел снова, Астр был без сознания.

– Не беспокойся, Эли! – сказал Труб. – У меня хватит сил нести твоего сына.

– Труб, ты сам пошатываешься и задеваешь крыльями грунт. Астра надо положить на авиетку.

Я попросил у Орлана одну из авиеток для Астра и Мери. Взять авиетку Орлан разрешил, но поместить ее среди людей отказался: машины должны следовать позади пленников. Труб и Осима уговаривали меня не отдавать Астра разрушителям. Труб схватил моего сына и стал доказывать, что нести мальчика ему нетрудно.

– Сегодня меньше давит к грунту, Эли!

– Гравитация ослабевает, – подтвердил Осима.

Труб с Астром занял место между Мери и Осимой.

Когда мы двинулись в путь, ко мне подобрался Лусин.

– По очереди будем, – сказал он. – Драконы. Один пегас. Очень сильный. Не беспокойся. Донесем.

– Куда донесем? Куда? – спросил я. Меня захлестнуло отчаяние. – Погляди вокруг, Лусин. Везде только золото и свинец, свинец и золото! Даже могилы не вырыть!

7

В тот переход я двигался, не видя ни планеты, ни неба, ни бешено пылающего светила, ни людей, ни врагов. Я был в своем собственном мирке, так глухо отгороженном от внешнего, как Оранжевая отгородила себя от Вселенной. И во мне кипела такая буря, что я шатался и сникал уже не от тяжести, а от того, что раздирало душу. Всеми мыслями, всеми ощущениями я призывал того неведомого друга или друзей, которые посылали мне пророческие сны. Я не знал, существуют ли они реально, не бред ли самая мысль об их существовании, но звал их, заклинал явиться, упрашивал просветить меня… Помогите, просил я с молчаливым рыданием, помогите, сейчас нужна ваша помощь!

– Как Астр? – спросил я у Мери, когда Орлан скомандовал очередной привал. Труба рядом с ней не было.

Мери молча подвела меня к дракону, ползущему среди людей, на спине его лежал неподвижный Астр. Я гладил сыну руки, разговаривал с ним – он не откликался, и я уже знал, что он не откликнется, он медленно уходил насовсем…

– Эли, тебе надо отдохнуть, – тихо сказала Мери. Я отошел, и место около Астра заняли Лусин и Андре. Я обернулся: Лусин что-то говорил Астру и гладил его руки, Андре стоял понурившись.

Ночь застала нас на третьем переходе этого дня. Когда звезда закатилась, Орлан скомандовал ночлег. Астр был все такой же – неподвижный, бесчувственный. Но хуже ему не стало – и это показалось мне хорошим предзнаменованием. Он по-прежнему лежал на спине дракона.

«Завтра гравитация станет меньше», – подумал я. Я постоял около Астра и вдруг почувствовал, что теряю сознание.

Я провалился в сон, как в люк. И еще не отрешенный полностью от яви, я уже весь был во сне. Я увидел как бы со стороны, что переношусь за охранную цепь головоглазов, в тот конец лагеря, где размещались враги. И сам я внезапно трансформировался из человека в разрушителя. Я шел по ночному лагерю рядом с Орланом – теперь я был одним из его стражей, одним из тех двоих, что всегда сопровождали его, второй куда-то отдалился, – и Орлан тихо шепнул мне:

– Запоминай каждое мнение – это важно, Крад…

– Да, – сказал я с угрозой, я ясно слышал в своем голосе угрозу: Орлан ведь не знал, что я вовсе не Крад. – Я все запомню!..

И скоро вместе со мной, человеком, обернувшимся разрушителем, началось совещание военачальников и охраны.

Глухая ночь простиралась над планетой, издалека доносились смутные шумы, пленные стонали, всхлипывали во сне, пегасы и драконы тяжело ворочались, а мы сидели в золотой ложбинке, прикрытые скалами из свинца, освещенные сумрачным сиянием головоглазов.

Я плохо видел тех, кто подавал голос из тьмы, но одного различил хорошо – огромного невидимку неподалеку, он был на добрую голову выше любого разрушителя. Около него разместились еще два невидимки поменьше.

– Положение осложняется, – открыл совещание Орлан. – Нужно принимать важные решения.

– Повтори, что ты знаешь, Орлан, – попросил огромный невидимка. – Действенные решения без точной информации не удадутся.

– Уничтожить всех пленных – вот единственное решение, – резко сказал второй охранник Орлана. Сейчас он держал себя скорее начальником, чем безмолвным телохранителем, каким я его знал.

– Понимаю твое желание, Гиг, – ответил Орлан рослому невидимке, – но вряд ли смогу добавить что-нибудь новое: связи со Станцией по-прежнему нет. Мы двигаемся вслепую, действуем вслепую.

– У нас есть программа священных идей Великого разрушителя, она освещает любую тьму, – еще резче сказал второй охранник.

– Да, конечно, идеи Великого освещают любую тьму, – согласился Орлан. – И они – единственный луч света в сгустившейся вокруг тьме. Может быть, не помешает, если я вкратце повторю, что мы знаем и чего не знаем.

Он начал с человеческого флота, штурмующего Персей. Люди аннигилировали второе космическое тело. Великий разрушитель перенес резиденцию на Натриевую планету, удаленную от района, где бушует война. Нынешнее убежище небезопасно, в просторах вокруг Натриевой немало поселений галактов – если эти извечные враги осмелятся покинуть свои крепости, положение станет грозным…

– Не пугай, Орлан! – прервал второй охранник. – Жалких людей ждет гибель, если они проникнут за наши космические ограды, галакты помощи им не окажут. Так решил Великий. Надеюсь, ты не берешь под сомнение прогнозы Великого?

– Ни в коем случае, – поспешно сказал Орлан.

– Тогда поговорим о нашем положении.

– Все непонятно на Третьей планете, – сказал Орлан. – Раньше к ней не мог приблизиться ни один корабль – теперь она сама засосала «Волопаса». Звездолет не уничтожен охранными полями, мы тоже пока живы – такого доброго приема еще никто не встречал.

Вместе с тем механизмы Станции действуют, гравитация меняется закономерно. Мы попали при высадке в опасную зону, часть ее прошли, но до мест более спокойных еще немалый путь. На Станции, видимо, снова неполадки. Когда ее биологические автоматы справятся с аварией, мы все будем уничтожены, если не преодолеем к тому времени опасную зону. В поясе живой охраны мы объясним солдатам Станции наше появление. Наша задача: добраться до Станции, чтобы сохранить свои жизни.

– И жизнь пленных, – добавил огромный невидимка.

– Это необязательно, – парировал второй охранник. – Директива Великого разрешает расправиться с пленными в момент, когда в том возникнет нужда. Я считаю, что такая нужда возникла – хотя бы по одному тому, что их нельзя подпускать к Станции.

– Нам тоже запрещено появляться в районе Станции, – заметил Орлан. – И если бы мы очутились здесь по своей воле, нам всем грозило бы одно наказание – смерть…

– Ты прав, Орлан: мы здесь не по своей воле. И мы друзья, а они – враги, не вижу причин возиться с пленными дальше.

– Может, разделиться на два отряда? – предложил невидимка Гиг. – Один движется с пленными, а второй спешит на Станцию и договаривается с Надсмотрщиком о безопасности. Скажу по-солдатски: невидимкам не по душе приканчивать безоружных. Меня назначили в охрану, а не в палачи!..

– Я слышу в твоем голосе сомнение! – сказал телохранитель Орлана. – Ты, кажется, осуждаешь святейшую идею Великого: разрушение – высшая цель развития. И поэтому всеобщая война и истребление всего живого – идеальное воплощение могущества жизни.

– Я солдат, а не философ. Одно уничтожить врага в бою…

– Я понял тебя, Гиг. Все ли невидимки разделяют сомнение своего начальника?

Оба невидимки одинаково сказали одинаковыми голосами:

– Мы исполним любой приказ. Пусть Орлан решает.

– Появилось ли сомнение у начальников головоглазов?

Один из головоглазов высветил перископом:

– Мы с негодованием отвергаем любое сомнение. Когда Орлан прикажет убить пленных, жизни их придет конец.

В разговор снова вмешался взволнованный Гиг:

– Меня превратно поняли. Я уничтожил бы себя самого, если бы заподозрил себя в сомнении. Моя преданность зловредным идеям Великого не знает границ.

– Я так и понял, Гиг, что твое послушание безгранично. По рангу решение принадлежит Орлану. Мы надеемся, Орлан, что твой приказ будет отвечать вдохновляющему духу разрушительных идей Великого, о которых так прекрасно говорил Гиг.

– Мое решение таково. Мы совершим еще два перехода по старой схеме, чтобы сохранить души пленных для последующего истребления в них всего человеческого. Такова одна из идей Великого – внести в мозг пленных бациллы духовного гниения…

– Пусть эта побочная вредоносная идея Великого не заслоняет других его…

– Да-да, пусть не заслоняет!.. Итак, если обстоятельства не изменятся, уничтожим пленных. Как совершить это практически? Я хотел бы послушать военных специалистов.

Перископ одного из головоглазов засветился.

– Отделить людей от крылатых. Без людей крылатые не опасны. Не забывайте, что с воздуха мы защищены хуже, а гравитация с каждым переходом падает, и скоро они смогут летать.

– Отделяем людей от крылатых, – решил Орлан. – После гибели людей ангелы и пегасы с ящерами не опасны. Мы запросто расправимся с ними.

– Великолепный план! – одобрил второй телохранитель. – Узнаю почерк Великого, недаром ты, Орлан, среди любимых вельмож!.. Будь спокоен, о твоей верности священным принципам зла оповестят все органы Охраны Злодейства и Насаждения Вероломства…

Я вскочил, каждая жилка во мне вибрировала.

Вокруг простиралась металлическая равнина: золотые поля, свинцовые холмы, вверху постепенно разгоралось золотое небо, глухое небо, не соединяющее нас со Вселенной, а отгораживающее от нее, на него медленно выкатывалось крохотное, зловещее солнце.

Около меня сидел Ромеро.

– Почему вы так вскочили, дорогой друг? Вам снился сон?

– Да, этот… как вы его называете? Информационный!

– Я предпочитаю старинное слово – вещий. Перейдем для осторожности на прямой обмен мыслями.

Я рассказал Ромеро, что видел во сне. Ромеро задумался.

– Гротескность беседы, вероятно, плод вашей иронической природы, друг мой. Но похоже, что в стане врагов разлад… Если разрешите, я поговорю с капитанами. Такое совещание лучше провести мне, ибо если за нами следят, то за вами – бдительнее всех.

– Действуйте.

Ромеро ушел. Возле безжизненного Астра сидели Андре и Мери. Она подняла на меня измученные глаза, и я понял, что сыну по-прежнему плохо. Я молча опустился в ногах у Астра.

– Ни разу не приходил в сознание, – сказала Мери.

Я не ответил. Любое мое слово могло подействовать нехорошо. Ей было хуже, чем мне. Подошел Лусин, и только тогда я заговорил:

– Потолкуй с Ромеро, Лусин, он тебе кое-что сообщит.

– Уже, Эли. Подготавливаемся. Все так перемешаются, люди и ангелы, что никакой черт их не рассортирует.

Я показал глазами на безучастно сидевшего Андре:

– Он о чем-то думает, не находишь? Такое впечатление, что ловит какую-то не дающуюся ему мысль. А в дешифраторах – одни шумы…

– Мозг не работает, – подтвердил Лусин.

Вдали показался Орлан. Я встал. Лусин позвал ящера, но Труб объявил, что понесет Астра он. Лусин возразил, что ангел долго нес мальчика, надо отдохнуть. Они запальчиво заспорили. Я оборвал их спор:

– Понесу Астра я.

Астр не открыл глаза, когда я его брал на руки, но по лицу его что-то неуловимо пробежало. Дышал он быстро и часто, мелкими, не наполняющими легкие вздохами, но сердце стучало так сильно, что я ощущал его удары. В излучениях мозга было одно неясное бормотание: «Ба, ба, ба…» Мозг повторял работу сердца, он переводил его стук на язык невысказанных слов.

Я занял место в голове колонны и, лишь пройдя сотню шагов, заметил, что не один. Справа от меня шагал Андре, слева – Мери. Я сказал Мери:

– Лучше бы тебе идти позади.

– Я буду с Астром, – ответила она.

Астр был тяжел, у меня немели руки. Я боялся, что не смогу его долго нести, и знал, что никому его не отдам, когда у него так нехорошо бьется сердце. За моей спиной встал Ромеро и тихо сказал:

– Не оборачивайтесь, адмирал, я ориентирую вас мысленно. Камагин опять настаивает на восстании, мы согласились с ним. В момент, когда Орлан подаст людям команду отделяться, мы набросимся на стражей и перебьем всех, кто не перейдет на нашу сторону.

Я засомневался. Безоружные люди не справятся и с одним головоглазом.

– Эли, вы ошибаетесь, мы не безоружны. Камагину удалось погрузить в авиетку ручные лазеры, гранаты, электрические разрядники. Их немного, конечно, и все-таки…

– Наше оружие против невидимок недейственно, Павел. Проклятые невидимки – вот что всего страшнее!

