Он махнул рукой и направился в магазин с горделивой надписью «Парижское сельпо».
История Парижа начинается в середине XIX века. Тогда император Николай I по ходатайству оренбургского губернатора Сухтелена даровал переселенным по высочайшему повелению из Башкирии и Ставрополья казакам право в память о героической службе называть станицы в честь мест своих ратных подвигов. Насильственное переселение – дело печальное, и гордые имена были хоть небольшим, а утешением.
Так на карте Урала появились не только Париж, получивший свое название в 1843 году, но также Берлин, Лейпциг, Варна и много других сел со славными названиями – повоевать казаки успели по всей Европе. И тут же, рядом с вехами побед над внешними врагами, возникло село Остро ленка – след подавления русскими войсками польского восстания 1830 года. Во время Второй мировой в польской Остроленке героически погибнет нагайбак Иван Коновалов, защищая местное население от нацистов.
В XX веке к именитым селам присоединился Порт-Артур. А еще через несколько лет уральский Париж тоже стал местом баталий – из него красные под командованием Блюхера атаковали войска атамана Дутова, стоявшего в будущей столице Нагайбакского района Челябинской области – селении Фершампенуаз, в просторечии – Фершанка. Оно было названо в честь поместья, возле которого российско-австрийский отряд конницы победил в 1814 году французские пехотные корпуса маршалов Мармона и Мортье. По иронии судьбы, в том сражении тоже отличилась армия Блюхера, захватившая большой наполеоновский конвой.
Обитатели Фершампенуаза гордятся столичным статусом и снисходительно считают Париж глубинкой. Зато в 2005 году парижане получили настоящую Эйфелеву башню. Вышка сотовой связи похожа на французскую сестру, пусть и меньше ее в шесть раз. К тому же, если Москва – это третий Рим, то звание третьего Парижа ничуть не хуже. Второй Париж находится в Беларуси, и был назван так местным помещиком-самодуром без всяких героических заслуг и высочайших разрешений, просто из прихоти.
Несмотря на позднее время, глава сельской администрации Георгий Владимирович Петров был занят.
– Идет газификация Парижа! – важно объяснил он, но все же успел подыскать нежданным гостям место для ночлега и самолично отвез к своему школьному приятелю Коле. Перед этим, правда, поинтересовавшись, не собираюсь ли я писать про Париж гадости. В голову тут же закралось подозрение, что отсутствие ругательных статей про село объясняется тем, что едких журналистов здесь выставляют ночью на тридцатиградусный мороз. Но проверять его экспериментально не хотелось, и я заверил Георгия Владимировича в своих благих намерениях. Во Франции парижский мэр пока не был – не приглашают.
Коля оказался большеголовым коротко стриженым мужичком с высокими залысинами, облаченным в белую парадную майку-алкоголичку. Высокопоставленный друг детства сел в машину и укатил, а мы, спотыкаясь в темных сенях о что-то гневно мяучащее, прошли на кухню. Как и многие сельчане, Николай зарабатывал на севере, а теперь вернулся в родное село. Так уж здесь повелось: разъезжаются в поисках длинного рубля местные жители по всей России, но жить и умереть предпочитают в Париже.
– Я в Нижневартовске с французами работал, из Марселя, – рассказывал он, нарезая крупными кусками колбасу для неожиданных гостей. – Показал в паспорте, где родился, и сразу другом стал. Хорошие они люди, французские слесари. Тоже простые, как и мы. Только горячие и драчуны еще те. Иностранными языками я не владею, а все равно друг друга понимали.
Зверья в парижских лесах хватает. В окрестностях бродят лисы, даже не поворачивая морду в сторону проезжающих машин. А однажды Коля отправился по грибы и столкнулся нос к носу с двумя косулями. Испуганные животные выбежали к нему, спасаясь от охотников, и, казалось, просили защиты.
– Так взглянули на меня, что руки опустились. Как можно такую красоту убивать! Диким животным нельзя в глаза смотреть, а то выстрелить не сможешь.
Родичей у Коли много, есть даже парижанин – советник президента (в чем хозяин дома признался шепотом, перед этим долго советовавшись с женой, можно ли разглашать такую государственную тайну). Но с наибольшей гордостью Коля демонстрирует ветхую фотографию славного предка – казака, обладателя трех Георгиевских крестов. Даже для храбрецов-нагайбаков это было немалым достижением.
Первые упоминания о нагайбаках относятся к началу XVIII века, когда они обитали в Нагайбакской крепости, что в соседней Башкирии. В составе оренбургского казачества эти воины охраняли мягкое подбрюшье России от набегов неспокойных соседей и участвовали во всех кампаниях, от Русско-Шведской до Чеченской. Происходят нагайбаки от принявших христианство татар. Впрочем, сами они от такого родства открещиваются, и даже в поселковом музее экскурсовод обязательно расскажет вам, что на самом деле они – потомки финно-угорских язычников или на худой конец элитного отряда охраны ногайской принцессы Сююмбике, присланной в жены казанскому хану. Так или иначе, но браки с иноверцами в прошлом ложились пятном позора на всю семью. В остальном девушки обладали относительной свободой выбора.
Жительница села Кассель Мария Бидянова вспоминала: «Отец не был согласен на мою свадьбу с любимым. Будущий муж уговорил меня согрешить и поставить родителей перед фактом. На следующий день пришел к отцу на работу и рассказал обо всем. Когда папа вернулся домой, я месила тесто для лапши. Он спросил:
– Это правда?
