часы, добавил: — Осталось пятьдесят три минуты. Если мы откажемся от капитуляции, то они продолжат расстреливать здание из танков, пока не сравняют его с землей.
— Что вы от меня ждете, Маттерн? — строго спросил Гонелл. — Вы знаете, что такое присяга?
Генерал-майор Маттерн невольно сглотнул. Каждому солдату в крепости было известно, что Эрнст Гонелл убежденный нацист. Даже сейчас, когда все лежало в руинах — мосты, здания, форты, город, да и сам Третий рейх, который, по убеждению фюрера, должен был просуществовать не менее тысячи лет, он не желал покидать поля боя, не мог изменить себе и тем самым настойчиво тащил в ад остатки гарнизона. Маттерн почувствовал, что находится на краю гибели. Солдаты, которые какой-то час назад рьяно вытягивались пред ним по стойке смирно при одном его появлении, незамедлительно расстреляют его по приказу коменданта. Даже при крушении империи, находясь посредине царящего хаоса, Эрнст Гонелл продолжал держать в своих руках абсолютную власть и, судя по затяжной минуте, отпускать ее не собирался.
Генерал-майор Маттерн невольно сглотнул подступивший к горлу ком и ответил треснувшим голосом:
— Господин комендант, как и всякий военный человек, я давал присягу моему фюреру, и никто не имеет права упрекнуть меня в том, что я ее нарушил.
— Проводите меня к раненым, — неожиданно пожелал Гонелл и бодрым шагом стал спускаться по лестнице в подвал, где находился госпиталь.
Маттерн отступил от дверей и, грузно переваливаясь, поспешил за Гонеллом.
Спустившись на этаж ниже, комендант остановился у амбразуры и посмотрел во двор. Двенадцать русских танков, выстроившись полукругом, направили стволы на здание. Позади них, спрятавшись за броню, находились русские инженерно-саперные батальоны. Бойцы были вооружены автоматами, а некоторые из них держали в руках огнеметы и фаустпатроны. До крепости пятьдесят метров, с такого расстояния не промахиваются. Крепость была обречена, как и люди, находившиеся в ней.
За те несколько минут, что танки успели похозяйничать во дворе форта «Виняры», было разбито шесть пулеметных точек, обрушены два этажа с западной стороны форта, разрушены четыре стены (две с восточной и две с центральной), предоставившие полный доступ к сердцевине здания. Оставалось только удивляться, почему русские не воспользовались таким положением дел: в ближайшие два часа они могли уничтожить весь гарнизон крепости. Неужели из чувства гуманности?
В подвальном помещении, куда был перемещен госпиталь, невзирая на уличную прохладу, было тепло. Нестерпимо пахло застоялым гноем, свежей кровью, прелым сеном, всевозможными выделениями, разлагающейся плотью, и весь этот дух был замешен на устойчивом запахе лекарств, каковой присутствует во всяком лечебном учреждении.
Раненых было много. Коек для них не хватало, а потому они лежали на каменном полу, занимая все помещения и коридоры. Кто-то из тяжелораненых просто орал, стараясь заглушить криком боль; другие, стиснув челюсти, силились не показать слабость, а третьи, тихо постанывая, умирали.
Навстречу Эрнсту Гонеллу вышел начальник госпиталя майор медицинской службы Фридрих Бергер. Почерневший, осунувшийся, с красными воспаленными глазами от бессонницы, он выглядел, несмотря на свои сорок лет, почти стариком.
— Как дела с ранеными? — поинтересовался Гонелл, продолжая оглядывать удручающую картину.
— Очень плохо… Медикаментов практически нет… С бинтами выкручиваемся, как можем: стираем, сушим, зашиваем. Очень высокая смертность. И самое скверное, большинству из них я ничем не могу помочь. Порой здесь стоит такой крик от болей, что лучше лежать под снарядами, чем слышать, как они мучаются. Извините меня за прямоту, господин генерал-майор, но мне непонятно, что будет завтра с ранеными… Я вот, как могу, спасаю раненых солдат, делаю все возможное, чтобы не дать им умереть, а русские придут и расстреляют всех выживших разом?
Рядом с доктором стояли два санитара в несвежих, запятнанных кровью белых халатах, одетых поверх гимнастерок. Они хоть и не воюют, но доля у них тоже не легкая. Каждый день приходится видеть смерть: на поле брани, когда они вытаскивают из-под обстрелов раненых на своих плечах; в госпиталях, когда те умирают от отсутствия лекарств.
— Сколько здесь раненых? — спросил комендант.
— Около тысячи человек. Пятьсот умерших. Для морга мы отвели весь нижний этаж.
— Сколько раненых выживет?
— Половина раненых тяжелые. Ранения в голову, в живот, в грудь… Со своей стороны, я сделал все возможное, чтобы спасти их. Но, сами понимаете, качественные полостные операции можно сделать только в госпитале, где есть подходящее оборудование и необходимые медикаменты. У нас нет ни первого, ни второго. Госпиталь разбомбили, а нужных медикаментов нет давно. Многие из тех, кто должен выжить, окажи им своевременную помощь, тоже умрут. И это обиднее всего… Очень мало обезболивающих, я их выдаю только в крайнем случае… Если выживет хотя бы половина из тяжелораненых, то я буду считать свершившееся большой удачей. От меня теперь мало что зависит, больше от самих раненых и от Господа Бога.
