— Хорошо… Major, — повернулся Бурмистров к пленному майору. — Sie müssen in die Festung zurückkehren und Ihre Kollegen überzeugen, sich zu ergeben. Wenn unsere Bedingung akzeptiert wird, werden alle deutschen Soldaten überleben. Wir geben Ihnen drei Stunden Zeit, um über unseren humanen Vorschlag nachzudenken. Wird unser Angebot abgelehnt, wird die gesamte Garnison der Festung komplett zerstört[13].
— Ich bin total dagegen! — побледнел майор. — Sie können mich nicht in den sicheren Tod schicken! Ich bin ein deutscher Kriegsgefangener[14].
Бурмистров перевел.
— Военнопленный, значит, — усмехнулся подполковник Крайнов. — Вот что ему переведи… Он был схвачен в расположении советских войск переодетым в гражданскую одежду, а значит, считается шпионом. По положению Женевской конвенции он может быть расстрелян как диверсант и шпион! И мы так и сделаем, если он не согласится на наше предложение.
Бурмистров перевел слова командира полка. Майор сильно перепугался. Он понимал, что шутить здесь с ним никто не станет. Достаточно одного щелчка пальцами этого молодого старшего офицера, как его тут же выведут из комнаты и расстреляют где-нибудь за углом здания.
— Ich bin einverstanden. Wann soll ich gehen?[15]
Бурмистров с удовлетворенным видом кивнул, нисколько не сомневаясь в ответе гитлеровца.
— Немец согласился, спрашивает, когда ему идти.
— Переведи ему, что идти нужно сейчас. Как раз рассветает. Форму только подберем подходящую. Игорь, — окликнул подполковник ординарца, — недалеко от штаба парочка убитых фрицев валяется…
— Одного уже закопали, товарищ подполковник.
— Сними с другого форму и принеси сюда.
— Есть!
Ординарец вышел и вскоре вернулся с немецкой формой в руках. Видно, искать долго не пришлось. Протянув немцу обмундирование, сказал:
— Надевай давай, немецкая рожа! Повезло тебе… Оно тебе в самый раз будет. С капитана пехоты снял.
Взяв форму, немец внимательно ее осмотрел и брезгливо поморщился, а потом что-то быстро и возмущенно проговорил.
— Чего он там лопочет? — поинтересовался подполковник Крайнов, невесело посматривая на немецкого офицера. — Или его звание не устраивает? Ты ему скажи, мы не собираемся бегать по полю в поисках дохлого майора. Какой был френч, такой и принесли.
Усмехнувшись, Бурмистров перевел. Немец заговорил быстро, энергично размахивая руками, когда он умолк, Бурмистров перевел сказанное:
— Пленный майор недоволен формой. Говорит, кровью запачкана. С мертвого офицера форму сняли.
— Ты объясни этому немецкому щеголю, что у нас здесь на передовой не Дом моды, чтобы чего-то там выбирать, что дали ему, то пусть и надевает. А если не хочет, так мы его нагишом с белым флагом в крепость отправим.
Выслушав перевод, немец с презрительным видом покачал головой и, преодолевая отвращение, напялил на себя брюки. Осмотрел кровавое пятно в области груди и бережно, будто бы опасаясь испачкаться о высохшую кровь, застегнул френч на все пуговицы.
За окном уже рассвело. Неподалеку, разогревая двигатель, загудел танк. Прозвучали короткие громкие команды.
— Вы не забыли, о чем нужно сказать? — спросил Бурмистров.
Немецкий офицер, выражая неодобрение, покачал головой:
— Разве можно такое позабыть? Я должен убедить гарнизон сдаться… Гарнизон, в котором я прослужил без малого три года. И в котором меня считают сейчас дезертиром.
Форма явно была не по размеру, смотрелась на нем комично. Штаны были коротковаты, полы шинели надорваны, пилотка прострелена. Но никто из присутствующих даже не улыбнулся. Не тот случай, чтобы скалиться.
— Вот и отлично. Где тут у нас белый флаг?
— Вот он, товарищ майор, — сказал ординарец. К темной нетесаной палке, исполнявшей роль флагштока, двумя крепкими узлами была привязана белая, перепачканная грязью ткань.
— Держи, фриц!
Крутанув дважды ручку на полевом телефоне, подполковник Крайнов сказал в трубку:
— Прекратить стрельбу! — Видно, отвечая на чей-то вопрос, подполковник пояснил: — Сейчас пойдет пленный немецкий офицер с белым флагом к форту «Раух», будет уговаривать своих сдаться, — выждав паузу, добавил: — Если он фартовый, то дойдет, а если нет… Значит, такова судьба. — Положив трубку, сказал пленному: — Ну что, гитлеровец, давай топай вперед. Тебя там уже свои дожидаются. Надеюсь, дорогу домой не позабыл?
Переводить не требовалось, фашист понял и так. Едва кивнув, майор взял белый флаг и, толкнув перед собой дверь, вышел наружу. Первую сотню метров немецкого майора сопровождал боец разведки. Шли почти по-приятельски, едва ли не касаясь локтями друг друга, а дальше, где начиналось широкое шоссе, хорошо простреливаемое из крепости, разведчик отошел в сторону, предоставляя немецкому майору шествовать самостоятельно.