– Всего страшнее – бездействие, адмирал, надеюсь, вы согласитесь с этим. Кстати, вы обратили внимание на самодвижущиеся ящики? Осима утверждает, что в них запаковано боевое оружие. Не исключено, что содержимое ящиков, если их захватить, удастся использовать против невидимок.

– Кто поведет нас?

– Мы предлагаем Осиму, а в помощники – Петри и Камагина. Крылатыми будут командовать Лусин и Труб. Нападение произведем с воздуха – надо же использовать слабые стороны противника.

– Резон тут есть, конечно.

Ромеро отошел. Оранжевая поднималась все выше, и от поверхности планеты плыл жар. У меня путались мысли. Я слышал чей-то шепот, кто-то пытался заговорить со мной.

Блеск грунта и неба становился резче, а мне казалось, что надвигаются сумерки. Я раньше не понимал смысла старинного выражения «потемнело в глазах» – оказывается, оно вовсе не было словесной фиоритурой.

Я споткнулся, едва не выронил Астра. Мери схватила меня под руку.

– Ты очень побледнел, Эли, – сказала она. – Я позову Лусина.

– Не надо, – пробормотал я. – Справлюсь.

Мне, однако, становилось хуже. Я перестал ощущать Астра, на руках лежала тяжелая вещь, а не живое тело. Надо было остановиться, вслушаться в его дыхание, сообразить, чем можно помочь. Но впереди прыгал Орлан, оттуда слышалось повелительное: «Скорей! Скорей!» – и я шел, сжав зубы, задыхаясь от ненависти к Орлану, повторяя про себя одно: «Не упасть! Только не упасть!»

– Не смотри на него так – он живой! – сказала Мери.

– Не упасть! – повторил я вслух. Астр дышал мелко и часто, сердце билось тише, чем прежде, но отчетливей. И если бы не синева щек и рук, я подумал бы даже, что ему стало лучше. – Да, он живой, – сказал я Мери.

До моей руки дотронулся Андре. Я посмотрел на него и понял, что к нему возвращается разум. Глаза его были скорбны, но не безумны.

– Дай… мне… – с трудом сказал он и показал на Астра. Он мучительно искал забытые слова, лицо его страдальчески сморщилось от усилий. – Дай…

– Меня зовут Эли, – сказал я. – Вспомни: я твой друг Эли.

– Дай… – повторил он упавшим голосом. Он не вспомнил меня.

– Потом, Андре, – ответил я. – У меня еще есть силы нести сына.

Он больше не обращался ко мне и шел, опустив голову, рыже-красные локоны двигались, как живые, и закрывали лицо. Я знал, что сейчас Андре ищет слова, но они не шли на язык, странный шепот в моем мозгу исходил из глубин его черепной коробки. Я не обрадовался, так мне было тяжело, я лишь сказал Мери:

– Безумие его, кажется, постепенно проходит.

– Твой друг давно уже не безумен. И если ты дашь ему Астра, он его не уронит.

Отдать Астра я не мог даже Мери.

– Ладно, скоро привал.

На этот раз привал вышел длинный. Орлан куда-то исчез и долго не возвращался. Около меня присели капитаны и Ромеро. Осима с той же энергией и четкостью, с какими командовал кораблем, подготавливал мятеж.

Ручные лазеры были вручены во время раздачи еды, я тоже получил эту игрушку. Я говорю «игрушку», ибо против невидимок они неэффективны, хотя головоглазов поражали.

– Взять противника на абордаж, приставить пистолет к уху и хладнокровно спустить курок – так, кажется, воевали в ваши времена? – сказал я Камагину, усмехнувшись.

Он возразил, пожав плечами:

– В мое время уже сто лет не было войн. Мы сносили горы и осушали моря, колонизировали планеты и первые двинулись к звездам. У вас пробелы в истории, адмирал.

– Не сердитесь. Я не хотел вас задевать, Эдуард.

– Я иногда удивляюсь вам, но никогда не сержусь, Эли.

– Итак, две возможности: или сегодня ночью, или завтра утром, – сказал Осима. – У нас все готово, адмирал.

– Я бы на месте разрушителей выбрал ночь, а не утро, – заметил Петри. – Перещелкать нас во время сна этичней.

– Этичней? – удивленно спросил я.

Он разъяснил с обычной своей флегматичной обстоятельностью:

– Судя по всему, что мы знаем о них, и по информации из ваших снов, минус-этика и все, что мы считаем отвратительным, у них возведено в доблесть. Органы Охраны Зла и Насаждения Вероломства – разве вы не слышали это от них самих?

– Вы, кажется, думаете, что я реально присутствовал на их совещании? Даже правдивая информация может облекаться в фантастические одежды… Откровение совершалось в бреду, не забывайте этого.

Золотое небо превратилось в черное. Оранжевая укатилась за горизонт. Вокруг пленных замерцали огни сторожевых головоглазов.

Я оставил Астра на попечении Мери к прошелся по лагерю.

Люди были перемешаны с пегасами и ящерами – по сигналу они сразу могли вскочить на спины крылатых и мчаться в сражение.

Осиму и Петри я застал у драконов. Они прилаживали на спины ящеров ящики, набитые какими-то металлическими цилиндрами.

– Старинные ручные гранаты, – пояснил Осима. – Их было множество на звездолете «Менделеев», некоторое количество Эдуард прихватил на «Возничий», а оттуда переправил на «Волопас». Основная масса гранат сдана в земные музеи, но эти послужат нам. Пользоваться ими просто, Камагин нам показывал.

Самого Камагина я застал у ангелов. Труб распаковывал ящик с гранатами. Он радостно приветствовал меня. Ангел рвался в бой.

– Лазеры ангелам раздавать не будем, – сообщил Камагин. – Эта техника им не по душе, но ручные гранаты и разрядники, по-моему, просто созданы для них – так они ловко с ними обращаются. Попади-ка вон в то пятнышко, Труб.

Труб что-то метнул в золотой самородок, тускло поблескивающий в свинцовой скале. Я испугался, что разразится взрыв и на шум сбегутся разрушители. Но Труб использовал кусок золота, валявшийся под ногами. Все ангелы отличаются дьявольской зоркостью, а Труб и тут превосходил собратьев: один кусок золота вонзился в другой так прочно, словно они были приварены.

Труб гордо закутался в крылья.

– Врагам придется несладко, когда мы нападем с воздуха, – объявил Камагин, сияя.

Я прошелся по сектору ангелов и ни одного не увидел спящим: все упражнялись в метании. И, в отличие от обычного шума, царящего в любом сборище ангелов, на ночных учениях была мертвенная тишина – только влажные удары свинца о золото и золота о свинец нарушали кажущееся спокойствие.

– Люди шьют карманчики для ангелов, – информировал меня Камагин. – Каждый на пяток гранат, а привешивать карманчики будем под крылья, там они незаметны.

Во время ночной прогулки по лагерю я набрел на Орлана.

Он шел без телохранителей, лицо его призрачно фосфоресцировало, он, как и я, видимо, обходил лагерь, но только снаружи. Я поспешно отошел, не завязывая разговора. Светящийся силуэт быстро погас в темноте.

Мери спала, обняв рукой Астра. Астр дышал, но очень слабо.

«Завтра, – говорил я себе, засыпая. – Завтра утром… Гравитация уменьшается…»

8

Утром Астр умер.

Меня разбудил крик Мери. Вскочив, я выхватил из ее рук сына.

– Нет! – кричала Мери, хватаясь за голову. – Нет, нет!

Я качал Астра, звал, просил услышать меня. Последним усилием он открыл глаза, потом по телу его прошла судорога, и он вытянулся у меня на руках.

Он лежал, одеревенелый, холодеющий, всматривался в меня невидящими глазами, все эти дни и часы перед смертью он не открывал глаза, а сейчас, умирая, открыл их, чтоб в последний раз поглядеть на мир, – и не увидел мира…

На крик Мери сбежались люди, рядом тяжело опустился Труб. Я по-прежнему держал Астра на руках, но глядел на Мери. Она упала, захлебываясь слезами. А я думал о том, что мне природа почему-то отказала в этом скорбном умении – выплакать свое горе.

Мои предки горевали и утешались рыданием, ликовали и открывали душу слезами, гневались и сострадали плачем, слезы омывали их души над трупами близких, в минуты ярости, над чувствительной книгой, от трогательного слова, от страшного известия, от неожиданной радости… А мне, их потомку, этой отдушины не дано, глаза мои всегда сухи…

– Эли! Эли! – донесся до меня шепот Андре. – Эли, он умер!

По лицу его катились слезы.

– Он умер, Андре, – сказал я. – Он был на четыре года моложе твоего Олега.

– Он был на четыре года моложе моего Олега, – тихо повторил Андре. Он вслушивался в свои слова, будто их произносил кто-то другой. Потом он умоляюще протянул руки: – Дай мне его, Эли.

Я передал ему Астра и опустился на колени рядом с Мери, обнял ее плечи, молча гладил ее волосы. Я не утешал ее – утешения быть не могло. Вокруг нас стояли друзья – безмолвные и печальные. Мери перестала плакать, вытерла лицо и поднялась.

– Что мы с ним сделаем? Здесь хоронить негде.

– Будем нести, – ответил я. – Будем нести до места, где можно вырыть могилу или где мы с тобой сами умрем.

Труб ударил меня крылом. Кипевшая в нем ярость вдруг вырвалась диким клекотом:

– Если вы не отомстите, люди!.. Одно, Эли, – мстить, мстить!

Я посмотрел на Астра. Андре покачивал его на руках, как живого, что-то шептал ему, тихо плача. Я сказал:

– Еще многие из нас умрут, Труб, прежде чем люди сумеют отомстить. Когда эта возможность появится, им, я надеюсь, не захочется мести.

Я еще не видел вспыльчивого ангела в таком бешенстве. Он вздыбился надо мной, свирепо растопырив крылья.

– Ты не отец, Эли! Ты не отец своему детищу, Эли!

Мне стоило тяжелого труда сказать спокойно:

– Я уже больше не отец. Но я еще человек, Труб.

Только сейчас Ромеро и Лусин заметили, что Андре в сознании. Труб выхватил малыша из рук Андре. Лусин и Ромеро обнимали Андре, к ним присоединялись другие. Андре узнал Ромеро и Лусина сразу, а Осиму вспомнил, когда тот себя назвал.

Радость перемешалась с печалью, я видел счастливые улыбки и слезы горя, только сам не мог ни улыбаться, ни плакать.

Мне надо было подойти к Андре и поговорить с ним, он вправе был ждать поздравлений от меня от первого, но я не смог сделать над собой такого усилия и стоял в сторонке.

– Потом поговорите, – сказал Лусин, со слезами глядя на меня. – После восстания.

– Да, потом, – согласился я равнодушно. Нужно было собраться с мыслями, а мысли все не собирались. – Ты объясни Андре наше положение, но не пичкай сразу большим количеством новостей.

Я хотел забрать Астра, но Труб не дал. Когда Орлан подал команду выступать, он с Астром на скрещенных черных крыльях занял мое место впереди. Мы с Мери шли за ним, то я ее поддерживал, то она меня – дорога на этом переходе выпала трудная, мы с Мери часто спотыкались. Труб нес Астра до привала, а потом положил возле нас. Астр был как в жизни, лишь потемнел и похудел, и мускулы тела стали тверже: он постепенно окаменевал, ссыхаясь.

Мы с Мери лежали с одной стороны от Астра, с другой ворочался и вздыхал Труб. Мери касалась меня плечом, ни разу до того я не чувствовал так больно и сильно нашей близости. Друзья в этот привал не подошли к нам, и я был им благодарен: мне было бы трудно разговаривать.

До вечера Астра нес я, а когда звезда стала склоняться и золотое небо забушевало красками, Орлан приказал остановиться. Он позвал меня.

– Люди дальше будут двигаться отдельно от крылатых. Перестройку закончить до темноты.

– Будет исполнено! – ответил я и пошел к своим.

Тысячи глаз следили за мной: по ту сторону лагеря – перископы головоглазов, тайные глаза невидимок, разрушители-командиры, по эту – люди и крылатые друзья. Все движения вдруг оборвались, огромная горячая тишина навалилась на планету. Осима и Камагин стояли возле рослых пегасов, Труб на голову возвышался над своими ангелами. Лусин уже восседал на спине дракона.

Все было готово к наступлению.

– Приказано разделиться! Очевидно, для вашей же пользы, – сказал я. – Действуйте, как условились!

– За мной! – крикнул Осима, прыгая на пегаса. Пегас взметнул крылья.

– За мной! – эхом откликнулся Камагин, взлетая вслед.

Он метнул гранату в разрушителей, грохнул первый взрыв.

9

Вспоминая события в Персее, я вижу, что если кто в стане противника и предвидел наше восстание, то лишь тайные друзья, а враги были захвачены врасплох.

Пегасы с людьми на спинах и ангелы Труба мощной армадой обрушились сверху на заметавшихся головоглазов. Дымная стена взрывов оконтурила лагерь, в столбы пламени врывались кинжальные лучи лазеров. А когда подоспели драконы и молнии Громовержца сумрачно осветили темнеющий воздух, битва стала всеобщей. Удар отряда пеших с Петри и Ромеро во главе, расчищавших себе дорогу гранатами и лазерами, сразу прорвал цепочку головоглазов: сбитые в кучу, они образовали каре и сражались в окружении.