– Да.
– Эх, ты ошиблась. Я бы тебя ни за что за него не отдал.
– Вот поэтому мы так и поступили. Тятенька, ты не бойся. Знаешь, как он красиво разговаривает!
– Доченька, как ты глупа. Надо выходить за того, кто не умеет красиво глаголить. Ибо он так всю жизнь и проживет в молчаливой поре. А языкастый как примется без толку болтать, уголка не найдешь, куда от него деваться».
Хлебосольные нагайбачки рассказывают легенду о том, что нагайбакской кухне восхищенные кулинары со всего мира на биеннале 1997 года в Мексике вручили высшую награду – Бриллиантовую звезду. И не стоит эта достопримечательность в музее села Фершампенуаз только потому, что Мексика далеко, и никто из нагайбаков так до нее пока и не добрался, чтобы получить сей славный приз. Впрочем, награды наградами, а угощают местные хозяйки действительно славно и от души. Так что если и не драгоценных звезд, то искреннего спасибо фирменная нагайбацкая лапша с пельменями и катыком, безусловно, достойна.
Напомаженный француз в пышном парике и камзоле мушкетерских времен двузубой вилкой подносит ко рту пельмень. Над ним – горделивая надпись: «Пельмени из Парижа. Ручная элитная лепка». Галя, жена Николая, – одна из тех, кто делает вкуснейшие парижские пельмени своими руками, получая за это, если повезет, около пяти тысяч в месяц. Не евро, и даже не старых французских франков, а обычных рублей.
– Я в Челябинске училась, – рассказывает она. – Там девчата спрашивали, мол, откуда ты? А я отвечала: из Парижа!
Галя готовит ужин, и за ней следят преданными взглядами четыре кота. Троих супруги подобрали на парижских улицах, а четвертого нашли зимой в будке собственной собаки. Видимо, отчаявшийся котенок решил, что лучше смерть от собачьих зубов, чем от холода и голода. Но гостеприимство свойственно даже четвероногим парижанам, и пес согревал бродягу до прихода хозяев. К котам нагайбаки исстари относятся уважительно, считая их приятелями домового.
Так и живут простые парижане. Небогато, но счастливо. И хотя их дети разлетелись по разным городам, родители надеются, что и в новом поколении не ослабнет тяга к родному селу, побуждающая возвращаться в него из самых дальних странствий.
– Передавай Москве привет от Парижа! – крикнул мне Коля на прощание.
Привет тебе, Москва, огромный город. И знаешь, дорогая столица, сижу я сейчас в тебе, и меня снова тянет в Париж, к его приветливым обитателям, деловитым лисам, Эйфелевой Чудо-Матрене и настоящей уральской зиме.
Ступка, дрын и две электрогитары
Из разбитого багажника сквозило. Не спасал даже кусок пластиковой пленки с пупырышками, примотанный изолентой к искореженному металлу. Я бросил прощальный взгляд на двор, покрытый ледяными натеками. С трудом верилось, что сегодня мы покинем Мордовию и отправимся дальше, в Саратов. Ждут ли нас там?
Мы уже развернулись, когда я заметил странную возню у второго автомобиля. Тощий Уилл судорожно махал рукой в черной английской перчатке, его драный треух сбился набок.
– Лучше тебе это увидеть самому, – мрачно сказал он.
Я заглушил мотор и подошел к внедорожнику британцев. Промоутер Борис сидел, часто моргая, на переднем сиденье. Щегольское пальто было залито кровью.
– Он ухо себе отрезал, – пояснил Уилл в ответ на мой немой вопрос. – Дверцей машины. И не спрашивай, черт подери, как ему это удалось.
С поволжской авантюрой с самого начала все шло наперекосяк. Один за другим растворялись в воздухе спонсоры, ломалось оборудование, портилась погода – словно даже природе мысль о поездке британских музыкантов зимой на Волгу казалась абсурдной. Зато мы притягивали безумцев. Сперва на горизонте возник Борис – любитель крепких слов и напитков с тщательно ухоженной седеющей эспаньолкой. Уже пять лет как он бросил свой непонятный бизнес ради еще более непонятного – привозить в Россию иностранных блюзменов. Когда я случайно назвал его продюсером, Борис страшно оскорбился:
– Продюсер раскручивает тупых бабищ на деньги богатых папиков. А я – промоутер.
За бурную пятилетку наш новый товарищ промотал все сбережения, а потому решил искать партнеров. Он не знал, что лишь в банальной математике расходы делятся поровну. В реальности, чем больше участников проекта, тем больше у каждого убытков.
Следом явилась певица Ежевика, и сразу стало ясно, что в Мордовию можно ехать только с ней. Ее до невозможности финно-угорские черты лица приводили меня в экстаз. Она забросила успешную карьеру в поп-музыке ради языческих многоголосых пришепетываний. Белокурая эрзянка выходила на сцену босиком, со скалкой и черной от копоти печной заслонкой. В кульминационные моменты она падала в экстазе на раздвинутые колени, упершись в пол пальцами ног – такими тонкими и длинными, что впору на рояле играть. Словом, и вокруг Ежевики витал ореол благородного сумасшествия, который служил единственным пропуском в нашу компанию.