Некоторое время, стоя за углом, немец чего-то ожидал. Оглянулся на группу красноармейцев, стоявших поодаль, а потом, будто бы прыгая с высокого обрыва в омут, вышел из-за угла и, распрямив спину, будто на параде, направился к крепости.
Установилась тишина, какой давно не случалось. Немецкий майор несмело прошел десяток шагов, потом еще двадцать. Он по-прежнему оставался в живых и, уже приободренный, зашагал увереннее, слегка прибавив шагу.
— Nicht schießen! Не стрелять!!! — кричал он, энергично размахивая белым флагом. — Я хочу сообщить нечто важное от советского командования… Не стрелять!
На грузовике подъехала звуковещательная станция, работавшая по всей дивизии. Вместе с мобилизационной группой находились двое немцев-пацифистов, сдавшихся в плен еще в самом начале войны. С минуту округу оглашали звуки метронома, а потом зазвучала немецкая речь, усиленная громкоговорящими установками:
— Vom sowjetischen Kommando bis zu den Soldaten und Offizieren der Festung. Wir haben ein humanes Angebot für euch…[16]
Немецкий офицер прошел большую половину пути, все убыстряя шаг, в какой-то момент даже показалось, что он может перейти на бег. Не случилось. Обходил колючую проволоку, пытавшуюся зацепиться за штанины, перешагивал через убитых, немного замедлял движение, когда видел шляпки мин, торчавших из земли…
Неожиданно тишину резанула очередь крупнокалиберного пулемета. Ворох пуль ударил прямо в грудь пленного немецкого майора, вырвав из его тела куски мяса и швырнув бесчувственное тело на землю.
На следующий день установилось затишье по всему городу. Возникали лишь отдельные боестолкновения, но ни один огневой контакт не перерастал в многочасовые бои. Советские войска перегруппировались, уставшие в боях части отводились в тыл, им на смену приходили новые. Пополнение прибывало в основном из госпиталей, состоявшее из бойцов, уже успевших наглотаться пороховой гари, но немало было и тех, кто попал на фронт впервые — подросшие мальчишки, достигшие призывного возраста, взрослое население с освобожденных территорий.
Полевые госпитали пополнялись ранеными, среди которых было немало тяжелых. Их тоже отвозили глубоко в тыл для дальнейшего лечения. Бесперебойно поступали боеприпасы и вооружение. По дивизии прошел слушок, что вчера вечером своим ходом прибыли «катюши». Это означало, что готовится серьезная наступательная операция.
Через мощные громкоговорящие установки метроном отбивал свои пятьдесят ударов в минуту. После двенадцати часов тактика поменялась: звуки метронома прерывались после каждого седьмого удара, и размеренный голос на безукоризненном немецком языке сообщал о том, что на фронтах каждые семь секунд погибает немецкий солдат. Было заметно, что сообщения чувствительно бьют немцам по нервам, несколько раз на звуки метронома били артиллерийские батареи, рассчитывая случайным огнем уничтожить мобильную агитационную группу, но все выпущенные снаряды шли мимо цели. Громкоговорители продолжали неустанно вещать, чередуя фронтовые сообщения с немецкой музыкой.
Советская артиллерия тоже не оставалась в стороне и на каждый артиллерийский выпад немцев отвечала слаженными залпами гаубиц. Тот самый случай, когда немцам следовало набраться благоразумия, запастись терпением и слушать напоминания о семи секундах.
С планом предстоящего взятия форта «Раух» командующий армией генерал-полковник Чуйков познакомился ранним утром во время оперативного совещания. Все было готово для штурма. Дальше находилась Цитадель, к которой предстояло пробираться через множество укрепленных домов.
Из докладов офицеров инженерно-саперного батальона следовало, что в уличных боях выработалась техника захвата строений. Наиболее эффективным приемом был обвал фасада артиллерийским огнем: обстреливались промежутки между окнами штурмуемого здания, и когда стена обрушивалась, то она перекрывала обломками подвальные помещения и не давала возможности вести обстрел. В образовавшийся проем выдвигали пушки и продолжали пробивать противоположную стену, давая возможность штурмующей группе продвигаться дальше.
Генерал-полковник Чуйков внимательно выслушивал доклады генералов, иногда задавая уточняющие вопросы, и, получив ответ, продолжал выслушивать дальше. Ни хвалить, ни тем более кого-то поощрять он не собирался. Награды будут потом, после взятия Познани, а сейчас следовало приложить массу усилий, чтобы выполнить задачу, поставленную Ставкой.
Глядя на его сумрачное лицо, можно было подумать, что дела со штурмом города идут из рук вон плохо. Но в действительности все было не так, о чем свидетельствовала карта города, разложенная на столе, с закрашенными в красный цвет участками, которые уже принадлежали советским войскам. Оставались еще серые пятна — небольшие кварталы, находившиеся в руках немцев, но их захват — вопрос всего-то нескольких часов, возможно, одних суток. Но вряд ли бои местного значения как-то сумеют повлиять на общую картину освобождения города.