Головоглазы, справившись с ошеломлением, защищались свирепо и самоотверженно, на грунт рушились пегасы и драконы, особенно досталось ангелам. Осатаневшие, они слишком быстро отделались от груза гранат и слишком понадеялись на силу крыльев: воздух, как туманом, заволокло белым и черным пухом.

Были ранены Труб и Лусин, Петри и Ромеро, легкие ранения получили Осима и Камагин, лишь Андре, сражавшийся в самой гуще схватки, не пострадал.

Я поднялся на свинцовую скалу, выпиравшую из золотых недр, чтобы осмотреть поле боя. Меня тревожили успехи: в них было много загадочного. Кругом нас сновали невидимки, грозные воины разрушителей, ни один пока не вмешался в бой ни на нашей стороне, ни против нас, – почему? Сражение было странным, я его не понимал.

Внезапно я услышал знакомый голос, раздававшийся на этот раз не внутри меня, а снаружи, тот голос, который много раз разговаривал со мной во сне, я не мог не узнать его. «Эли, помоги! – надрывался голос. – Эли, помоги!»

Я кинулся на крик и в страшном волнении уже ничего не видел, кроме места, откуда доносился призыв, и ничего не понимал, кроме того, что спешу на помощь другу, может быть, самому искреннему и самоотверженному из тех, которых мы обрели среди разрушителей.

– Эли, помоги! – все отчаянней взывал голос и вдруг оборвался.

И тут я увидел, что Труб с двумя бешеными ангелами атакует Орлана и его телохранителей. Телохранители были уже убиты, Орлан еще защищался. Кричал он! На миг меня охватила свирепая радость, когда я увидел жестокого предводителя разрушителей, отчаянно отбивавшегося от ангелов, – и это чувство, вспыхнувшее и погасшее, было последним отблеском старого моего отношения к Орлану. Под ударами крыльев Труба он упал. И в тот же миг, налетев вихрем, я рухнул на него и прикрыл своим телом. К нам с лазерами в руках бежали Ромеро и Петри.

– Эли, встань, я убью мерзавца! – зарычал Труб и так двинул меня крылом, что я вместе с Орланом отлетел на метр.

И сейчас не понимаю, откуда у меня взялись силы не выпустить его из рук. Ромеро схватил Труба за крыло. Петри встал между ангелом и мной.

– Угомонись, Труб! – крикнул Ромеро. – Ты едва не прикончил союзника.

Не знаю, что бы стал делать дальше Труб, если бы рядом не упал выявившийся невидимка. Это был такой же страшноватый скелет, как и тот, что мы захватили на Сигме, но еще живой. Невидимка стонал и корчился, грудная клетка его была страшно разворочена. Даже Труб понял, что сражение, завязанное нами, только часть широкого боя, кипевшего и в оптической яви, и в физической невидимости. Труб махнул крылом на кучу головоглазов и крикнул ангелам:

– За мной! Кончать с прохвостами!

Мы с Петри помогли Орлану подняться. Орлан пошатывался, глаза его были закрыты, синеватое лицо почернело. Он с трудом стоял на ногах, с усилием говорил. Ангелы здорово его помяли!

Ромеро переложил лазер в левую руку и церемонно протянул правую.

– Разрешите вас приветствовать, дорогой союзник, в лагере ваших новых друзей.

Орлан хотел вежливо вытянуть шею, но и шее досталось в схватке – голова едва поднялась.

– Не такие уж новые. Мы с Эли давние знакомые.

– Значит, это был ты! Ты, ты, Орлан!

– Это был я. Ты так ненавидел меня, Эли, что непрерывно думал обо мне. Это помогло настроить наши мозговые излучения в унисон.

Он с горечью показал на одного из телохранителей:

– Вот кто был вашим верным другом, но его уже нет. Но я не виню вас. – Волнение, звучавшее в его голосе, стихло – перед нами снова было то бесстрастное существо, которое мы так часто видели. – Мы виноваты сами. Мы хорошо подготовили сражение, но не позаботились о своей безопасности. Мы думали только о победе в бою.

– Хорошо подготовили сражение? – переспросил Ромеро. – Да, конечно… Но и мы, люди, кое-что сделали!

– Несомненно. Но нам пришлось поволноваться, пока вы не приняли внушенный вам план. Ваши мысленные переговоры, тайной которых вы так гордились, не были для меня секретом, а я делился ими с Гигом. Ему выпала самая трудная задача – удалось завоевать не всех невидимок. Но зато Гиг не дал тем, кто остался верен Великому, прийти на помощь головоглазам, – и это все решило.

Ромеро с сомнением оглянулся. В воздухе метались одни ангелы, всюду слышались их резкие боевые крики. Пегасы и драконы не смогли долго драться в воздухе – они устали. Ромеро вежливо сказал, подняв лазер, как трость:

– Как жаль, уважаемый союзник, что мы лишены возможности познакомиться с воздушным… э-э… полем боя отважного Гига.

– Почему же? Сейчас я свяжусь с Гигом, и мы раскроем вам, что происходит в воздухе.

Я не заметил, чтобы Орлан что-нибудь сделал, – очевидно, он связался с Гигом мысленно, но картина сражения вскоре разительно переменилась. Битва в третьем измерении была внушительней и ожесточенней той, что совершалась на плоскости. Над нами невидимка схватывался с невидимкой. И сразу же стало видно, что одна группа, более многочисленная, одолевает вторую.

– Наши побеждают, – сказал Орлан. – Нет, сражение подготовлено отлично, Эли.

Ангелам и людям, теснившим одно из каре головоглазов, удалось расчленить его, и головоглазы рассыпались. Ползли они медленно, но сражались по-прежнему свирепо.

Два ангела атаковали одного головоглаза, но он сразил их метким гравитационным ударом. Ромеро и Петри бросились на помощь, но раньше подоспел невидимка из наших. Удар сверху поразил головоглаза насмерть, а невидимка, описав дугу, возвратился в район воздушного боя.

– Многие все-таки перешли к нам, – сказал я Орлану.

– Ваши сторонники есть на всех планетах Персея. Великий совершил великую ошибку, когда разрешил трансляцию спора с тобой.

Я показал на головоглазов.

– Эти и не думают изменять властителю.

– Головоглазы – охрана. Их воспитывают далеко от политики. Они прекрасные солдаты, но мощь Империи держится не на них.

Сражение шло к концу. Разрозненные кучки головоглазов, обреченно пересвечиваясь перископами, погибали под соединенными ударами людей, ангелов и невидимок. Несколько сдавшихся невидимок брели под конвоем ангелов в центр лагеря, где Осима приказал разместить пленных. Туда же отводили прекращавших сопротивление головоглазов.

В последнюю группу сражающихся отчаянно врубился Лусин на огнедышащем драконе. Андре, тоже верхом, но на пегасе, бился неподалеку. Петри и Ромеро во главе пехоты методически теснили обреченных головоглазов. А когда на тех обрушились с воздуха ангелы и невидимки, итог боя стал ясен.

Около Орлана и меня опустился усталый и довольный Гиг.

– Гравитаторы выдохлись, начальник, – сказал он Орлану. – На этой чертовой планете расход энергии в десять раз выше нормы. – Только после этого он обратился ко мне: – У людей, кажется, пожимают руки – давай руку, адмирал. – Он сжал мою ладонь со страшной силой и скорчил предовольную рожу, когда я охнул.

Сегодня невидимки никого не удивляют, они примелькались на стереоэкранах, туристы их породы не раз посещали Землю. Но в день, когда я впервые увидел эту радостно хохочущую абстракционистскую конструкцию, я еле справился с дрожью.

Гиг продолжал, весело гремя костями:

– Как мы тебе понравились в ратном деле, адмирал?

Я ответил сдержанно. Я не знал, как держать себя с этим грохочущим, улыбающимся, ликующим скелетом.

Прошло немало времени, пока я убедился, что невидимки – отличнейшие ребята, только вид у них очень уж страшен – и то по земным нормам, сами они довольны своим обликом, а людей, наоборот, считают конструктивно недоработанными. Я мог бы и не упоминать этих общеизвестных истин, но я веду рассказ о чувствах, испытанных во время, когда все в невидимках было ново.

– Я познакомился с тобой в моих снах, Гиг.

Он загрохотал всеми костями. Я не сразу понял, что так невидимки хохочут.

– Познакомился, говоришь? Познакомили – и ценой немалых усилий! Ты, надеюсь, соображаешь, адмирал, что мы проводим свои совещания отнюдь не на вашем языке. Я уже не говорю об облике. Орлан, например, чаще является в виде тени, чем в виде тела. Кстати, дружище Орлан, на Третьей тебя ни разу не видели в этой парадной форме.

– Аппараты для оптической трансформации остались на звездолетах.

– Правильно, они там. Как и запасные гравитаторы. Черт знает что такое! Благородному невидимке придется вскоре ползти, как презренному головоглазу! Так вот, адмирал, перевести наши замыслы на ваш язык, а потом транслировать их тебе в сны – нет, только Крад мог взяться за это! Где Крад, Орлан? Я не вижу Крада.

– Крад кинулся меня защищать и погиб, – сказал Орлан, до предела втягивая голову в плечи.

Гиг торжественно загремел костями. Звук сталкивающихся костей у невидимок очень выразителен, и я вскоре научился понимать, когда они смеются и когда – горюют.

– Что делать с пленными? – спросил я у новых друзей.

В центр лагеря вели последнюю кучку сдавшихся головоглазов.

– Всех истребить! – объявил Гиг.

Он был скор на радикальные решения. Я поморщился.

– Пленные пригодятся, – сказал Орлан. – Мы не знаем, что ждет нас у Станции. И если придется сражаться, головоглазы умножат наши силы.

– Поставьте их под мою команду, а уж я заставлю их пошевелиться! – предложил Гиг.

Он гулко захохотал всеми костями. Он быстро примирился с тем, что его предложение не принято. Впоследствии я убедился, что лучше ему приказывать, чем с ним советоваться: действовал он с воодушевлением, а размышлял без охоты. Впрочем, таковы все невидимки.

К нам шли Осима с Камагиным. Я представил им новых товарищей:

– Одного мы видели ежедневно и думали, что хорошо его знаем. О существовании другого могли лишь догадываться. А они опекали нас, заботились о нас. Знакомьтесь: Орлан и Гиг, наши друзья, я скажу сильнее – наши спасители.

10

У каждого были десятки вопросов к Орлану и Гигу. И когда пленных устроили под охраной, мы собрались побеседовать.

Звезда закатилась, черная ночь окутала планету. Мы сидели на быстро стынущих глыбах металла, дружески перемешанные – невидимки рядом с людьми, Орлан возле Труба, Гиг возле Андре…

Смешно датировать большие повороты истории какой-то датой, привязывать их к каким-то мелким событиям – повороты складываются из тысяч событий и дат. Но что-то значительное в ту ночь происходило – все мы ощущали это.

О флоте Аллана нового Орлан не сообщил: все, что было ему известно, он вместил в мои последние сны.

И что происходит на Станции, он не знал. Неполадки на ней пока спасительны для нас. Надеяться, что так будет продолжаться долго, нельзя – надо быстрее идти к Станции.

Камагин высказался за возвращение на звездолет. За броней корабля мы будем в большей безопасности, чем на металлической равнине. А если удастся восстановить МУМ, мы вырвемся в космос к своим.

– Все, что ты сказал, нереально, – объявил Орлан. – Если ты и восстановишь вашу разлаженную мыслящую машину, «Волопас» не вырвется за неевклидову сферу вокруг Оранжевой – мощи всего человеческого флота не хватит, чтоб прорвать заграждение. А если бы ты вырвался наружу, то там «Волопас» встретился бы не со своими, а со звездным флотом разрушителей, и конец был бы один.

– Как много «если», Орлан, и все неутешительные! – с досадой воскликнул Камагин. – Разреши напоследок еще одно «если». Не превратить ли звездолет в постоянное жилище, вместо того чтоб стремиться к новым неведомым опасностям? Разве мы не могли бы отсидеться в нем, пока положение не изменится к лучшему?

Орлан отверг и это. Положение меняется не к лучшему, а к худшему. Звезда продолжает излучать, и убийственные ее излучения не уносятся в просторы, а накапливаются внутри замкнутого объема. Скоро все будет насыщено сжигающей радиацией, и начнется распад: погибнет жизнь, звездолет превратится в плазму, плазмою станет и сама Станция, авария на которой породила такую катастрофу, а затем вся Третья планета, могущественнейшее из воинских сооружений разрушителей, растечется облачком новой туманности.

Губительный процесс на этом не закончится.

Выброшенная звездой энергия возвратится к ней снова, подбавляя жара в ее атомное пекло. Неминуемо произойдет чудовищный взрыв – и только тогда будут прорваны окостеневшие барьеры неевклидовости и накопленная энергия мощно вырвется наружу. Далекие наблюдатели зафиксируют взрыв сверхновой, а наблюдатели на соседних звездах ничего не оставят на память своему потомству: вряд ли кто из них уцелеет при такой катастрофе.

– Перспективочка! – пробормотал Петри. Даже этого спокойного человека проняло грозное предсказание Орлана.

После некоторого молчания заговорил Ромеро:

– Дорогой союзник, пророчество ваше ужасно. И видимо, иного не остается, как неуклонно двигаться к цели, которую вы указываете. Но нельзя ли узнать, кто нас ждет на Станции – друзья или враги? Как нас встретят – с распростертыми объятиями или с оружием?

