Любопытно, что редкому чужаку он открывается сразу. Питер предпочитает сперва отпугнуть человека, чтобы случайные визитеры ушли навсегда. Запутать своими противоречиями – недаром этот город олицетворяет и свободу, и несвободу. Чтобы его почувствовать, нужно терпение.
Светлана Бороздина, ныне живущая в Чехии, вспоминает: «Когда я в первый раз попала в Питер, я не знала, куда бежать и что смотреть. В итоге не успела никуда. Я бегала вокруг Александровской колонны, лазила на Исаакий и накупила кучу открыток. Фотоаппарат прыгал в руках, целился то на один карниз, то на другой, пытаясь поймать какие-то частности. Я была глупая и думала, что из частностей можно составить мозаичное целое.
Второй раз я уже исследовала Питер по принципу “Здесь я была – значит, больше туда не пойду”. Маршрут был традиционным туристическим, но без экзальтированной беготни. Эрмитаж, Пушкин. Мы с городом присматривались друг к другу. Он старался показать мне, какая он сволочь, залезая холодными руками под пальто и дергая ледяными пальцами за уши. Я делала вид, что мне это нравится.
В третий раз в Питере мне было плохо так, как мало когда в жизни. Я гуляла по кривым набережным, откидывая тяжелыми ботинками собачье дерьмо, которого тогда было почему-то на редкость много. Я просила город меня защитить, потому что больше было некому. Но он дал понять, что не любит слабых и со своими проблемами мне придется справляться самой: ему и без меня хватало забот.
В четвертый раз я наконец приехала в Питер летом. Я была в полувменяемом состоянии, потому что перед этим месяц отработала вожатой в отряде с тридцатью шестнадцатилетними уродами. Мне хотелось спать, и точка. Питер перестал меня волновать: мне было все равно, где я нахожусь. Кажется, я тогда не вылезала из гостиницы вообще.
Пятая попытка снова была летом и оказалась сюрреалистичной. Общежитие, номера в котором представляли собой шестиместные загоны для бегемотов. Потолки высотой в четыре метра, под которыми толклась куча жужжащих тварей. Нет горячей воды, сна, уюта и тишины. Зато есть храм Спаса на Крови под окнами, джаз на Итальянской, безумный флирт в ночном трамвае, голова кругом и все какое-то нереальное. Потом я приехала осенью, и Питер понял, что ему от меня никуда не деться. Я застала его врасплох: ведь он уже вздохнул с облегчением, что не увидит туристов до весны. Мне именно это и было нужно. Я исследовала город не так, как мой фотовооруженный собрат. Мне было плевать на достопримечательности, я просто гуляла и впитывала этот воздух. Было грустно оттого, что я здесь не живу, и Питеру тоже было грустно, но по каким-то своим причинам. Наше настроение удивительно совпало, и мне не хотелось уезжать.
После этого я не была в городе почти два года. Я изменилась, и мне хотелось, чтобы Питер изменился тоже, чтобы он кормил меня не только духовной пищей. Чтобы дал мне помимо коней Аничкова моста и отблеска золота на куполе Исаакия чистую постель и вкусный ужин. Чтобы я приезжала не с рюкзаком, набитым консервами, как будто отправляюсь на завоевание, а с невесомой сумкой, словно в гости к старому другу. Ведь я знаю, что он обо мне позаботится.
Кажется, мы поняли друг друга. Я не раздражала его иностранным говором, а он старался водить меня по улицам, где нельзя поскользнуться. Кажется, я интуитивно выбирала места, где меня ждут, а он услужливо доводил меня до дверей. Кажется, он дал мне лучшее, что мог дать, а я уехала вовремя, не успев ему надоесть.
И, кажется, я буду очень по нему скучать. Правда, не знаю, по какой из его ипостасей больше».
Пока одним близки долгие истории, другие поводы для любви перечисляют взахлеб, подобно Пушкину, который когда-то так увлекся, что приписал городу получасовые ночи, за которыми в действительности ему пришлось бы ехать в Финляндию. Благо тогда виза не требовалась. Дарья Шевцова из Минска старается быть более точной:
«У него особенный запах: большой воды, старины, истории, мыслей и свободы.
Потрясающий контраст: улочки-улочки, а потом БАХ! – и невероятный простор.
Много незаметных с первого взгляда мелочей, странных для внешне пафосного города: смешные объявления, махонькие, но многозначительные трафаретные граффити, огромный ржавый автомобиль без двух колес почти в центре улицы… Надо только замечать.
