тический город Пенза
– Пенза… – прокашлял проводник. – Лучше бы вам, ребята, в ней не задерживаться. Там привокзальные менты – звери просто. Попался им однажды – чуть не убили, паскуды. Только вышел на перрон – мигом сцапали! И деньги отобрали… Он залпом осушил очередной стопарик и продолжил бормотать, но уже столь невнятно, что нельзя было разобрать и половины слов, живописующих ужасы странного города, в котором нам предстояло выходить.
Причиной было, как всегда, банальное раздолбайство. Понадеявшись друг на друга, мы забыли взять обратные билеты из Самары в Москву. А потом было уже поздно, мест не осталось. Блуждая по вокзальным путям, мы наткнулись на поезд «Новосибирск – Харьков».
– Эй, залезайте сюда! – махнул нам проводник одного из вагонов.
Для своей профессии он выглядел странно – многодневная щетина, трясущиеся руки. Но выбирать не приходилось. Мы поднялись в тамбур и с удивлением обнаружили, что других пассажиров нет. Да и сам вагон выглядел как зомби, которого неведомый маг воскресил на паровозном кладбище. Искусственная кожа сидений висела клочьями, половина стекол разбиты, двери в соседние вагоны наглухо задраены.
– Списали его, – пояснил проводник. – В Харькове разбирать будут.
С мастерством фокусника он извлек откуда-то бутылку водки, стакан и банку шпрот. Взмахнул ножом-финкой и молниеносно вскрыл жестянку.
– Закусывайте, не стесняйтесь.
По мере того как бутылка пустела, рассказы проводника становились все более удивительными и кровожадными. Пенза оказалась последней вспышкой, после которой его сознание погрузилось в темные дебри, которые населяли только чудовища, вурдалаки и злые менты. Осознав это, мы поспешно ретировались в соседнее купе.
День окровянил небо и бессильно скатился за горизонт. Тьма просочилась сквозь трещины в окнах и накрыла нас с головой – списанный вагон не был подключен к электросети. Высоко над мчащимся составом засиял бесстрастный лик луны, и вдруг мы услышали жуткий вой. Я рефлекторно забился в угол, наблюдая, как в коридоре медленно вырастает черный силуэт. Лунный свет преобразил нашего проводника до неузнаваемости. Еще недавно мирный и приветливый, теперь он медленно ковылял вдоль вагона, то жалостно завывая, то рыча неведомые проклятия. В его ладони поблескивала финка, вся в шпротном масле. Мы старались не дышать, и он, по счастью, нас не заметил, лишь продолжал бродить из конца в конец коридора, ни на секунду не умолкая, пока наконец не свалился в дальнем отсеке, чтобы замереть до утра. Остались лишь свист ветра, и хлопанье одинокой двери, и бескрайняя темнота. Когда потусторонний вагон выплюнул нас на пензенский перрон, мы поначалу обрадовались. В конце концов, нас окружал город, где живет много нормальных людей. Они мирно ходят на работу и в кафе, а порой, что особенно приятно, ездят в Москву, до которой не так уж далеко. Стало быть, выберемся и мы.
То, что московский поезд недавно ушел, нас почти не огорчило. Автостанция закрыта до утра – тоже не страшно. Без труда нашлась попутка до трассы. Мы заняли выигрышную позицию у самого поста ГАИ и замерли в ожидании.
Через час к нам подошел сердобольный инспектор.
– Ребята, что вы здесь делаете?
– Фуру ждем.
– Не будет никакой фуры. И вообще, машин не будет. Под Тольятти дамбу прорвало, так что даже не пытайтесь. Идите домой, спать.
Было уже поздно, и мы, смирившись, направили стопы в привокзальную гостиницу.
– Что вы здесь делаете? – уставилось на нас из-за решеток неопределенное существо в очках – то ли наспех постриженный леший, то ли домовой-переросток.
– Поселиться хотим, – пролепетали мы.
– Знаем мы вас, – усмехнулся леший-домовой. – Сперва селитесь, а потом такое…
– Какое? – переспросил я.
– Сами понимаете! – взвизгнуло существо. – Ладно уж. Заполняйте анкету.
И оно просунуло сквозь решетку два листка из школьной тетради в клеточку, на которых здоровенным лиловым штампом была оттиснута анкета.
Кое-как заполнив трудноразличимые пункты, мы протянули листки лешему. Тот холодно изрек:
– Сперва заверьте в отделении милиции, потом приходите. Оно здесь недалеко, на вокзале.
Мы вздохнули и побрели в зал ожидания – ночевать на скамейках. Общаться с чудовищами, столь живо описанными проводником-оборотнем, совсем не хотелось.
Едва забрезжило утро, мы отправились через весь город к другому вокзалу. Всего в небольшой Пензе их было четыре
– наверное, чтобы внушать доверчивым жертвам надежду. Купив билеты до Рузаевки – ближайшего транспортного узла, мы радостно плюхнулись на сиденье электрички. Пассажиров почти не было.
– Ребята, а вы часом не в Рузаевку собираетесь? – ласково спросила бабка-уборщица со шваброй наперевес.
Мы кивнули.
– Ничего у вас не выйдет. Рельсы разобрали. Ремонт.