Переговорив с доктором, комендант вместе с Маттерном вернулся в небольшую комнату на третьем этаже в глубине здания, где размещался штаб. До окончания ультиматума, предъявленного русскими, оставалось двадцать минут.
Эрнст Гонелл выглядел угрюмым.
— Что вы скажете на это, Маттерн?
— В гарнизоне около десяти тысяч солдат и около тысячи пулеметов. Немало винтовок и автоматов. Три склада с боеприпасами и два с продовольствием. Свой последний час мы встретим очень достойно, и прежде чем погибнуть, успеем унести с собой в могилу немало русских.
Генерал-майор Гонелл отрицательно покачал головой:
— Последнего боя не будет. Русские просто расстреляют остатки гарнизона из танков и пушек, а потом в здание войдет их пехота, чтобы добить уцелевших раненых… Если русские гарантируют, что окажут медицинскую помощь всем раненым, мы примем капитуляцию… Осталось пятнадцать минут. Будете вести разговор о капитуляции от моего имени. Как вы свяжетесь с русскими?
— Мы должны в окне башни вывесить белый флаг, а потом вести разговор о сдаче, — произнес Маттерн, обескураженный неожиданным решением коменданта.
— Хорошо. Пусть будет так. Сколько человек со стороны русских придут на переговоры?
— Трое.
— Возьмите с собой еще двух офицеров. Если русское командование даст вам слово, что они окажут помощь нашим раненым, выпустите зеленую ракету. Если нет… Мы примем последний бой и умрем вместе с ними.
— Я выполню все в точности, как вы сказали, господин генерал-майор, — охотно ответил Маттерн.
— А сейчас идите и вывесите белый флаг.
До окончания перемирия оставалось десять минут. Немцы молчали. В форте все замерло. Кругом темень. Может быть, немцы придумали какую-нибудь очередную уловку?
Подняв трубку, генерал-майор Мотылевский скомандовал:
— Артиллерию выдвинуть на позиции. По сигналу световой мины танкистам ударить залпом.
— Товарищ генерал-майор, немцы вывесили белый флаг, — немного взволнованно произнес начальник штаба, разглядывая форт «Виняры» в бинокль.
Теперь и комдив видел, как в одном из окон разбитой башни колыхнулось белое полотнище.
Крутанув ручку телефона, генерал-майор снял трубку и приказал:
— Стрельбу не возобновлять. — Он, аккуратно положив трубку на рычаг, слегка звякнувший, повернулся к Бурмистрову. — Возьмешь с собой двух человек и примешь у немцев капитуляцию. Главные условия: сдать все имеющееся у них оружие и выйти из крепости с поднятыми руками.
— Есть, принять капитуляцию! — ответил майор Бурмистров, не сумев сдержать вздоха облегчения.
Битва за Познань шла к завершению. На линии соприкосновения с противником установилась долгожданная тишина. Настрелялись, набабахались. Казалось, что уже ничто не может нарушить тишину. Но затишье было обманчивым, если что-то пойдет не так, бой может возобновиться. Во всяком случае, сотни единиц военной техники собрались перед Цитаделью не для того, чтобы салютовать.
Неожиданно огромными слипшимися хлопьями, что не столь уж часто случается ранней весной, повалил снег. Ни дуновения ветерка, ни случайного выстрела, ничего иного, что могло бы омрачить торжественность наступившего дня.
Генерал-майор Гонелл подошел к амбразуре. Прямо в центре двора стояла русская гаубица «Б-4», которая в последние часы, прячась за домами, вела интенсивный обстрел форта, доставляя немало неприятностей гарнизону.
Генерал-майор Маттерн в сопровождении двух офицеров вышел из форта «Виняры» и направился в сторону бронетранспортера, подле которого была назначена встреча. Грузный, нелепый, с косолапой медвежьей походкой, даже среди хаоса, царившего на поле боя, он был смешон.
Навстречу генерал-майору Маттерну вышли трое русских: один худощавый молодой майор и двое рядовых автоматчиков в бушлатах. В русских не было ничего особенного. Лица простоватые, незлобные, каковые он не раз наблюдал в русских селах. У автоматчика, что повыше, весь нос и щеки были усыпаны крупными веснушками, что делало его похожим на типичного пруссака.
Стороны сошлись в центре двора, недалеко от русских танков. Разговор был недолгим. Первым заговорил русский офицер. Потом он вдруг расстегнул полевую сумку, вытащил из кармашка лист бумаги и принялся что-то чертить. Генерал-майор Маттерн, выражая одобрение, кивнул. Еще с минуту они постояли, о чем-то разговаривая, а потом так же быстро, как и встретились, разошлись.
Высоко вверх взлетела зеленая ракета — сигнал к общей сдаче гарнизона. Достигнув звездного купола, она неожиданно рассыпалась, оставив после себя лишь сверкающую точку, которая некоторое время блистала, а потом сгинула во мраке.
Эрнст Гонелл, комендант сдавшегося города, смотрел в амбразуру на позиции русских, танки, стоявшие во дворе; спину удалявшегося майора и понимал, что эта картина будет последняя в его жизни. Весьма мрачные образы. Оторвавшись от амбразуры, он взял со стола лист бумаги, подписал приказ о капитуляции и вызвал к себе адъютанта.