Ветер усиливался, разрывал дым в клочья, образовывая дыры, через которые на расстоянии четырехсот метров тускло просматривались позиции первого штурмового батальона. Инженерные подразделения успели восстановить мост, неширокий, но крепко сколоченный, он дожидался наступающих, однако тяжелые пулеметы четырехугольного редута, укрепленные на уровне второго этажа, не позволяли подняться. Сержант Савельев увидел, как несколько смельчаков, пытавшихся пробраться к мосту, тотчас были растерзаны длинными очередями крупнокалиберного пулемета. Редут, расположенный в выгодной точке, вел оборону вкруговую: контролировал вал, мост и подходы к нему. Боеприпасов немцы не жалели, стреляли по всем направлениям. Ров перед редутом по-прежнему оставался непреодолимой преградой. Его каменное дно простреливалось через боковые стенки рва, выложенные гранитными глыбами. Края рва обстреливались через амбразуры редутов.
Небольшой отряд Велесова, закрепившийся у моста, спрятанный от немецкого обзора дымовой завесой, продолжал сражаться. Каким-то чудом им удалось сохранить три орудия с боеприпасами, и сейчас, выбирая на стенах цели, они крепко огрызались, вырывая куски гранита из крепостных построек.
Сержант Савельев прополз совсем немного, каких-то метров сто, когда вдруг натолкнулся на рядового Строева: укрывшись за бронированный лафет покореженной дивизионной немецкой пушки, тот перевязывал раненую ногу.
— Так ты здесь? — удивился Николай. — А мы тебя уже похоронили. Когда ты ушел, так там такая стрельба поднялась!
— Поднялась, — невесело согласился Строев. — Ногу, суки, зацепили… Ладно уползти удалось. Вот только рано вы меня хороните, — буркнул рядовой. — Я еще до Берлина дотопаю, хоть на костылях, но там буду!
— Геройский ты парень! В каком месте ров перешел?
— Метров двести отсюда будет, — показал он на небольшой бугор. — Там стена обвалилась в ров. Вот я по ней и поднялся.
— Так она же с редута простреливается.
— Вот меня и прострелило, — показал он на ногу. — Думал, что проскочу, а оно вон как вышло. То ли заметили, то ли шальная пуля попала. Вот сюда и дополз. С огнеметом-то тяжело. А тут еще и автомат.
— Ты из огнемета стрелял?
— Не успел, — отмахнулся Строев. — А ты, значит, все-таки подпалил фрицев. Красиво получилось! — восхищенно протянул разведчик.
— Сейчас они из всех щелей, как тараканы, лезут. Давай сделаем вот что: ты здесь пока посиди. Затаись. Немного ждать осталось: скоро наши подойдут. А я твой огнемет возьму и вон тот редут успокою, чтобы штурмовикам сподручнее было переходить, а то они панцирной пехоте головы не дают поднять своими тяжелыми пулеметами.
— Бери, — подтолкнул Строев товарищу ранец, лежавший рядом. — У тебя это хорошо получается. И смотри, Николай, истрать на этих гадов все до последней капли!
Надев ранец, сержант почувствовал привычную боевую тяжесть.
— Напутствие понял. Это я и собираюсь сделать.
Строев что-то сказал, но его ответ заглушил мощный артиллерийский залп. Сержант Савельев не услышал сказанных слов, лишь одобрительно показал большой палец, догадываясь, о чем идет речь; пригнувшись, заторопился к редуту, откуда нескончаемо трещали пулеметные очереди.
Очередной артиллерийский залп поднял на воздух сотни килограммов земли, заслонивших на короткое время тусклое солнце. В воздухе невыносимо пахло кислятиной — смесью жженого пороха и сгоревшего тола.
Стрельба велась неровно: то вдруг усиливалась, а то неожиданно спадала. Подгадав, когда интенсивность обстрела спадет, Савельев юркнул в стенной проем. Стараясь не зацепить ранец о торчавшие в стене металлические пруты и вжимаясь в землю, он пополз в сторону редута. Торчавшая повсюду колючая проволока норовила зацепиться за бушлат, разодрать лицо; рваные провода всех расцветок длинными змеями стелились по земле, оплетали ноги. А еще многочисленные воронки, составлявшие длинные цепи и причудливые формы, не давали себя обойти. Оставалось одно: сползать на дно и, опираясь о разогретую разрывами слякоть, выползать на противоположную сторону, чтобы через минуту вновь сползать в талую воду другой воронки.
Всюду, куда ни глянь, — трупы! Обожженные огнем, растерзанные взрывами, расстрелянные в упор, убитые с дальнего расстояния, они лежали вперемешку со своими прежними врагами, равнодушные ко всему происходящему. Бесконечные обстрелы и продолжительные перестрелки не давали возможности оттащить их на свою сторону, достойно похоронить, и павшие терпеливо дожидались, когда живым будет до них дело.
Савельев уверенно полз в сторону редута. Когда до него оставалось не более пятидесяти метров, сержант остановился. В этой части Цитадели дымовая завеса была не столь плотной — удалось рассмотреть тыловую сторону, подле которой стояли два обгорелых грузовика. Стены подвала были заложены мешками с песком. Боевого охранения не видно, все его силы сосредоточены на южной стороне, откуда шла непрекращающаяся пальба. С немецкой стороны солировали два крупнокалиберных пулемета, перебивая отдельные выстрелы из винтовок; гулко верещали зенитки.
