– Вера, кто-то из нас должен оставаться дома – на случай, если она вернется. Искать поеду я.
– Только не на машине! – взмолилась Вера. – Вдруг она где-нибудь прячется, а ты мимо проедешь и не заметишь ее.
– С какой стати она должна прятаться?
– Петрос, сердцем чувствую – что-то здесь не так. Не стала бы она без предупреждения в такую рань уходить. Да и бидон оставила там, у забора. Уж молоко-то она должна была принести домой?
– Ты, главное, не волнуйся, Вера.
– Эта старая карга – Вардик… Видел бы ты ее бегающие глаза. И Боцман ее облаял. Если она обидела ребенка, я не знаю что с ней, сволочью, сделаю.
– Успокойся, Вера. Просто сиди у телефона и жди. Как только найду ее – тут же позвоню тебе, чтобы ты не беспокоилась.
– Хорошо.
Петрос поцеловал жену в висок, мягко подтолкнул к телефону, шутливо велел – дежурь на вахте. Волнения своего старался не выдавать – Вера была беременна, срок совсем маленький, два месяца всего, беременность протекала непросто, мучила приступами токсикоза, и лишнее беспокойство было сейчас совсем ни к чему.
Он обошел каждую улочку, каждую подворотню своего квартала. Боцман бестолково путался под ногами, обнюхивая каждый камень.
– Вот ведь дурачок, собака, а брать след не умеешь, – пожурил его Петрос.
Он расспросил соседей – никто не видел ребенка. Попросил уста Саро спуститься вниз – к речке, заглянуть в яблоневый сад, который когда-то принадлежал деду Амаяку. С того дня, как деду пришлось продать этот сад, Петрос там не был. И возвращаться не собирался. Пока уста Саро искал Девочку на берегу реки, он сходил к часовне. Вернулся к подножию Хали-кара к тому времени, когда с противоположной стороны показался уста Саро. Один.
У Петроса оборвалось сердце.
– Нет ее? – зачем-то крикнул часовщику, хотя и так все было ясно. Уста Саро отрицательно покачал головой.
– Нужно подняться к голубому ельнику, вдруг она туда убежала.
Петрос молча пошел вверх по тропинке. Надежды на то, что Девочка ушла в ельник, было мало.
Веру они застали на дороге. Она бежала, застегивая на ходу пальто. Отросшие волосы прыгали по лицу, забивались в рот, в глаза. Она откидывала их раздраженным жестом назад, заправляла за уши. Завидев мужа, резко затормозила, согнулась в три погибели, схватилась за правый бок.
– Нашлась! – выдохнула.
– Где? – заторопился к ней Петрос.
– У Кнарик. Она говорит – сама пришла. С Вачо.
– Вачо ее увел? – удивился уста Саро.
– Что вы! Она сама попросила проводить ее до дома Кнарик.
– Ну слава богу, нашлась.
– Нашлась. – И Вера заплакала – навзрыд, заикаясь, по-детски беспомощно размазывая слезы по щекам.
Петрос приобнял ее, повел по дороге, тихо приговаривая:
– Ну зачем плакать? Тебе же нельзя волноваться! Я прямо сейчас съезжу к Кнарик, привезу ребенка домой.
– Я тоже с тобой поеду.
– Хорошо.
– Нет, лучше я дома останусь. Сегодня наши возвращаются, нужно успеть обед приготовить.
– Ладно, оставайся дома.
– Уста Саро, пойдемте к нам, я вас завтраком покормлю, – вспомнила о часовщике Вера. – А то мы вас дернули с утра. Вы, наверное, даже поесть не успели.
– Эээээ, Верушка, молодая ты, не знаешь, что такое бессонница. Я уже давно позавтракал, часов в семь утра. Так что лучше домой пойду, покемарю чуток. Эта утренняя беготня пошла мне на пользу – я даже устал.
– Спасибо вам, уста Саро, – протянул ладонь Петрос.
– Да не за что, сынок, – пожал ему руку уста Саро, – бывайте.
– До свидания.
Когда Петрос уехал, Вера вынесла Боцману поесть. Сходила в курятник, отсыпала зерна – куры, всполошенно квохча, облепили со всех сторон кормушку, стали клевать, отпихивая друг друга крыльями. Вера забрала из ящичков свежие яйца – Девочка сегодня не успела их забрать, – вернулась домой. Взялась за приготовление обеда – накрутила на мясорубке мясо с тремя головками репчатого лука и пучком зелени, посолила-поперчила, добавила горсть круглого белого риса, влила стакан холодного бульона, вымесила фарш. Поставила на плиту кастрюлю с водой – закипать, чтобы ошпарить капустные листья в кипятке. На обед будет толма.
Вспомнила о бидончике с молоком, который так и остался стоять в саду Тамар. Сходила туда – Боцман увязался следом, злился, бился тяжелым хвостом о землю – не хотел подпускать ее к забору. Вера погладила его по крупной ушастой голове – тихо, малыш, тихо, всё в порядке, всё хорошо, сняла с бидончика крышку, перевесилась через забор – и опрокинула молоко во двор Вардик.
Девочка лежала на ковре, уткнувшись носом в пахнущий овчиной и сухими колючками чертополоха ворс – ковер был совсем новый, только что со станка. Станок стоял рядом, вдоль стены – большой, тяжелый, с прикрепленными к изголовью разноцветными клубками шерстяной пряжи. Когда Петрос с Кнарик вошли в комнату, Девочка села. Глянула на отца исподлобья, завозилась-зашмыгала. Петрос опустился на ковер рядом с дочерью, сгреб ее в объятия, прижал к себе.