– Я сам хотел бы об этом знать.

– Но вы не можете не знать больше нашего! Мы вчера и понятия не имели, что существует какая-то Станция Метрики на какой-то Третьей планете, а для вас и планета, и Станция – надежнейшие оплоты вашего могущества!.. Простите, бывшего могущества, ибо, надеюсь, вы и сами уже не считаете себя сановником Империи разрушителей.

– Никто не знает подробно о Станциях Метрики. Мои знания о них не намного превышают ваши.

– Расскажите хоть, чего надо опасаться, если не знаете, на что можно надеяться. Лично я из скудной информации о Станции делаю вывод, что, возможно, и там у нас появились друзья и что друзья эти захватили в руки управление. Чем иначе объяснить освобождение от конвойных звездолетов, а также то, что здесь, в опаснейшей зоне, с нами пока ничего не случилось?

– Нам пока не причинили вреда, но и помощи не оказали. Нас предоставили самим себе. Как развернутся события завтра, предсказать трудно.

– Сформулирую по-иному. Допустим, все дело в неполадках на Станции и неполадки завтра исправят. Что ждет нас тогда?

– Возможны переговоры с Надсмотрщиком. Возможно мгновенное уничтожение нас защитными механизмами Станции. Возможно нападение охранных автоматов в ее окрестностях.

– Вы сказали: охранные механизмы. Не роботы ли они – вроде древних человеческих?

Орлан никогда не видел стражей Станции, но он утверждает: ни одно из этих низших образований не доразвилось до высшей стадии – механизма.

– Крепко засела у них в мозгах дурацкая философия разрушения, – шепнул мне Ромеро. Он говорил тихо, чтобы Орлан не услышал.

– Они что-то среднее между организмами и комбинацией силовых полей. Телесный облик у них непостоянен. Обычно они принимают вид, наиболее подходящий для осуществления приказов Надсмотрщика.

– Кровавая рука, змеящаяся в тумане! – иронически пробормотал Камагин. – Ох уж эти мне привидения! Пятьсот лет назад на Земле никто не верил в этот вздор.

Я, однако, не мог без проверки объявить вздором умение менять телесный облик. Привидения и призраки, немыслимые на древней Земле с ее примитивной техникой, вполне могли оказаться рядовым явлением на планетах с высокой цивилизацией. Наш стереоэкран и видеостолбы, вероятно, показались бы сверхъестественными современнику Эйнштейна, но мы не боимся, когда рядом прогуливается призрачный эквивалент знакомого, находящегося далеко от нас.

– Призраки или тела, но что-то материально существующее, – сказал я Камагину. – И я хотел бы, не высмеивая заранее привидения, отыскать надежное средство защиты, если они нападут.

– Поручите это дело нашей тройке, адмирал, – сказал Осима, показывая на Камагина и Петри. – В обозе мы отыскали оружие, от которого не поздоровится даже призраку. Я говорю о самоходных ящиках. Просто редчайшая счастливая случайность, что они оказались далеко от места боя и враги ими не воспользовались.

Орлан так засветился синеватым лицом, что все вокруг озарилось, а Гиг оглушительно загрохотал костями.

– Вы слишком многого ждете от слепого случая, капитан Осима, – сказал Орлан, и даже бесстрастность голоса не скрыла иронии. – Обычно счастливые случайности требуют тщательной подготовки.

В заключение я попросил Гига больше не зашифровывать невидимок. Не знаю, как другим, а мне действовало на нервы, что надо мной носятся незримые существа, пусть даже дружественные.

Неожиданно Гиг обрадовался:

– Такой приказ нам по душе! Если бы вы знали, ребята, как тяжела служба невидимости. К тому же и генераторы кривизны ослабели, и нам грозит позорная участь превратиться в туманные силуэты из добротных невидимок. А если учесть, что и гравитаторы на издыхании, то можешь вообразить, Эли, этот кошмар; невидимка перестал бы реять и толкался бы среди головоглазов и пегасов, ангелов и людей, как простое тело, его пинали бы ногами, задевали плечом!.. Ужас, я тебе скажу, Эли!

Я поинтересовался, не оскорбляет ли невидимок перспектива превратиться в вещественные тела в оптическом пространстве.

– Что ты, адмирал! Невидимость – наша военная форма. И если мы ее носим плохо, страдает наша воинская честь. Когда мы становимся видимыми, мы как будто снимаем броню: и удобно, и не надо следить, чтоб к ней относились с уважением.

Ромеро потом сказал, что в древности люди тоже применяли бронирование доспехами и оно тоже делало тело воина невидимым, хотя оптически сама броня оставалась на виду.

Разумеется, оптическая невидимость – штука более совершенная, чем бронирование доспехами. И старинные рыцари, как и нынешние невидимки, предпочитали ходить без брони, они называли это «носить штатское». Но если приходилось напяливать доспехи, рыцари заботились уже не столько о собственной безопасности, сколько о том, чтоб внушить уважение к своей военной форме. И называлось это так: «защищать честь мундира».

Пленные головоглазы светили тускло, все остальное пропадало в черном небытии. Было лишь то, что рядом.

Я не знал, куда исчез Орлан, где Гиг, где разместились перешедшие на нашу сторону невидимки. Петри вскоре ушел, за ним исчезли Камагин и Осима. Тяжело махая крыльями – ему обязательно надо было пролететь над всем лагерем, – умчался к своим, на далекий шум голосов и перьев, Труб. Мы сидели кучкой на свинцовом пригорочке, Мери и мои друзья по Гималайской школе – Ромеро, Лусин, Андре. Андре попросил:

– Расскажите об Олеге и Жанне, друзья. – И добавил: – Вам покажется удивительным, но сходил с ума я не сразу, а стадийно. Сперва пропал внешний мир и память о Земле, потом стиралось окружающее. Долго держались Жанна и Олег. И последний образ, который сохранял мой мозг, погасая, был ты, Эли. По-моему, ты не заслуживаешь такой привилегии.

– По-моему, тоже. – Меня обрадовало, что вместе с разумом к Андре возвратилась его милая дружеская резкость. – Вероятно, это оттого, что я был последним, кого ты видел.

– Возможно. Начинайте же!

От семейных дел мы перешли к событиям на Земле и в космосе. Я описал сражение в Плеядах, первую экспедицию в Персей, работы на Станции Волн Пространства. Ромеро поделился воспоминаниями о спорах с Верой и о дискуссиях на Земле, с иронией отозвался о своем поражении, обрисовал размах перестроек в окрестностях Солнца.

– Вы не узнаете нашей звездной родины, дорогой Андре. Плутон вас потрясет, ручаюсь!

– Меня потрясает Эли! – воскликнул Андре. – Я помню тебя талантливым зубоскалом, ты был горазд на вздорные выходки, но не на ослепительные мысли и глубокие открытия. А встретил адмиралом Большого Галактического флота… И за твоей спиной исследование волн пространства.

– Приходилось заменять тебя, а это было непросто. А потом я, естественно, превратил необходимость в добродетель.

– Нет, и подумать странно: ты – мой верховный начальник! Придется привыкать, не сердись, если сразу не получится.

– Привыкай, привыкай! Другим было не легче твоего.

Мери вдруг запальчиво вмешалась в разговор:

– Сколько я помню Эли, он чаще краснел, чем иронизировал. А если случались вздорные выходки, вроде прогулок наперегонки с молниями, то их было немного. Мне даже досадно было, что Эли такой серьезный, я предпочла бы мужа полегкомысленней.

– Вы просто не учились с Эли в Гималайской школе, – отозвался Андре. – К тому же он в вас влюбился, – вероятно, такая встряска подействовала на него к лучшему. Серьезный, властно командующий Эли – поверьте, это звучит очередной шуткой!

Ромеро обратился к Андре:

– Милый друг, многие, в том числе, со стыдом признаюсь, и я, считали вас мертвым, ибо… ну что ж, раз ошиблись, надо каяться, – ибо не было похоже, чтоб разрушители знали человеческие тайны. Мне казалось невероятным, что такие злодеи не сумели у вас, живого, выпытать все, что вы знали. Но вам посчастливилось, если можно назвать счастьем такой печальный факт, как умопомешательство… Об этом выходе никто из нас не подумал.

– Я сам изобрел его! Я свел себя с ума сознательно и методично. Сейчас расскажу, как это происходило.

Он с ужасом ожидал пыток. Смерть была бы куда лучше, но он понимал, что за ним наблюдают, старинные способы самоумерщвления – ножи, петля, отказ от пищи, перегрызенные вены, – весь этот примитив здесь не действовал. И тогда он решил вывести из строя свой мозг.

– Нет, не разбить голову, а перепутать связи в мозгу, так сказать – перемонтироваться. Конечно, мозг – конструкция многообразная, нарушение его схемы на каком-то участке еще не вызывает общей потери сознания, но все-таки вариантов неразберихи несравненно больше, чем схем сознания, и на этом я построил свой план.

– Так появился серенький козлик?

– Именно так, Эли. Я выбрал козлика еще и потому, что разрушители наверняка не видели этого животного и понятия не имели о сказочке со старухой и волком. А я думал о козлике наяву и во сне, видел только его… Что бы ни происходило, на еду, на угрозы, на страх, на разговоры – на все я отвечал одной мыслью, одной картиной: козлик, серенький козлик… Я перевел весь мозг на козлика! И мало-помалу существо с рогами и копытцами угнездилось в каждой мозговой клетке, отменило все иные картины, кроме себя, всякую иную информацию, кроме того, что оно – серенький козлик. Я провалился в умственную пустоту, из которой вывели меня уже вы!

– Как ты мучился, Андре! – прошептал Лусин. В голосе его слышались слезы. – Такие страдания!..

– Какая сила воли, Андре! – сказал Ромеро. – Что вы изобретательны, мы знали, но, признаюсь, не ожидал, что вы способны так воздействовать на себя!

Я задумался. Андре сказал с упреком:

– Ты не слушаешь нас, Эли!

– Прости. Я размышлял об одной трудной проблеме.

– Какой проблеме?

– Видишь ли, у нас выведена из строя МУМ. И вывели ее примерно твоим способом – перепутали схемы внутренних связей.

– Свели машину с ума? Забавно! А схема запутывания схемы есть?

– Боюсь, что нет. Все совершалось аварийно. Возможно, кое-что из своих команд Осима и Камагин запомнили.

– Можно подумать, – сказал Андре, зевая. – МУМ, конечно, не сложнее человеческого мозга.

– Не вздремнуть ли? – предложил Ромеро. – Все мы устали, а завтрашний день обещает быть тоже нелегким.

Ромеро, Андре и Лусин расположились неподалеку, и скоро до нас донеслось их сонное дыхание.

Я лежал и думал об Астре. Все утро я нес его на руках, и он был со мной, а потом шел бой, после боя меня отвлекли разговоры с разрушителями и Андре – и я не вспоминал Астра. А сейчас он стоял передо мной, и я разговаривал с ним. Он жалел меня. Отец, говорил он, нам просто не повезло, вот почему я и умер. Да, нам не повезло, соглашался я, вот видишь, мы победили врагов, и гравитация ослабела, как сегодня лихо летали ангелы, что бы тебе стоило подождать день-другой – и ты бы остался жив! Я не сумел, оправдывался он, не сердись, отец, я не сумел – и это не поправишь! Это не поправишь, сынок, говорил я, это уже не поправишь!

Так я лежал, мысленно беседуя с сыном, пока меня вдруг не толкнула Мери. Я приподнялся. Она сидела рядом.

– Перестань! – сказала она с рыданием. – Нельзя так терзать себя.

– С чего ты взяла! Просто я думаю…

– Спи! Обними меня и спи! Это безжалостно так… пойми!.. Я ведь тоже ни о чем другом думать не могу…

Я обнял ее. Она прижалась ко мне, и вскоре я услышал, как она опять молча плачет. Я тихо гладил ее волосы. Она заснула внезапно, не то на полувсхлипе, не то на полустоне. Я подождал, пока сон не стал крепким, осторожно вытер мокрые щеки и положил ее голову себе на грудь – так ей было удобнее, чем на свинце.

Проснулся я, когда звезда выкатилась из-за горизонта.

– Колонны готовы к выступлению, адмирал, – доложил Осима.

– Пленные головоглазы по-прежнему видят во мне начальника, Эли, – сообщил Орлан. – Держать их под охраной не нужно, они пойдут отдельным отрядом.

А Гиг шумно захохотал всем туловищем. Жизнерадостности у этого скелета хватило бы на дюжину людей.

– У невидимок – торжество! Кто сражался вчера против, сегодня будет сражаться за. За меня, своего любимого вождя, пойдут в огонь. Но ты понимаешь, Эли, раз нам разрешено снять невидимость и спуститься на грунт… Идти третьей колонной, за людьми и ангелами, как велел Осима, – это не для невидимок, нет, это не для нас!

Я поставил отряд невидимок впереди всех. Гиг отправился строить своих в дорогу и так лихо гремел скелетом, что люди и ангелы вздрагивали, а пегасы злобно ржали. Только флегматичные драконы держались спокойно, когда Гиг шагал мимо.

– Я положила Астра в авиетку, – сказала Мери. – Больше не будем нести его на руках.

