Внезапно раздались какие-то крики, девчонки загалдели все разом, отчётливо завопила Кочерыжка: «Александра Фроловна! Александра Фроловна!». Все выскочили в торговый зал. Директор стояла уже у кассы, в руках у неё был толковый словарь Хорнби, и я не могла понять, как он у неё очутился. Вонючки и след простыл. В кассе возбуждённо трепетала от негодования наша кассирша Софья Михайловна – Фирина мама. Похоже, они с Наташкой одновременно заметили, когда этот вонючий мужик собрался уходить, что у него под пальто спереди образовался какой-то «горб». Они обе закричали, на крик прибежала директор и попыталась его остановить. Тогда он выхватил из-под пальто – нет, не пистолет – словарь Хорнби, сунул ей в руки и убежал. Что он унёс с собой, мы так и не узнали. Зато мы поняли, что нагрел он нас предостаточно. Даже если ему и не всякий раз удавалось унести что-либо с собой, всё равно за это время он успел у нас хорошенько поработать. А эти дурёхи всё хихикали и отворачивали носы вместо того, чтобы последить за ним как следует. По-видимому, этот мужик специально мазал ноги или только обувь какой-то вонючей мазью, и от него все разбегались в разные стороны. Ну, он этим и пользовался.
Мало того, дня через два Елена Павловна нашла на полке в отделе итальянский словарь «Цингарелли» с очень подозрительной ценой. По её рассуждению выходило так, что некто (вероятно, этот самый вонючий мужик) уворовал сей словарь у нас, потом по дешёвке сдал его в «Академкнигу», некто другой купил его там и снова принёс его сдать в наш магазин за приличную цену. Прямых доказательств не было, но вполне возможно, что это были два сообщника, которые эдаким образом заметали следы.
Ума этот случай нашим девчонкам не прибавил и лучше следить за покупателями они не стали. Что проку было уговаривать их следить за покупателями, когда половина из тех, кто приходил тогда в магазин, были добрыми нашими друзьями-приятелями и почти что членами нашего дружного коллектива? Остальные же просто не стоили никакого внимания и могли делать, что хотят, – в меру своей честности. И если нас в те времена всех не выгнали за недостачи (я уж не говорю, посадили), то только благодаря высокой культуре самообслуживания наших покупателей. Как я уже говорила, они не только сами книги выбирали, но ещё и самостоятельно деньги в кассу платили, что тоже было делом нелёгким. Наша Софа обычно большую часть рабочего времени проводила на кухне, где она чистила картошку или варила манную кашу для себя и для Фиры, или просто слушала нашу трепотню. Измаявшиеся покупатели по пятнадцать минут простаивали около кассы, мы могли до хрипоты орать «Софья Михайловна, в кассу!» – Софа не реагировала. А когда, наконец, вылезала из кухни на свет божий, то вид у неё был такой грозный, что деморализованный покупатель только и мог прошептать: «Вот, я вам деньги заплатить хотел». На что Софа отвечала со своим неподражаемым еврейско-белорусским акцентом: «Нужны мне ваши деньги!». И ничего, никто не жаловался. Даже, помнится, ни одной жалобы на неё не написали. Зато, если покупатель забывал взять какую-нибудь копеечную сдачу, Софа бежала за ним по пятам до Никитских ворот, чтобы отдать одну-две копейки. Больше таких кассиров я не видела, кроме, пожалуй, Нины Николаевны. Но та сидела в кассе, как пришитая, и не доводила людей до такого умопомрачения, чтобы они забывали про сдачу. Она была ангелом среди кассиров, и сейчас её душа, наверное, среди ангелов. Точно не знаю, но подозревать могу.
Глава 9. Эпизод с ключами
Могу также привести ещё один пример нашей высокой трудовой ответственности и дисциплины. В магазине имелись две связки ключей от входных дверей и бог знает ещё от чего. Двумя ключами мы постоянно пользовались, остальные болтались просто так. Одна связка была дежурная, другая (запасная) находилась у директора или у Веры. Случилось так, что я закрывала магазин накануне и, стало быть, должна была открыть его поутру теми же ключами, которые унесла с собой. Однако продрать глаза вовремя для меня всегда была задача не из лёгких, и в этот раз я проспала самым бесстыжим образом и заявилась на работу не то чтобы без пятнадцати десять, как полагалось порядочному дежурному, а в четверть одиннадцатого. Слава богу, Александра Фроловна пришла в этот раз к открытию, и замки открыли её ключами, после чего она опять взяла их себе. Я же, влетев в магазин в полном душевном расстройстве, совсем забыла, что мне надо вынуть ключи из сумки. Вечером я торопилась на курсы французского языка и тоже про ключи не вспомнила. Так и унесла их с собой за полчаса до закрытия магазина.
Александры Фроловны к этому моменту на работе уже не было. Она «увеялась» на какое-то собрание в Мосбуккнигу; там частенько устраивались всяческие собрания, партийные и беспартийные, которые обычно заканчивались хорошей попойкой руководящего состава в каком-нибудь ресторане.