Работы у немцев было невпроворот, лупили на малейшее движение, заставляя штурмовой отряд и пехоту крепко вжаться в землю. Фаустники беспрерывно палили из «панцерфауста»: разрушали стены домов, опасаясь, что за ними могут прятаться танки; разбивали нагромождения камней, полагая, что там укрывается пехота; били по орудиям, вытолканным из-за укрытия для стрельбы прямой наводкой. Особое значение уделялось мосту, уже восстановленному и готовому принять панцирную пехоту для переправы на другую сторону рва.
Сержант Савельев уже приблизился к редуту, как вдруг неожиданно из дымовой завесы прямо на него вынырнули двое немцев с карабинами в руках. Они, очевидно, были из боевого охранения и осматривали тыловую сторону редута. Сержант даже рассмотрел в глазах одного из них, высокого, тощего, с невероятно белой кожей, нечто похожее на изумление. Долговязый вскинул винтовку, и в тот самый момент Савельев длинной очередью прошил обоих — две достались тощему (одна угодила в грудь, а другая в живот), а вот его напарнику три пули пробили брюшину. Оба упали, не издав ни звука. «Так оно будет понадежнее», — удовлетворенно рассудил сержант.
Никто не торопился на звук выстрелов. Прозвучавшая на фоне артиллерийских залпов автоматная очередь была неразличима в общем грохоте стрельбы, и немцы, обороняющиеся в редуте, не обратили на нее внимания.
К стене редута прислонена помятая полковая немецкая пушка. Всего несколько дней назад она стояла на позиции и не давала советским подразделениям подойти ближе к крепости. Но сейчас, уже разбитая, потерявшая возможность стрелять, она утратила прежнюю ценность, и ее оттащили к редуту, к кладбищу разбитой техники, где, кроме нее, враскоряку стояли четыре зенитки, гаубица с искривленным стволом и три разбитые вдрызг полковые пушки.
Взобравшись на покореженную зенитку, сержант глянул через амбразуру внутрь помещения: просторное, пропахшее гарью и смрадом; у противоположной стены, пристроившись к амбразурам, немцы вели прицельный огонь. Центральное положение занимал пулеметный расчет, который стрелял длинными очередями вдоль здания. Временами немцы что-то яростно выкрикивали, слух резала зловещая чужая речь ненавистного врага. Просунув в амбразуру пистолет, сержант Савельев прицелился в пулеметчика, сжимавшего в руках гашетку, и надавил на курок огнемета:
— Получи, гад!
Огненная смесь упруго ударила в спину немца, мгновенно вспыхнувшего, как большая восковая свеча. Следующая длинная очередь огнесмеси широко прошлась по всей противоположной стороне, цепляя автоматчиков, солдат, подтаскивающих патроны, двух фельдфебелей, перезаряжающих карабины. Полыхающая смесь, растекаясь по стенам, падала липкими горящими ошметками на пол, плечи и головы немцев. Дым закрывал вход, наполнял смрадом помещение. Немцы пытались сбросить с себя полыхающие шинели, но раскаленная плазма уже прожигала ткань, разъедала и обугливала их тела.
— Мы с вами еще не закончили, — зло процедил сержант и спрыгнул вниз. Через амбразуры длинными красными лентами пробивался огонь, пуская тяжелый коптящий смрад в затянутое дымом небо.
В самом углу редута из подвального помещения методично трещал немецкий пулемет, отличавшийся плотностью огня. Николай глянул в полуподвальное помещение и разглядел группу немецких солдат, прильнувших к смотровым щелям. Оно наполнялось грохотом стрельбы, в самом углу комнаты горела лампа, едва освещавшая комнату. Звучала прерывистая чужая гортанная речь, обрывки громких команд. Немцы понимали, что обречены, но не унывали, продолжали яростно сражаться. В мужестве врагам не откажешь.
— Будет вам на обед, гады! — Сержант сунул ствол пистолета в небольшое отверстие, заложенное мешком. Мушка, зацепившись за край мешковины, вырвала значительный лоскут, и на пол шуршащей струйкой побежал песок. Заподозрив неладное, на шорох повернулся солдат, стоявший от окна в трех шагах. На какое-то мгновение их взгляды встретились. Савельев даже рассмотрел отблеск от лампы, блеснувший в его удивленных глазах. Направить автомат немец запоздал, горящая упругая струя ударила ему в грудь, сбив с ног. Едва дернувшись, он застыл на полу, превращаясь в небольшой коптящий костер. Еще одна очередь, теперь уже длинная, опустошившая половину баллона, прошла вдоль всей противоположной стены, подле которой выстроилось отделение пулеметчиков. Комната разом вспыхнула. От огня стало тесно. В комнате раздавались предсмертные громкие стоны, крики ужаса. Пулеметы разом умолкли, предоставив возможность для атаки первому штурмовому отряду. В уже полыхавший редут разом влетели три снаряда, глухо грохнувшие внутри здания, они поломали перекрытия на втором этаже. Через небольшой пролом в стене наружу посыпался битый кирпич. Скоро здесь станет совсем жарко. Уже отступив на значительное расстояние, сержант Савельев увидел, как немцы стали выпрыгивать из окон, выползать из подвальных помещений. Некоторые из них, выбравшись из здания уже обгоревшими, падали замертво.