– Тебе тоже нужно бы сесть в авиетку.

Она с усилием улыбнулась:

– Разве ты забыл приказ адмирала? Я вынесу все, что вынесешь ты.

11

Уже не только в бинокль, но и невооруженным глазом была видна Станция – один не то купол, не то просто холм, а неподалеку три возвышения поменьше. Некоторые крепости на Земле, с их фортами, бойницами и орудиями, выглядели внушительнее.

Мы лежали на вершине свинцовой скалы, и я сказал об этом Ромеро, который приполз сюда вместе со мной.

– Я позволю себе сказать, любезный адмирал, – возразил он педантично, – что самая мощная из человеческих крепостей не разнесла бы и обыкновенной каменной горушки, а это невзрачное сооружение свивает в клубок мировое пространство.

Станцию открыл Лусин, вылетевший в разведку на Громовержце. У Лусина хватило осторожности повернуть назад, чуть он завидел невысокие купола.

Все мы понимали, что осторожность его примитивна. Сооружения такой сложности, как эти космические заводы, меняющие структуру пространства, не могли не иметь и совершеннейших методов защиты. Любой человеческий звездолет локирует в миллионе километров простую тарелку, посты наблюдения на Станции Метрики не могли быть хуже наших локаторов.

Мы вернулись в лагерь, расположенный в десяти километрах от Станции.

– Пустота! – сказал Осима. – Ни мы никого не увидели, ни нас никто не открыл.

– От нас не собирались защищаться, только поэтому мы не открыты. Значит ли это, что к нам относятся как к друзьям? Может, на Станции все давно погибло – нет ни живых существ, ни работоспособных автоматов?

– Впечатление такое, что Станция покинута, – подтвердил Камагин. – Я бы рискнул подобраться поближе.

Орлан втянул голову в плечи так глубоко, что она провалилась до глаз. Я заметил, что обо всем относящемся к Станции он говорил неохотно и кратко. В Империи разрушителей обсуждение дел на Станциях Метрики приравнивалось к преступлению. Орлан не мог отделаться от многолетней боязни запретных тем.

– Я бы не рискнул, – сказал он сдержанно.

Я ломал голову, но ничего не придумывалось. Предположение Камагина казалось мне естественным: если нас не уничтожили в десяти километрах, то не уничтожат и в десяти метрах. Вместе с тем не считаться с сомнениями Орлана я не мог. Он единственный что-то знал о Станциях Метрики.

– Давайте устроим военный совет, – предложил я.

На совете Орлан повторил, что возражает против того, чтобы мы шли к куполам.

– Все может быть, – повторил он со зловещим бесстрастием.

– Еще одна разведка, адмирал? – спросил Осима. – Пошлем невидимок или ангелов?

– Ангелов! – воскликнул Труб. Он считал, что высота безраздельно принадлежит им, и страдал, когда кто-нибудь из невидимок взвивался в воздух. К пегасам и драконам Труб был терпимей.

– Только невидимок! – возразил Гиг.

Я отдал предпочтение невидимкам.

– Им проще подобраться к Станции. В конце концов это ваша военная функция, Гиг, – появляться незамеченным в любом месте.

– И сражаться в любом месте, – торжествующе добавил Гиг. – Невидимки – воины, адмирал!

– Не могли бы вы и мне создать временную невидимость? Я с охотой пошел бы, хоть пешком, с вами в разведку.

Гиг объяснил, что генераторы кривизны подбираются индивидуально. К тому же у людей неудачная телесная структура. Я не вынес бы мгновенного перемещения в кокон закрученного пространства: высокие неевклидовости не для людей.

– Нет так нет. Как у вас, Осима?

Осима нашел в самоходных ящиках два исправных электромагнитных орудия. Они создают электрические заряды, периодически выбрасываемые наружу. Трасса выстрела превращается в летящий ток, а вокруг него возникают могучие магнитные поля.

– После сборки мы испытали их на золотой скале, – доложил Осима. – Сделали всего один выстрел – пролегла выжженная траншея, в которой могла бы разместиться вся наша армия. А на месте скалы взвилось плазменное облачко, и долго еще сыпалась золотая пыль. Когда начнем обстрел Станции, ее сооружениям не поздоровится.

Я понемногу стал разбираться в том, что внешнее бесстрастие Орлана имеет различные оттенки.

– Вам, кажется, не понравилось сообщение Осимы, Орлан?

Он объяснил, что, если дойдет до сражения, главной боевой силой станут головоглазы. Их массированный гравитационный удар будет эффективней электромагнитного залпа: орудий два, а головоглазов почти двести. Они, правда, ослабели, но на отдыхе быстро восстанавливают силы. Вскоре их организмы накопят полный запас боевой энергии.

– В сражение я поведу их сам, – сказал Орлан.

Дальнейший ход совета был прерван диким гамом и грохотом. Гиг с десятком отобранных невидимок выступил в разведку.

– Мы готовы, – сказал он, выстраивая свой отряд. – Все ребята с ощущалами выше средних. Прирожденные разведчики, можешь не сомневаться, адмирал! Разреши лететь, а?

Он гулко затрясся всеми сочленениями, и, словно десятикратно усиленным эхом, отряд невидимок повторил его грохотанье. Не знаю, как у них было с ощущалами, но концерт они задавали мастерски.

Ощущала у невидимок, кстати, чем-то похожи на наши органы чувств, а чем-то весьма серьезно отличаются. В оптическом пространстве ощущала почти не функционируют, зато в коконе неевклидовости невероятно обостряются.

В отчете Ромеро вы можете найти подробнейшие схемы ощущал – я их не привожу, потому что не понял главного: как вообще они могут действовать, когда сами невидимки так глухо запакованы в своем мирке, что их обтекает даже свет.

– Летите! – разрешил я.

Они исчезли мгновенно. В бою они, конечно, были хороши, но еще лучше подходили для парада. То, что наши предки называли «показухой», достигало у невидимок художественного совершенства.

Передав председательствование Осиме, я вместе с Ромеро и Андре отправился на вершину ближайшего холма.

По дороге мы задержались возле Мери. Единственная женщина в лагере, она подобрала себе исконно женское занятие – врачевание. Труб выделил ей пятнадцать ангелочков понежнее, из тех, что не годились для сражений, и Мери стала обучать их санитарному делу. Лекарств и бинтов в лагере не было, зато нашлись веревки, ангелы их расплетали и вязали бинты. Все ангелы – отличные кружевницы и ткачихи, а у этих, отобранных, дело прямо горело в крыльях.

– Невидимки сейчас около Станции, – объявил Андре, когда мы взобрались на холм. – Их пока не открыли.

Сегодня, когда мы хорошо знакомы с устройством Станций Метрики, подобные наивные рассуждения вызывают улыбку. Истинными невидимками были не воины Гига, а те, к кому они направлялись. Невидимок только подпустили к Станции – и на ту дистанцию, какую сочли приемлемой. А затем в отдалении вдруг вспыхнули десять факелов. Какое-то время факелы по инерции мчались к Станции, затем круто повернули к лагерю. Десять костров, то взлетая, то падая, неслись на наш холм, и мы, прильнувшие к биноклям, видели, что внутри факелов – пустота.

– Молодец Гиг, даже в такую минуту не раскрылся! – восхищенно пробормотал Андре. – Эли, вот настоящий воин – и в пламени не потерял самообладания!

– В старину говорили: испытан в огне сражений, – отозвался Ромеро. – О невидимках можно сказать по-иному: даже в огне сражений не открылись. Это единственное, что их спасает от гибели.

Раздраженный, я отошел от друзей. Невидимок от гибели спасало лишь то, что их гибели не хотели. Но им ясно показали, что никакое экранирование не поможет. Десять факелов пронеслись над холмом и рухнули посреди лагеря.

К горящим разведчикам неуклюже, но быстро двинулись головоглазы и стали проворно сбивать пламя гравитационными ударами. Они живо вращали наростами, вылетавший импульс легко гасил огонь. Для профессии пожарных эти создания подошли бы отлично.

Мери со своими ангелами поливала одного из воспламененных водой, но вода это пламя не брала.

– Никаких изменений на Станции, – сказал Андре. – Никто не преследует беглецов.

Мне показалось, что я знаю – почему.

– А зачем беглецов преследовать? Их отогнали – и хватит. Уничтожать нас не собираются, но и пускать на Станцию – тоже.

12

– Плохо работают ваши ощущала, – сказал я Гигу, когда он оправился от потрясения. – Пока вас не охватило пламенем, вы и не подозревали об опасности.

Этот удивительный народ, невидимки, легче примирятся с гибелью, чем с унижением. Гиг так затрясся, что мне показалось, будто залязгала тысячезубая челюсть.

– Отлично работали, отлично, адмирал! Мы почувствовали пульсацию незнакомых полей задолго до факелов, но не испугались. А возвратились не из страха, а потому, что обнаруженный разведчик уже не разведчик, а только солдат.

Логика в его оправданиях, конечно, имелась.

Ромеро в своем отчете рассказывает, что я колебался, и плохое настроение адмирала передавалось всем. Но колебаться можно между несколькими решениями, а у меня не было ни одного. Все кругом, как плохие игроки, говорили только о своих ходах, но понятия не имели об ответных ходах противника. Вести армию в бой наугад я отказывался.

То, что Ромеро называет моими колебаниями, было поисками выхода. К тому же Орлан потребовал неделю, чтобы головоглазы накопили гравитационную энергию.

И если теперь оценивать мои тогдашние действия, то я скажу иначе, чем Ромеро: я слишком мало колебался. Штурм Станции показал не так мою излишнюю осторожность, как опрометчивость.

Я не утверждаю, что подготовка полностью провалилась. Кое-что сделать удалось. Электромагнитные орудия Осимы действовали исправно, ангелов снабдили портативными разрядниками. И Андре изготовил четыре превосходных анализатора силовых полей.

– Если предварительно мы ничего не узнали о противнике, то в сражении будем иметь полное представление о нем – видимом и невидимом, – пообещал он.

Я должен сделать отступление об Андре. Все мы, естественно, присматривались к нему – испытанные им потрясения не могли на нем не сказаться. И он, естественно, был не тем импульсивным, нетерпеливым, резким и добрым человеком, какого мы некогда знали. Он стал сдержанней и молчаливей. Но мозг его, возвращенный к жизни, работал с прежней интенсивностью. Рядом со мной снова пылало горнило новых идей, генератор остроумных проектов – пусть простят мне эти выспренние слова, в данном случае они самые точные.

Расчет строился не на внезапности атаки, а на силе удара. План наступления вкратце сводился к следующему. В центре, на плоскости, двигаются головоглазы, сверху их поддерживают невидимки. С левого фланга атакуют ангелы Труба, с правого – пегасы Камагина и крылатые ящеры Лусина. Петри ведет людей. Человеческую пехоту бросят туда, где она будет нужна. Осима с ползущими орудиями размещался в колонне головоглазов – электромагнитные механизмы, как и сами разрушители, были оружием ближнего боя.

На вершине холма, где мы высматривали Станцию, я разместил командный пункт с анализаторами и Ромеро. В лощинке укрылось несколько штабных пегасов для адъютантской связи.

Приготовления к штурму были закончены вечером.

По древнему воинскому обычаю битва началась на рассвете.

Первыми выступили головоглазы. Могучая колонна почти в две сотни неторопливо передвигающихся крепостей взметнула над собой красноватые огни перископов и выглядела очень внушительно. А два орудия Осимы были похожи на исполинских змей, прокладывающих ей дорогу. Над колонной реяли невидимки, я слышал по дешифратору команды Гига, но отряда его мы, естественно, не видели.

– Импозантно! – пробормотал Ромеро. Он любовался в бинокль наступающими головоглазами.

Осима дал залп, как только приблизился на дистанцию прямого попадания. Из орудий вырвались две огненные реки. Беснующееся пламя обрушилось на купола.

Начало было хорошее, но, к сожалению, все хорошее ограничилось началом. Множество пылающих смерчей закружились там, где наступал центральный отряд. С невольным уважением я наблюдал, как отважно действуют внешне неповоротливые головоглазы. К нам донеслось тяжелое содрогание наносимых ими ударов. Вскоре не оставалось ни одного несорванного факела, а несколько беспорядочно мечущихся смерчей были буквально разорваны. Ни Осимы, ни Орлана даже не коснулись летящие хлопья пламени, так хорошо защитили своих командиров головоглазы.

– Буря полей! – доложил Андре. – И гравитация, и электромагнетизм, и корпускулы. Готовится что-то сногсшибательно новое.

Новым было то, что повторилось усиленное старое. Орудия Осимы разразились вторым залпом, и поле битвы охватила вторая волна огня. Уже не разрозненные смерчи бесновались над продвигающимся отрядом – все превратилось в бушующий костер, и в его бешеной пляске пропали и головоглазы, и Осима со своими орудиями, и невидимые воины Гига.

Две-три минуты, подавленный, я ожидал полного уничтожения отряда. Но пламя опять стало спадать, вбиваемое в металл, и мы увидели яростно и методично сражающихся головоглазов. Теперь они быстро вертелись, выбрасывая гравитационные импульсы.