Закрывали магазин Фира с Татьяной Ф-ой. К несчастью, инициативу на себя взяла Фира. Со всей присущей ей в подобных делах стремительностью она похватала замки, не обратив на полное отсутствие ключей своего высокого внимания, выскочила с Татьяной в тамбур, навесила на внутреннюю дверь замок и сжала его стальные челюсти. Замок клацнул и заперся. Это был единственный замок, запиравшийся без ключа. И тут только до них дошло, что наружную дверь им запирать нечем. Что делать? В магазин не вернёшься – заперто. Позвонить Александре Фроловне домой побоялись – не потому, что она рассердится, а потому, что могли её подвести: ведь её муж Витя был твёрдо уверен, что она допоздна сидит на работе, и никоим образом нельзя было наводить его на иные мысли. Оставался только один выход: найти меня вместе с ключами. Но где? Какие это курсы, где они расположены, действительно ли я туда направилась или воспользовалась предлогом, чтобы пораньше смотаться с работы, – обо всём этом Фира с Татьяной имели очень туманное представление. И всё же Фира решила проявить свою солдатскую находчивость. Она оставила Ф-ву в тамбуре сторожить магазин, навесила на наружную дверь незапертый замок, поймала «тачку» и отправилась туда-не-знаю-куда на поиски моей персоны. Филониха (это Пётр Степанович так её прозвал) осталась торчать в запертом с двух сторон тамбуре размером два на два метра. Она либо меряла шагами своё узилище, либо садилась на корточки и читала книжку. Кстати, интересно, что она стала бы делать, если бы у неё, к примеру, разболелся живот?
Ну, а я чинно-благородно сидела за партой в старой, довольно грязной школе в самом начале Проспекта Мира, где первые полгода моего обучения помещались курсы. Как потом мне довелось узнать, именно эту школу заканчивала в год начала войны Елена Павловна и вместе с ней в параллельном классе моя преподавательница английского языка в институте Нина Исидоровна Либерман. Занимались мы, по-видимому, в кабинете биологии, так как целый угол классной комнаты был отгорожен под вольер с волнистыми попугайчиками, и на стенах, помнится, тоже висело что-то зоологическое. Следует заметить, что парочка в вольере постоянно была занята выяснением семейных отношений (а как известно, эти отношения всегда выясняются на повышенных тонах), так что наши занятия постоянно сопровождались возбуждённым чириканьем. Стоило же только нашей преподавательнице, обладавшей звонким и мелодичным голосом, произнести хоть слово по-французски, попугаи начинали голосить пуще прежнего. Тогда она повышала голос, но и попугаи не отставали, она старалась говорит ещё громче, но окаянные попки начинали так верещать, что мы уже ничего, кроме их воплей, не могли услышать.
Изнемогши в неравной борьбе, она в отчаянии обращалась к нашему старосте – высокому и представительному молодому человеку, успешно спасавшемуся в течении двух лет нашего обучения от ежевечернего общения с женой и малолетними детьми, – и просила его на чистом русском языке:
– Уймите их, Бога ради, сделайте что-нибудь!
И Володя Борисов подходил к вольеру, начинал махать на попугаев руками, приговаривая: «Кыш! Кыш!». Попугаи на минуту затихали, но стоило Генриетте Семёновне открыть рот, как начиналось всё сначала.
Вот в такую минуту относительного затишья раздался робкий стук. Генриетта Семёновна подошла к двери, секунду поговорила там с кем-то, и вдруг я услышала, как она переспросила чуточку громче:
– Вам Жданову?
Услышав любимый голос, попугаи снова жизнерадостно заверещали. Я не сразу поняла, что речь идёт обо мне, но все обернулись в мою сторону. Гадая, кому это я могла понадобиться, я подошла к двери и увидела нашу дорогую Фирочку, которая делала мне какие-то непонятные знаки. Я выскочила к ней в коридор.
– Ключи! – простонала Фира. – Гони ключи, тюльпанчик! – повторила она снова и даже ничего не добавила из арсенала своих любимых выражений. Видно было, что она абсолютно «о бу де форс» – на исходе сил. Тут только меня осенило, что я утащила с собой эти злополучные ключи, вовек бы их не видеть! Я снова вбежала в класс, вытащила ключи из сумки и отдала Фире. Она улетучилась без лишних слов. Я извинилась перед Генриеттой Семёновной и постаралась сосредоточиться на занятиях, но поневоле размышляла над тем, как Фирюня исхитрилась меня найти.
Все подробности я узнала на следующее утро. Татьяна поведала мне, как ей было страшно и скучно сидеть одной-одинёшеньке в холодном полутёмном тамбуре, а Фира живописала, как она моталась на такси по всей Москве, чтобы найти какие-то иностранные курсы, о которых ничего не знала, кроме того, что я на них учусь. Ей ещё крупно повезло: мои курсы были всего лишь вторыми или третьими у неё по списку. Эти адреса она получила на ближайших курсах иностранных языков, куда она догадалась зайти. Это было просто удивительно. Но что больше всего меня удивило, никто меня не ругал за разгильдяйство; наоборот, все меня хвалили за то, что я честно отправилась учиться, а не побежала к какому-нибудь любовнику – «работать в тридцать шестую библиотеку», как это у нас называлось. Вот тогда бы никакая Фира меня не нашла. Впрочем, и это не факт