И она, повернувшись к нам крепким тылом, подобно Фортуне, пошла елозить шваброй в других вагонах.
Когда на автостанции объявили, что из-за аварии на мосту движение перекрыто и автобусы не ходят, мы уже не слишком удивились. Было понятно, что город настроен серьезно и просто так не отпустит.
В третий раз мы вернулись на вокзал. Казалось, бомжи уже узнают нас и ухмыляются в грязные бороды, предчувствуя пополнение своих рядов. А может, все они были такими же, как мы, невозвращенцами. Отделение милиции маячило прямо перед глазами. Из него пока что никто не выходил, и от этого становилось еще более жутко.
– Милый город Пенза, выпусти нас, пожалуйста! – наконец взмолился мой спутник.
– Не знаю, что мы натворили, но мы больше не будем! – подхватил я. – Меня на работе заждались!
– А я и вовсе студент. Пожить толком не успел. Забери лучше его. Он старше.
– Нет, лучше его! Это сейчас он человек, а скоро превратится в юриста!
Город молча смотрел на нас, и провисшие провода чернели в небе, как кривая ухмылка.
Через пару часов мы благополучно вписались в поезд, который вез в Москву заключенных. В просторном почтовом вагоне переговаривались зэки, а я обессилено лежал на нижней полке в купе проводников. Перед носом маячил пульт управления с десятком загадочных кнопок, под одной из которых была привинчена черная табличка с надписью «Длительный отстой».
Как полюбить ужасный город Питер
В любом общении главное – это взаимность. Она в наших долгих отношениях с Питером была с самого начала, что и предопределило их гармоничное развитие. С первого взгляда я проникся к нему глубокой неприязнью, и город Петра ответил мне тем же. Я вполголоса ругался на его выбитые стекла и ухабы, из-за которых Питер напоминал гигантский музей собственной блокады. Он в ответ ехидно подкидывал самое безумное жилье, какое только можно вообразить, – от общежития циркового училища с огромными тараканами, которые, казалось, вот-вот сделают антраша, до подсобки в школьном кабинете химии. Чернильной питерской ночью я лежал среди реактивов под жерлом вытяжки и не мигая глядел вверх. Металлическая труба уходила в неведомое пространство, где ветер выл, как баньши, а вместо ядреного снежного мороза была коварная ледяная зябкость. Казалось, призраки осушенных болот всплывали над гранитом и пробирали до костей каждого в этом городе, полном скелетов.
Потом я повзрослел и свыкся с погодой. Теперь меня удивляли сами питерцы. Ну разве можно рационально объяснить их желание непременно именовать свой город столицей? Культурной, северной – какая, в сущности, разница? Думаю, большинство москвичей с радостью отдали бы Питеру этот статус вместе с правительством, тысячами чиновников, мигалками и вечными пробками. Мы-то знаем, что столичный статус – тяжкое бремя для живого города. Поэтому в большинстве крупных стран столица строится отдельно, как своеобразное гетто для слуг народа, а мегаполисы живут сами по себе.
Но потом я свыкся и с этим, как свыкаются со странностями эксцентричного дядюшки. И тогда, почти через двадцать лет, он вдруг устроил мне такую череду сюрпризов, что я взглянул на город иными глазами и полюбил его. Ведь что, в сущности, любовь, как не крушение привычных представлений, за которыми внезапно открывается нечто прекрасное?
Первый подарок был неожиданным. Мы с подругой гуляли ночью по городу, и ноги сами привели нас к Вечному огню. Была поздняя осень, вокруг пламени грелись бездомные. Завязалась беседа, и оказалось, что многие из этих бородатых перекати-поле – удивительно яркие личности с широким кругозором и оригинальным умом. С тех пор язык не поворачивается назвать их бомжами. Как минимум – клошарами, ведь они соответствуют сему гордому имени не меньше, чем парижские собратья.
Второй случай перевернул мои представления о питерской зиме. Я шел мимо Спаса на крови, с неба медленно падали крупные снежинки – такой снегопад бывает в волшебных шарах. Но главное – возле собора стоял музыкант и играл чистый изысканный джаз, который на московских улицах услышать почти невозможно. И этот музыкант, и собор, и кружащиеся под мелодию снежинки создавали такую гармонию, ради которой только и стоит жить.
Но окончательно я сдался после третьего случая. Я был в гостях у потомственных питерских интеллигентов – из той породы, что сейчас большая редкость даже в городе на Неве. Седеющий дед держал на руках внучку, совсем еще младенца, улыбался в прокуренные усы и легонько подбрасывал ее, как делают счастливые бабушки и дедушки во всем мире. Отправляя млеющего ребенка в полет, он тихонько приговаривал:
– Так и е… улся с крыльца, так и е… улся с крыльца…
Эти немудреные слова дышали настолько искренней нежностью и любовью, что я чуть не прослезился. С такими дедами питерская интеллигенция непобедима, и во всяком ее чудачестве можно увидеть бездну очарования.
С тех пор мы живем с Питером душа в душу, и я радостно предвкушаю каждую новую встречу.
Однако в наш быстрый век немногие согласны ждать двадцать лет, подобно библейским патриархам. Поэтому я решил собрать воедино рецепты любви к Питеру от своих знакомых. Вдруг они кому-то помогут прийти к этому городу немного быстрее?