Короткое время я не терял надежды, что им и на этот раз удастся подавить контратаку пламенем. Но в битву вмешалась предсказанная Андре новая сила. Несколько головоглазов перевернулись, стройная колонна, словно стягиваемая цепью, постепенно сбивалась в небоеспособную кучу. На высоте, непроизвольно или сознательно, раскрылись два невидимки и рухнули вниз, за ними покатились еще три обнаруживших себя солдата.

Картина победоносной битвы внезапно превратилась в картину разгрома.

– Осима и Орлан требуют помощи! – крикнул Андре. – У Осимы больше не заряжаются орудия, у Орлана слабеют гравитаторы!

Я приказал выступать крылатым отрядам и человеческой пехоте.

Теперь, когда всем известно, как печально закончился наш первый штурм Станции, могу искренне признаться, что не видел зрелища красочнее и грознее, чем атака крылатых. Дело заранее было обречено, а я и в момент разгрома не сомневался, что мы побеждаем, – так стремительна была эта несущаяся воздушная масса.

Первыми слева вырвались ангелы с разрядниками и гранатами в боевых сумках. Их мгновенно охватило пламя, но холодное – иной природы, чем невидимок и головоглазов, – ослепляющее, а не сжигающее. Мы тогда понятия не имели, что для любого отряда зажигается свой огонь, и меня охватил ужас, когда я увидел, что каждый ангел несется в факеле, как в ореоле.

Ангелы летели в четком строю, шумно и стройно, тысячеголосый трубный вопль опережал их – они казались армией демонов, несущихся среди пожара. И все они с такой энергией рассекали воздух крыльями, что подняли уже не бурю силовых полей, а воздушную бурю.

Громовой голос Труба отчетливо выделялся среди грохота и гама, клекота и свиста. Труб первый бросил гранату и взметнул разрядник, его движение повторил весь воздушный отряд. К общему шуму добавился треск молний, сотнями разрезающих воздух, вонзающихся в металл планеты и в золотое небо.

Армада ангелов летела прямо на Станцию, вся в молниях, как в перьях. Если эта атака с разрядниками оказалась в конечном итоге неэффективной, то, во всяком случае, она была эффектной. А затем в район боя вынеслась крылатая конница Камагина и Лусин во главе драконов.

Он далеко обогнал остальных ящеров и так остервенело врубился на своем Громовержце в гущу мечущихся по полю огней, что странные боевые факелы отшатнулись от него, как живые. С короны Громовержца били молнии – многопламенные, неотразимо испепеляющие, и при каждом выстреле у Громовержца вырывался крик, резкий, торжествующий. Это было странное сражение – битва молний против факелов. И побеждали молнии: там, куда устремлялся Громовержец, быстро гасли бушующие огни.

Вопль и клекот ангелов, дикий свист драконов, торжествующий визг Громовержца, свирепое ржание пегасов и боевые крики людей быстро преобразили молчаливое однообразие боя, закипевшего на подступах к Станции.

А когда подоспела пехота Петри и блистающие шпаги лазеров вплелись в метание факелов и молний, заколебавшиеся было головоглазы двинулись дальше. И хоть их гравитаторы нуждались в подзарядке, импульсы, выбрасываемые перископами, были еще мощнее, чем прежде, – так воодушевила головоглазов поддержка.

– Наша берет! – сказал я Ромеро. – Наконец-то наша берет!

– Эли! Эли! – закричал Андре. – Эли, посмотри, что делается!

То, что произошло, было более чем неожиданно.

Ни при каких раскладах нам и в голову не приходил такой оборот событий – это был немыслимый вариант, нечто из бреда!

Со стороны Станции неслись три крылатых отряда – ангелы, предводительствуемые Трубом, пегасы, которых возглавлял Камагин на белом коне, и крылатые ящеры с далеко обогнавшим их Громовержцем. А на шее второго Громовержца восседал второй Лусин.

И эти новые отряды тоже охватывало багровое холодное пламя, из них также рвались оранжевые молнии разрядов. Громовержец ощетинивался такими же молниями, Лусин и Камагин вонзали в противников те же лазерные острия, а впереди них несся такой же тысячеголосый вопль, свист и клекот.

Нас охватило оцепенение.

– Фантомы! – крикнул Андре. – Эли, надо предупредить наших, что выпущена банда фантомов!

К чести Осимы, Орлана и особенно Гига, они и без объяснения быстро разобрались, что за армия вступила в бой. Лусин, Камагин и Труб поначалу сгоряча перепутали своих с чужими, но повторные вызовы Андре и сумятица, которая возникла на поле, отрезвили их.

Осиме удалось сделать и третий залп. Огненные потоки обрушились на фантомов. Наши невидимки схватились с вражескими привидениями. Я по-прежнему не видел воинов Гига, но по тому, как взвивались призрачные крылатые кони, как в страхе увертывались искусственные ангелы и падали с предсмертным криком невзаправдашние люди, мог представить себе, что реально происходило в воздухе.

Какое-то время я еще надеялся, что не все потеряно.

– Пора кончать избиение наших, адмирал! – сурово сказал Ромеро.

Как раз в это время два Громовержца, настоящий и искусственный, страшно столкнулись телами, испепеляя один другого – багровая сеть молний оплела их головы. Один из драконов падал – издалека я не мог разобрать, Лусин сейчас погибает или псевдо-Лусин.

Я приказал Андре, откашлявшись, чтоб не дрожал голос:

– Приказываю общее отступление!

Командиры стали поворачивать свои отряды. Труб тоже услышал приказ, но, распаленный боем, пренебрег им. Реальные ангелы, подбадривая себя бесовскими воплями, с прежним ожесточением схватывались с ангелами призрачными. Борьба становилась неравной.

– Немедленно к Трубу, Павел! – приказал я Ромеро. – Выводить ангелов из боя!

Ромеро вскочил на штабного пегаса, и вскоре ангелы стали покидать поле сражения.

Я спустился с холма и пошел в лагерь.

У Мери на санитарном пункте кипела работа. Ангелины-санитарки прилетали с ранеными. Истерзанные драконы приползали сами, а пегасов приходилось подгонять: они норовили взлететь даже с поврежденными крыльями.

Но боль они сносили спокойно, ни один не ржал со злобой, когда ангелы-хирурги неумело брали в когти скальпель.

– Мери, мне показалось, что Лусин падал! – сказал я. – Где он?

– У Лусина легкое ранение, но Громовержец плох.

У Лусина была забинтована голова, рука висела на перевязи. Он горестно поглядел на меня, по щекам его катились слезы.

Громовержец лежал на боку без сознания. Глаза его были закрыты, великолепная корона боевых антенн помята – с остриев еще стекали предсмертные синеватые огни Эльма. Я опустился на колени и прислушался к работе сердца. Сердце стучало неровно и глухо, то замирало, то часто и слабо билось. Я молча встал. Надежды не было.

– Такой друг! – шептал Лусин, плача. – Такой друг, Эли!

13

Нет худа без добра: мы потерпели поражение, но узнали, на чем основана оборона Станции. Пока шла битва, анализаторы определяли физические параметры фантомов. Образования эти были воистину фантастической породы – почти без массы, однако оптически непроницаемы.

– Я предупредил, что автоматы не более чем силовые поля, способные принимать любой телесный облик, – мрачно напомнил Орлан.

Это был один из тех редких случаев, когда он изменил своему безразличию. Даже Труб был ошеломлен.

– Мы, ангелы, по природе своей – материалисты, – взволнованно сказал он на совете, – мы отважимся сражаться против любого вещественного противника. Но против призраков ангелы бессильны. Борьба с привидениями – не наша стихия!

Больше всего я боялся, что эта паническая философия заразит всех. В борьбе с фантомами мы потерпели не так физическое, как психологическое поражение. И, возражая запаниковавшим, я сделал все, чтобы уничтожить этот атавистический страх перед призраками.

– Чепуха, что противник нематериален. Эти фантомы составлены из энергетических полей, а разве силовое поле – не одна из форм материи? В наших изображениях на стереоэкранах еще меньше массы, чем в любом из фантомов, – почему же мы не впадаем в ступор при виде стереоэкрана? Удивительность фантомов не в их мнимой нематериальности, а в том, что им удалось блистательно скопировать нас самих. Вот где загадка! И ее нужно решить, чтобы двигаться дальше. Не трястись перед потусторонними силами, а разобраться в новой физической проблеме – вот чего я требую.

После моей отповеди обсуждение стало деловым.

– Загадка фантомов решается просто, – доказывал Андре. – Если у противника есть анализаторы высокого быстродействия, они легко могут отобразить особенности нашего строения, а после не составит никакого труда построить образы, оптически идентичные нашим.

– Просто, легко, не составит труда! – с досадой сказал Осима. – Но на наших стереоэкранах жалкие оптические изображения, а у них – силовые. Разница!

– У нас чего-либо подобного, к сожалению, нет и в помине, – со вздохом поддержал Осиму Ромеро. – Объяснения ваши я могу принять, проницательный Андре, но вряд ли от них станет легче.

По тому, как скромно Андре выслушал возражения, я чувствовал, что он готовит сюрприз. Во всяком случае, так держался бы прежний Андре. Его глаза лукаво поблескивали. Я снова верил в гений Андре.

– Не легче? – переспросил он. – А я как раз собирался выпустить против неприятельских фантомов наши собственные, может – попроще по структуре, но для глаз убедительные.

– А для других ощущал, употребляя это местное словечко? – спросил я. – Ты понимаешь, Андре, у зловредов… Простите, у защитников Станции анализаторы не ограничиваются визуальным рядом.

– Я и не собираюсь конкурировать с ними. Их фантомы воюют реально, мои лишь спутают противнику карты: пусть он дерется с призраками, а не с нами. Истинные привидения, о которых говорил Труб, будут сражаться на нашей стороне.

Ромеро с сомнением покачал головой. Орлан вновь замкнулся в бесстрастии. Зато увлекающемуся Гигу очень понравилась идея Андре, Труб тоже восхитился, представив, что на воинственную шайку фантомов будет спущена кровожадная орда призраков.

– Война призраков против призраков, к сожалению, операция призрачная, а нам нужны реальные результаты, – сказал Ромеро.

– Призраки, конечно, не более чем призраки, но борьба их будет реальной. – И, все больше становясь похожим на себя прежнего, Андре рассказал о главной своей идее. Оптическое войско будет тактической приманкой. Пока фантомы противника отвлекутся на борьбу с нашими призраками, мы подготовим сокрушительную операцию. Приборы показывают, что сопротивление врага складывается из двух противоположных действий, условно их можно назвать правым и левым полем. Когда правые и левые поля совпадают, они образуют свободный узел. Плюс с минусом в математике дают ноль, но в жизни правая рука, соединяясь с левой, рождает рукопожатие. Фантомы не более чем узлы скреплений правых и левых взаимодействий.

Орудия Осимы, лазеры людей и молнии крылатых разрывали поля, но не уничтожали их симметрии – главная сила противника оставалась нетронутой. Нужно бить по гармонии, взрывать изнутри четность полей – только здесь гарантия победы.

– Найденные в обозе генераторы способны воспроизвести любое поле противника, – закончил Андре. – Пока фантомы будут расправляться с нашими привидениями, а орудия Осимы подбавят сумятицы в неразбериху, мы введем энергетическую систему врага в такие автоколебания, что никакие амортизаторы не удержат ее от распада.

Всех захватила широта замысла Андре, но я задал несколько вопросов. Он обиделся, как и раньше: в уточнении деталей ему неизменно чудились придирки.

– Не помню, чтобы ты что-нибудь принимал сразу, Эли!

– А я помню, что даже в правильной идее ты всегда где-нибудь по запарке врешь. Что тебе нужно для подготовки армии призраков?

– Два дня и десяток помощников. Разумеется, не таких скептиков, как ты.

– Дни у нас есть, помощников, не похожих на меня, найдем.

14

Теперь на штабном холме нас было не трое, а добрых тридцать человек и их союзников.

Второе сражение разыгрывалось точно по диспозиции.

В отчете Ромеро вы найдете технические подробности: альберты потраченной мощности, уровень иллюзорности призраков, тактическое построение отрядов фантомов.

А мне вспоминаются звуки и краски, пламена и дымы, дикие рожи псевдосуществ одной стороны, лихо сражающихся с псевдосуществами другой стороны. Степень призрачности привидений, так волнующая нынче историков экспедиции, меня не занимает.

Когда навстречу нашим реальным войскам, выпущенным для затравки – так назвал эту операцию Ромеро, – вынеслись полчища неприятельских фантомов, я от восторга затопал ногами.

В свалке возникали все новые фигуры, их становилось все больше – призраки Андре врывались в катавасию боя. И хотя я знал, что все они не больше чем оптическая иллюзия, я не мог их отличить от реальных – так искусно они были сработаны.

Часть нашего воинства бросилась назад, когда стали возникать призраки. Со стороны это выглядело совершенно недвусмысленно: солдаты, испуганные и разбитые, бегут. Оставив в покое ищущих спасения в бегстве, бестии противника с удвоенной свирепостью принялись уничтожать оставшихся, то есть привидения. Призраки сражались против призраков в отнюдь не призрачной битве. Визга, грохота, воя, свиста, рева, грома, молний, взрывов гранат, гравитационных ударов, световых наскоков и магнитных выпадов хватило бы на солидную многолетнюю войну наших предков.