– Ты нас очень напугала.
Девочка высвободилась из объятий отца, отползла в другой конец ковра. Спросила, старательно отводя глаза:
– Пап. Мама не умрет?
– Конечно, не умрет. С чего ты это взяла?
– И ты не женишься на другой женщине?
– Не женюсь. Я люблю твою маму.
Девочка подвинулась ближе к нему. Вздохнула:
– А я уже все знаю о нани. О том, что она вам не родная. Мне бабушка Кнарик рассказала.
Петрос обернулся к Кнарик, та развела руками:
– Ее Вардик просветила.
– Так, – нахмурился Петрос.
– Она мачеха Таты, да? И бабушки Кнарик с бабушкой Шушик. И деда Сергея с дедом Жорой. Она их не рожала. А мне рассказывала, что рожала! – Девочка сжалась в комочек, зарылась лицом в грудь отца, забубнила: – Она показывала на своей ноге место, откуда они вылезали.
– Что? – Петрос прыснул, а потом расхохотался, не в силах сдерживать себя. – Откуда они вылезли?
Кнарик наградила племянника подзатыльником, сделала ему страшные глаза, но потом не выдержала, тоже рассмеялась.
Девочка вынырнула из объятий отца, разобиделась.
– А чего это вы смеетесь?
– Давай по порядку. – Петрос утер выступившие слезы, сел так, чтобы смотреть в глаза дочери. Взял ее за руку. – Тамар действительно не мама твоих бабушек и дедушек. Но ведь в этом нет ничего страшного! Зато она вырастила их. Когда умерла моя бабушка Антарам, дед остался с пятерыми детьми на руках. Он один бы с ними не справился.
– Но она их не рожала! – упрямо загудела Девочка.
– Зато полюбила всем сердцем и вырастила как своих детей.
– Зачем она не сказала мне?
– Она считала, что тебе рано об этом знать. Кстати, твоя мама тоже была против, чтобы мы об этом рассказывали.
– Почему?
– Она побоялась, что ты будешь переживать. Или отвернешься от Тамар.
– Как это… отвернешься?
– Меньше станешь любить.
– Я не стану ее меньше любить! – Девочка резко села, поймала взгляд бабушки Кнарик. Повторила с нажимом: – Я не стану ее меньше любить!
– Умница ты моя, – улыбнулась Кнарик. – Ладно, вы тут разговаривайте, а я пойду к Вачо. Он внизу, сидит у печки, любуется огнем. Я ему обещала напечь ципулов. Спускайтесь минут через пятнадцать, первая партия ципула как раз будет готова.
– Хорошо.
Как только за Кнарик закрылась дверь, Девочка заканючила:
– Пап, ты не ругайся на Вачо за то, что он помог мне до дома бабушки Кнарик дойти.
– Ну что ты! Как можно сердиться на Вачо.
– Это я его попросила, а он помог. Взял меня за руку и повел по Берду. Я только подсказывала ему дорогу. Говорила – тут надо повернуть на эту улицу, тут – на эту.
– А что тебе Вачо рассказывал?
– Ничего. Он вообще ничего не рассказывает. Только повторяет за мной слова.
Девочка легла на спину, сложила руки под головой:
– Пап. А можно я сегодня останусь здесь?
– Можно, конечно. Но сегодня возвращаются дед с бабушкой и Тамар. Они же соскучились по тебе.
– А я завтра приду, с бабушкой Кнарик.
– Ладно.
– Видел, какой красивый ковер она соткала?
– Да разве успел? Сейчас рассмотрю.
Петрос поднялся с ковра, встал на его край, восхищенно зацокал языком. Это был знаменитый ворсовый технахундж – солнечно-золотистый фон, темно-узорчатая багряно-шоколадная сердцевина, нежно-бежевая шелковая бахрома.
– Сможешь прочитать? – спросила Девочка.
Петрос опустился на колени, провел пальцами по тонкому орнаменту, обрамляющему ковер. Если правильно вычислить первую букву, можно прочитать вплетенную в ковровый узор, незаметную для непосвященного фразу. Девочка какое-то время наблюдала за отцом, потом ткнула в лежащий на боку глиняный кувшин.
– Начинать нужно отсюда. Мне бабушка Кнарик показала.
Петрос прикрыл ладонью кувшин, заскользил пальцем направо, наконец выискал в хитросплетенном ветвлении орнамента первую букву – «».
– [28],– читал, медленно передвигаясь по краю ковра. Это была цитата из «Книги скорбных песнопений» Григора Нарекаци – монаха, поэта и философа раннеармянского Возрождения. Цитата была на грабаре[29], поэтому Петросу пришлось изрядно повозиться, чтобы отыскать все буквы и сложить их в осмысленное выражение.
Он выпрямился, произнес шепотом: «Слово к Богу, идущее из глубин сердца», – потом повторил фразу еще раз, громче. Умолк, пронзенный совершенно отчетливым ощущением того, что где-то там, за спиной, выпрямились и простерлись огромными крылами люди, которые ушли, но навсегда остались с ним.
– Красота, да, пап? – завозилась ладошкой в его руке Девочка.
– Что? – очнулся Петрос. – Красота, да.
Кнарик раскладывала на раскаленной поверхности дровяной печки тоненькие ломти сырого картофеля. Картофель схватывался румяной, мигом подгорающей по краям корочкой, скворчал. Кнарик посыпала каждый кусочек ципула крупной солью, поддевала ножом, переворачивала на другой бок. Потом выкладывала ломтики картофеля на большое блюдо, сбрызгив