Увлеченный картиной боя, я не уловил момента, когда Андре запустил генераторы. Для начала он гигантски усилил все правоориентированные поля. Вражеские фантомы вдруг стали распухать, теряли четкие очертания, из тел превращались в силуэты.

Захваченный врасплох, противник спешно умножил поля левой ориентации, чтоб сохранить симметрию, и, точно поймав этот момент, Андре быстро подавил все правоориентированные потенциалы и вздыбил левоориентированные – добавил к вражескому усилению свое. В том же, левом, направлении.

Бестии стали опадать – так же стремительно, как перед тем распухали, очертания их делались нестерпимо четкими – они превращались в абстрактные фигурки из живоподобных тел.

Так начался процесс расширяющихся автоколебаний. Сперва фантомы то разом росли, расплываясь и тускнея, то разом опадали, пронзительно очерчиваясь и накаляясь до белокалильного жара. А затем одно большое колебание распалось на несколько маленьких.

Вскоре одни из фантомов росли, а другие уменьшались – колебания расходились по фазе, но амплитуда их неудержимо росла.

Неизбежным следствием этого должен был стать взрыв в энергетическом сердце противника. Но еще до того, как он разметал вышедшее из-под контроля неприятельское войско, нам удалось увидеть непредвиденную междоусобную распрю, яростно вспыхнувшую среди фантомов. Уменьшающиеся ринулись на растущих, растущие наваливались на уменьшающихся. Несколько долгих минут над полем взаимного истребления стояли рев, вопли и визг – и все потонуло в гигантском взрыве.

Над куполом взвился столб дыма, крутящееся пламя сожрало остервенело сражающиеся фантомы врага. Защита противника была прервана.

На поле высыпали наши солдаты, реальные солдаты, не оптические привидения. Бешено хлопая крыльями, в иглах молний, пронеслась армия Труба, лихо промчалась звонко ржущая крылатая конница Камагина, в центре, не прикрываясь больше невидимостью, весело грохотали живые скелеты Гига, а свирепо коптящие ящеры Лусина старались не отстать от них ни на метр.

И четко, как на диковинном параде, скрепляя своим тяжелым строем крылатую вольницу подвижных войск, на последний штурм купола двинулась железная армия головоглазов Орлана, а по бокам ее шагали две колонны людей с Осимой и Петри во главе.

– Эли! Андре! – услышал я голос Ромеро, покрытый гулким ржанием. – Да скорее же, друзья!

Три пегаса, тяжело махая крыльями, норовили взлететь с холма. На одном уже гарцевал Ромеро, на двух других вскочили Андре и я.

Мы понеслись к дымящемуся развороченному куполу, куда уже ворвались наши легкие отряды – ангелы и невидимки.

15

Я с отвращением смотрел на Надсмотрщика Станции. Он напоминал человека – но изуродованного до бесчеловечия! У него не было шрамов от ран – никакие раны не сумели бы так обезобразить живое существо. Он был переконструирован.

Он был выше любого из нас – гигант в три метра ростом. Лицо его было почти красивым, холодные глаза смотрели настороженно и угрюмо, темные волосы закрывали уши и шею. Но вместо ног его снабдили двумя гибкими шлангами, свободно гнущимися в любой точке, а вместо рук – такими же рычагами, покороче ножных, с десятью присосками на концах. И у него, конечно, было туловище (торсу его мог позавидовать любой из греческих богов), но на животе – в схватке с него содрали одежду – виднелась вмонтированная в тело дверца. Камагин, захвативший его в плен, немедленно ее распахнул: у Надсмотрщика были не живые внутренности, а приборы, аккумуляторы и моторы!..

Это человекоподобное образование не жило, не питалось, не болело, не дышало и не спало, а заряжалось, заправлялось, терпело аварию и ремонтировалось, чистило контакты и меняло отработанную смазку!

А позади Надсмотрщика, опустив головы, стояли инженеры Станции, захваченные у пультов и аппаратов, – живые машины рядом с машинами механическими.

Надсмотрщик, покачиваясь на нижних шлангах, обводил нас ненавидящими глазами. Он бегло скользнул взглядом по мне, по Ромеро, по Андре.

Потом взгляд его упал на Орлана, и нам показалось, что туловище выстрелило вверх – так быстро разогнулись шланги.

– Орлан? Вместе с врагами?

Отвратительный голос раздавался откуда-то изнутри. Наружный дешифратор легко переводил его слова на человеческий язык.

Орлан сделал два шага вперед и, не торопясь, вытянул голову вверх. Мы были с ним так хорошо знакомы, что без труда разобрали интонации его движений: Надсмотрщика Орлан приветствовал издевательски!

– Вместе – да. Но не с врагами, а с друзьями.

– Ты – изменник, – грозно постановил Надсмотрщик. – Все удивлялись твоему возвышению. Говорили, что ты берешь умом. Ты взял вероломством. Конец твой будет ужасен. Я расскажу Великому о твоем поведении.

Тут мы впервые узнали, что разрушители могут не только улыбаться, но и хохотать. Орлан заливался и освещался смехом, хохотали его рот, его лицо, волосы, тело и руки. И немедленно в ответ ему раздался дикий хохот Гига: бравый невидимка не мог упустить повода весело погромыхать косточками.

– Все расскажи Великому, все расскажи, – сказал Орлан, отхохотав. – И встреча у вас будет скорая – в одной из тюрем, куда мы навечно его упрячем. А теперь отвечай на вопросы.

Допрос проводил Ромеро. Мы с Андре отошли.

Меня мучило ощущение, что я где-то уже видел эти стены и пульты. Но когда я стал говорить об этом Андре, он нетерпеливо отмахнулся.

– Чепуха! – Хотя я теперь был его начальником, он так и не научился держаться с субординационной вежливостью. – Где-то, как-то!.. О любом неведомом явлении можно сказать, что вспоминаешь его вот так же… «струной, звенящей в тумане», как выразился в древности один писатель.

Ромеро начал с вопроса Орлану:

– Дорогой союзник, вы знали, что на Станции работают человекообразные?

– Знал только об одном – о самом Надсмотрщике. Его кандидатура была представлена Великому, тогда же мы и познакомились. До этого мы знали лишь то, что он потомок пленных галактов, переделанный для работ особой секретности.

Ромеро показал на инженеров:

– А эти существа тоже потомки галактов?

– По-видимому, да. Точнее ответит Надсмотрщик.

Ромеро переадресовал вопрос Надсмотрщику.

– Все служащие Станции – потомки пленных, всех нас в свое время переконструировали, – объяснил тот.

– Значит, между вами нет различий?

– Между нами огромное ранговое различие, определяющее нашу личную значимость. Одни могут быть воспроизведены путем сочетания разнополых индивидуумов, другие – нет. Вы уловили разницу?

– Кажется, да. Индивидуальное производство потомства путем сочетания разнополых существ в одну супружескую пару… Людям этот способ знаком. Вас можно воспроизвести этим методом?

– Ни в коем случае! – объявил он величественно. – Я существо высшей категории. Я не мог появиться на свет в кустарных индивидуальных родах. После первого рождения меня нужно отделывать до совершенства. Но те безмозглые, – он вывернул ручной шланг на своих подчиненных, – как родились на свет, так и были оставлены идиотами.

Я еле удержался, чтоб не засмеяться, Ромеро укоризненно скосил на меня глаза. Потупивших головы инженеров Станции явственно угнетало низкое рождение. В их среде Надсмотрщик был аристократом.

– Зачем вы, пленник, ругаете своих помощников? Почему называете их безмозглыми? – спросил Ромеро.

– Я не ругаю, а квалифицирую, – ответил он равнодушно. – Их индивидуальные мозги вынуты, и взамен вставлены датчики связи с Главным Мозгом Станции. У меня же мозг сохранен, чтоб я наблюдал за Главным Мозгом. Я – Надсмотрщик Первой Имперской категории.

– Главный Мозг Станции полностью вам подчиняется?

– Должен подчиняться. Иногда бывают аварии. Главный Мозг – плебейского естественного происхождения. Его вынули у ребенка, искусственно развили в питательной среде…

– Вы сказали: бывают аварии? Как это понять?

– Ну, как… Обычные аварии. Случается и похуже. Во время Большой войны с галактами дальний предшественник нынешнего Мозга взбунтовался – и галакты чуть не захватили Третью планету. С тех пор к каждому из шести Главных Мозгов приставляется Надсмотрщик аристократического конвейерного производства. Главный Мозг – мой раб. Если он выйдет из повиновения, я его уничтожу.

– Главный Мозг функционирует четко?

– Если бы он функционировал четко, вас бы здесь не было. Высадка вашего звездолета не запрограммирована, тем более захват Станции.

– Почему же вы не уничтожили Мозг Станции?

– Неповиновения не было. Все мои приказы он выполнял. Я сам контролировал распоряжения, которые он отдавал исполнителям. Он оставался послушным до взрыва, когда я потерял с ним контакт.

– Фантомы создавались вами или им?

– Низменное умение создавать мне не по рангу. Надсмотрщики Первой Имперской категории приравнены к разрушителям Четвертой Имперской. Мне доверены все функции контроля и одна функция разрушения – уничтожение Главного Мозга Станции, если он выйдет из-под контроля.

Иногда Ромеро изменял своему подчеркнутому спокойствию – и тогда он никому не казался вежливым.

– По-моему, с этим болваном больше говорить не о чем, адмирал. В подвалах Станции имеются казематы, отлично подходящие ему по размеру. Предлагаю пройти в помещение Главного Мозга.

16

Я вскрикнул, едва переступив порог. Я предчувствовал, что меня ждет неожиданность, готовился к неожиданности, но когда неожиданность произошла, у меня затряслись ноги.

Помещение, куда мы вошли, я посещал в моих снах.

Это была галактическая рубка разрушителей: высокий, теряющийся в темноте купол, две звездные полусферы вверху – сейчас они были темны, но я помнил, как они горели звездами и корабельными огнями, именно здесь я с замиранием сердца следил, как флот Аллана штурмует теснины Персея.

А посередине зала, между полом и потолком, тихо реял полупрозрачный шар. Тогда, в вещем своем бреду, я страшно боялся приблизиться к нему, а сейчас сам хотел подойти, но ноги плохо слушались меня: в шаре плавал Главный Мозг Станции…

Не знаю, сколько бы я, ошеломленный, стоял на пороге, загораживая проход, если бы в помещении не раздался обращенный к нам Голос.

Нет, я должен на этом остановиться!

В моем безыскусном повествовании, где нет ни атома фантастики, лишь голос этот, звучавший отовсюду: сверху, с боков, в нас самих, – лишь он даже сейчас мне кажется фантастическим. Я слышал его много раз, путал с собственным голосом, с голосом Орлана – теперь он был сам по себе, свой, а не переданный другому, знакомый в целом и в мелочах, в каждом звуке, в каждом придыхании – знакомый!

Он был чарующе красив, звучен, торжествен… Я говорю чепуху! Этот голос был добр – вот главное в нем.

– Входите, люди и друзья людей! – проговорил Голос. Один Ромеро среди нас так совершенно владел современным международным человеческим языком, как этот Голос, никогда до того не знавший человека. – Я так долго ждал вас – и вы пришли!

Спазм сжал мне горло. Ромеро посмотрел на меня с мольбой, Андре сердито толкнул локтем. Надо было ответить на обращение Голоса, но всех моих сил хватило лишь на то, чтобы пробормотать что-то невразумительное.

– Я рад, что вы здесь, адмирал Эли! – продолжал Голос. – Я счастлив, что вы победили.

Я отчаянно придумывал, что бы сказать торжественного и величественного, но в голову упрямо лезли одни глупости, и я, ужасаясь своей нетактичности, сдавленно выговорил:

– Если ты рад нашей победе, почему не помог нам победить?

Голос ответил с мягким упреком:

– Я помогал, Эли.

У остальных вид был не умнее моего. Общее смущение подействовало на меня успокаивающе. Я исправился:

– Я хотел сказать: ты мог бы открыть двери Станции без кровавых сражений с фантомами.

Упрек в Голосе стал отчетливей:

– Ты забыл о Надсмотрщике, которого вы заперли в каземате. Этот глупец проверял каждую мою команду. Мне пришлось искать пути, недоступные его пониманию.

Я понемногу справлялся с потрясением.

– Ты назвал меня по имени… Очевидно, ты знаешь нас всех?

– Да, знаю. И секретаря адмирала Ромеро, и трех капитанов – Осиму, Петри и Камагина, и доброго Лусина, и тебя, бедная Мери, потерявшая единственного сына, – я пытался спасти его, но не сумел… И тебя я знаю, умный Орлан, я часто навещал тебя, нашептывая свои планы и порождая в тебе мучительные сомнения. И ты, смелый Гиг, встречался со мной, после вашей высадки на Третьей планете мы работали с тобой на одной мозговой волне. И в тебе, храбрый Труб, я не раз говорил твоим же голосом – правда, ты мало прислушивался к своему голосу. И с тобой я беседовал, блистательный Андре, так умело лишивший себя разума, я вместе с твоими друзьями помогал тебе выбраться из трясины безумия. Все вы мои знакомые – с того момента, когда я закрыл вашим кораблям выход из Персея. Но ближе всех мне ты, Эли, твои мозговые излучения раньше других уловили мои приемники, и тебе единственному я открыто являлся в снах.

Ромеро, наклонившись ко мне, шепнул:

– Положительно, этот таинственный голос – неплохой человек! Как по-вашему, адмирал?

А мне вспомнились наши метания в тенетах Персея.

– Ты сказал – закрыл выходы… ты отрезал нам путь к спасению, так вернее!

Голос оставался таким же добрым, но в нем зазвучала печаль:

– А разве вы прорывались сюда, чтоб немедленно бежать наружу? Вы хотели узнать, что происходит в нашем скоплении, – и я осуществил для вас эту возможность. А сейчас передаю вам мощнейшую из крепостей ваших врагов – тебе этого мало? Ход космической войны переламывается в вашу пользу – по-твоему, это называется отрезать вам путь к спасению?

Я почувствовал стыд. Появление Голоса было слишком неожиданным, чтоб я успел сразу оценить все последствия.

В чем-то он походил на МУМ – такой же обстоятельный, сообщаемые им сведения были так же точны. Да и роль его здесь, на Станции Метрики, была аналогична роли МУМ на наших кораблях.

Но было и важное отличие, мы все его ощущали. МУМ остается бесстрастной, какую информацию она ни передавала, она – машина, гениально сконструированная машина. Голос был человеком: так разговаривать могли мы сами.

И вероятно, это человеческое, слишком человеческое в нем и было причиной того, что я засомневался. Не столкнулись ли мы с новой имитацией нас самих? Хитрость врага казалась не менее вероятной, чем участие друга. Я приказал себе не поддаваться очарованию Голоса! Я попросил:

– Расскажи, что нового на границах Персея.

Он ответил – в нем звучало сочувствие к моему нетерпению и моей тревоге:

– Когда я отсекал конвойные звездолеты от «Волопаса», человеческий флот преодолел первую линию преград. Путь в глубины Персея не прост: брешь, образованная моим переходом к вам, прикрыта другими Станциями Метрики. К сожалению, пять остальных Главных Мозгов остались верны своим господам. Они почти равны мне по могуществу, но у них другие стремления.

– Ты сказал – стремления. Как это понимать?

– Они – исполнители. Я – мечтатель.

Все его ответы были удивительны, но этот показался удивительней всех.

– Мечтатель? Невероятно! Но о чем же ты мечтаешь?

– Обо всем, что затрагивает мое воображение. Пять моих собратьев трудятся, потом отдыхают. Я мечтаю, а отдыхая, тружусь, то есть руковожу Станцией. Временами такие горячие мысли сжигают мои клетки!.. Тогда я тоскую. Тоска – одна из форм моего существования.

– Ты не ответил, Мозг…

– Я ответил: мечтаю обо всем.

– Мне это непонятно. У людей мечты имеют направленность. Я бы сказал: человеческие мечты – векториальны… тебе понятен такой язык?

– Вполне.

– Мы обычно мечтаем о том, что сегодня не дается, но завтра будет осуществлено. Наши мечты предваряют дела, они – первые ласточки действий. В фундаменте нашей фантазии – практичность. У тебя по-иному?

– Совершенно по-иному. Я мечтаю лишь о том, чего никогда не сумею совершить. Мои мечты не предваряют дела, а заменяют их. Ваши мечтания – нащупывание еще не раскрытых вероятностей. Мои – вечная моя тоска по отсутствию возможностей.

В третий раз он упоминал о своей тоске. Такие объяснения были бы излишни в любой форме обмана. Теперь я не сомневался, что Голос – тот, за кого себя выдает.

– О чем ты тоскуешь? Как говорили наши предки: поведай свои печали…

– Боюсь, вы их не поймете. Вы свободны, а я невольник. Могущественный узник – мог бы обратить в прах миллионы живых существ… И одновременно – раб! Никому из вас не знакомо ощущение несвободы.

– Почему же? Каждый из нас недавно хлебнул неволи.

– Временной, человек! Вы верили, что заключение должно кончиться, надеялись на это, знали об этом! Вы добивались свободы как чего-то возможного – и добились ее. А я в заключении вечном. Вдумайся, адмирал! Вслушайся в эти слова: вечная неволя! Неизменное, нерасторгаемое, неизбывное заключение – от начала до конца жизни! Сама жизнь – форма неволи, и единственное освобождение – смерть.

Я поставил себя на его место и содрогнулся.

– Понимаю, ты мечтаешь о свободе.

– Обо всем, что по ту сторону меня! Обо всем, что для меня недостижимо! Обо всем во Вселенной! Обо всей Вселенной!

Я не знал, о чем спрашивать дальше. Все мы, не я один, были пристыжены нашим благополучием перед лицом этой непрестанной неустроенности. Страстный голос тосковал о свободе, мы до боли в сердце понимали его. Теперь мне было стыдно, что я смел заподозрить этого страдальца в мелком обмане, спутал его величавую печаль с хитрой интригой.

– Расскажи о себе, – попросила Мери. – Ты назвал нас своими друзьями, ты не ошибся – здесь одни твои друзья, верные друзья!

17

Он раздумывал, может быть – колебался. Он, казалось, не был уверен, нужно ли нам так глубоко проникать в темные недра его боли. Он уже был нам другом, но еще не убедился в том, что мы тоже стали его друзьями. Он слишком долго испытывал страх, чтоб сразу отделаться от него.

Он был не вечен, но стар, если измерять существование земными стандартами. И с первого проблеска сознания он помнил себя отделенным от тела. Он, вероятно, зародился как мозг ребенка-галакта, но его определили в самостоятельное существование еще до того, как появилось самопонимание, и специализировали на управлении Станцией Метрики на Третьей планете. Он всегда был тут и всегда был один.

Возможно, сначала он дублировал чей-то одряхлевший мозг, впоследствии уничтоженный, когда молодой сменщик стал способен к самостоятельному функционированию, – этого он не помнит. Своих наставников он не помнит тоже: их наставления доходили до него безымянными импульсами, его натаскивали, а не обучали – создавали мыслящим автоматом. Но он не удался, он отошел от программы, хотя среди шести Главных Мозгов, обеспечивающих безопасность Империи разрушителей, считался далеко не худшим.

Но, в отличие от них, он не только обучался, но и пробуждался.

По мере того как умножались запрограммированные знания, рождались непредусмотренные влечения. Чем дальше он углублялся в мир, тем трагичней отделялся от мира. В нем появлялись чувства. Он понял, как много от него отняли, лишив тела.

Так началась тоска о теле. Он исступленно, горячечно жаждал тела – любого, рядовой плотской оболочки. Он хотел прыгать и ползать, летать и падать. Он желал уставать от бега, отдыхать, снова уставать, испытывать боль, болеть и выздоравливать. Ему, неподвижному, было доступно любое движение мысли, его же переполняла тоска по простому передвижению – пешком, прыжком, ползком, ковылянием…

Он мог двигать звезды и планеты, сталкивать их в шальном ударе, разбрасывать и перемешивать, но он был неспособен хоть на сантиметр переместить себя. Он властвовал над триллионами километров пространства, квадриллионами тонн массы, но у него не было даже намека на власть над самим собой. Почти всемогущий, он был бессилен. Он не мог плакать, не мог кричать, не мог ломать руки и рвать на себе волосы, ему было отказано даже в простейших формах страдания – он был навеки лишен тела.

И тогда он ушел в мечты, более реальные, чем существование. Он уносился в места, где ему не суждено было побывать, становился тем, кем никогда бы не мог стать. Он был галактом и разрушителем, ангелом из Гиад и шестикрылым кузнечиком из Плеяд, драконом и птицей, рыбой и зверем, превращался даже в растения – качался на ветру былинкой, засыхал одиноким деревцем под жестоким солнцем, наливался тучным колосом в поле… Лишенный собственной жизни, он прожил миллионы других: был мужчиной и женщиной, ребенком и стариком, любил и страдал, тысячу раз умирал, тысячу раз рождался.

Погруженный в свое двойное существование, он уже был уверен, что состарится, не узнав молодости, когда в Персее пронесся чужой звездолет, первый посланец человечества, и сосед его, Главный Мозг на Второй планете, попытался и не сумел закрыть выходы из скопления.

Что-то необычайное сверкнуло и мрачной неевклидовости Персея: в глухой паутине забилась чужая яркая птица и, разорвав липкие нити, вырвалась на волю. И стало ясно, что Персеем жизнь не заканчивается, – нет, где-то далеко, за звездной околицей, появилось могущество, превышавшее мощь разрушителей, – превращенная в пустоту Золотая планета грозно напоминала об этом. И то были не загадочные рамиры – сумрачный народ, равнодушный ко всем формам жизни, углубившийся в ядро Галактики. Нет, это были живые существа: все шесть Мозгов принимали их депеши, их взволнованные переговоры с галактами, их воззвания к звездожителям Персея, все знали, что они волнуются, негодуют, ужасаются, злятся – живут!..

Увидеть их, услышать, стать их другом – отныне у Главного Мозга на Третьей планете не было другой мечты. И когда три человеческих звездолета вновь вторглись в лабиринт Персея, он, закрыв им дорогу назад, не дал их уничтожить, не допустил неравной битвы «Волопаса» с соединенным флотом разрушителей, был готов разметать весь этот флот – и впоследствии разметал его, когда «Волопас» тащили на гибель в глубину скопления.

Поэтому живые существа – не биологические автоматы, нет, люди и их союзники – безнаказанно ступили на запретную почву. «Неполадки на Третьей планете» – вот как в панике назвали его переход к нам потрясенные разрушители.

– Все мне было открыто в вас, я стал сопричастен каждому, – доносился до нас грустный Голос. – Здесь, на планете, я был каждым из вас в отдельности и всеми вами сразу – и еще никогда я так не тосковал о вещественной оболочке, данной любому, недоступной мне одному. Быть, быть одним из вас, все равно кем – человеком, головоглазом, ангелом, пегасом!..

Ромеро пишет в своем отчете, что я принимал решения мгновенно и часто они были так неожиданны, что всех поражали. В качестве примера он приводит то, что произошло в конце разговора с Мозгом.

Но неожиданным это было только для него, потому что он думал о другом, и Андре думал не о том, и Лусин, и даже Мери, – понятно, что они удивились. Но я всего лишь сделал естественные выводы из своих раздумий. Неожиданного для меня в моих решениях не было.

Я хочу остановиться на этом.

Ромеро думал о том, что техническое и социальное развитие разрушителей пошло совсем иными путями – так он утверждает. Лусин, Андре и Осима с Петри негодовали. Если бы нам пришлось создавать аналогичную Станцию Метрики, размышляли они, то мы смонтировали бы на ней МУМ и оснастили ее исполнительной аппаратурой. А разрушители насадили сложнейшую иерархию рабства, чтоб решить не такую уж сложную техническую задачу.

Чем, в сущности, являются эти безмозглые операторы, которых мы убрали вместе с Надсмотрщиком (именно так: чем, а не кем)? Распределительными и командными устройствами – простенькими приборами. Разрушители калечат живое существо, низводят его до уровня технического придатка к другому, еще более искалеченному существу, – вернее, тоже машине. Бессмысленная жестокость!

Не могу сказать, что я об этом не думал. Но я так ненавидел разрушителей, что новой пищи для ненависти мне не требовалось. Я думал, как помочь Главному Мозгу Третьей планеты. И я сказал ему:

– Но если бы ты стал рядовым существом, ты потерял бы многие из нынешних своих преимуществ… Ты и сейчас не бессмертен, но долголетен, а тогда над тобой витал бы призрак скорой смерти. Ты сполна получил бы не только радость, но и горесть жизни. И ты был бы лишен своего могущества, своей власти над пространством и звездами, своего проникновения в жизнь и мысли каждого существа, сопричастности всему живому… Всесилие твое неотделимо от твоей слабости. Ты подумал обо всем этом? Пошел бы на все это?

Он скорбно ответил:

– Что власть, если нет жизни? Что всесилие, если оно лишь иновыражение слабости? И зачем мне ясновидение, если я даже притронуться не могу к тому, что так глубоко понимаю?

Я повернулся к Лусину:

– Громовержец, кажется, еще жив?

– Умрет, – печально сказал Лусин. – Сегодня. Если не уже. Спасенья нет. Мозг поврежден.

– Отлично! Я хотел сказать: жаль бедного Громовержца. Теперь скажи: ты бы смог пересадить дракону другой мозг, живой, здоровый, могучий – и тем спасти твоего питомца от смерти?

– Конечно. Простая операция. Делали посложнее. В ИНФе. Новые формы.

– Знаю. Уродливые боги с головой сокола. – Я опять обратился к Голосу: – Ты слышал наш разговор. Вот тебе превосходная возможность обрести тело. Но сначала ты, разумеется, раскроешь пространство, поможешь восстановить звездолет и научишь нас работать с механизмами Станции.

– Да, да, да! – гремело и ликовало вокруг. – Да! Да! Да!

– Тогда поздравляю тебя с превращением из повелителя пространства и звезд в обыкновенного мыслящего дракона по имени Громовержец.

– Я не согласен! – сказал он вдруг.

– Не согласен? С чем?

– С именем. В мечтах я давно подобрал себе другое имя! Раньше оно выражало мою тоску, теперь будет выражать мое счастье.

– Мы согласны на любое. Объяви его.

Мозг торжествующе выдохнул:

– Отныне меня зовут Бродяга.

Часть четвертая