Если повезет – можно найти открытую крышу, тогда вообще счастье.
Много памятников, свадеб, котов.
Самое смешное, но главное: город все чувствует и понимает. Как ты к нему, так и он к тебе. Я каждый раз степенно выхожу из вагона, вдыхаю полной грудью, улыбаюсь и здороваюсь. А когда уезжаю – почему-то плачу. Но это девочковое». Ей вторит Мария Симонова из Томска:
«Люблю за прохладный ветер от реки в жаркий летний день. За уютные кофейни и булочные, за маленькие книжные, за тихие улицы со старинными зданиями, по которым можно весь день ходить пешком. За улицу Рубинштейна, где театр “Зазеркалье”, за дворы-колодцы, где ранним утром гулко раздается стук твоих каблуков, за набережные, за дома, на которые не насмотреться»…
– Каждый раз, когда я еду в Питер, я попадаю на кладбище, – рассказывает живущая в Австралии бывшая москвичка Галина Лазарева. – То литераторские мостки, то еще что… Поэтому ассоциация закрепилась стойкая, но почему-то не негативная. Город на костях, известное дело. Место не для веселья, а для грустной задумчивости. И времени побыть наедине с собой. Питер не Москва, он не мешает.
– Это довольно извращенное чувство, – говорит израильтянин Александр Шапиро. – Я не знаю, зачем оно нужно…
Но если хочешь полюбить Питер, надо проводить там много времени бесцельно, когда грустишь.
Совсем по-другому открылся город Елене Олейниковой:
– Контраст между туманной набережной и гордыми фигурами египетских сфинксов поразил. И надпись на доме «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна» в сочетании с траншеями (там был юбилей какой-то, готовились, асфальт перекладывали). Вообще, асфальт тогда в городе был только местами. Поэтому казалось, что это и не город вовсе, а придворная деревня… Душевная и светлая даже ночью!
– И старушки, – добавляет москвичка Наталия Лихушина. – Очень милые старушки. Зайдет такая старушка воздушная в вагон. Ничего ни от кого не требует, но полвагона вскакивает!
– Почему я люблю Питер? Из-за женщин! – почти в один голос изрекают мои друзья Рома и Антон.
Иделия Айзятулова выражается тоньше:
– Иногда очень неплохо, что эскалаторы в метро такие длинные.
А писательница и поэт, лауреат премии «Дебют» киевлянка Анна Гераскина и вовсе полюбила Питер по ошибке:
– Всему виной Аничков мост. У мамы язык не повернулся сказать деточке в бантах, рюшах и сползших колготочках, что он не Анечкин, а всего лишь Аничков. А если в городе есть твой мост, да еще и с конями, как же его не полюбить?
Три жеребца
Это случилось давно, в конном клубе под Нижним Новгородом. Основала его семейная пара горожан, уехавших жить в деревню. Сейчас у них две огромные конюшни, в которых комфортно живет более сотни лошадей, а тогда, десять лет назад, кони ютились в небольшом грязном хлеву, куда без сапог и зайти было страшновато. Нехватку денег и опыта хозяева компенсировали старанием и любовью к своему делу, но порой им все равно случалось горько ошибаться.
Была глубокая ночь. С Волги наползал густой туман, в котором пасущиеся лошади казались призраками. Мы сидели среди них на влажной траве, до рассвета было далеко, и хозяева рассказывали истории из своей жизни. Я хочу поделиться одной из них.
Много лет главным в их крошечном табуне был бурый казахский жеребец. Он был лохмат и неказист с виду, зато отчаянно вынослив и старателен. Туристы его любили, а жеребята – такие, как молоденький тонконогий Граф, – носились следом, задрав пушистые хвостики, похожие на беличьи. Но хозяева лелеяли мечту о просторной конюшне, в которой будут стоять грациозные трепетные лошади, каких любят рисовать на картинах. Эта мечта толкала их вперед, без нее они никогда бы не оставили город ради деревни, да только бурый был мало похож на жеребца их мечты, и дети у него тоже рождались выносливые, лохматенькие и низкорослые. Таких называют кашлатками. С ними хорошо продираться сквозь бурелом, но скакать по радуге своих грез лучше на сером в яблоках красавце с длинной шелковой гривой.
И такой жеребец нашелся. Он был горделив и прекрасен. Хозяева конюшни влюбились в него с первого взгляда. Чтобы его купить, им пришлось влезть в долги, но они не колебались ни минуты. Прежнего вожака спешно превратили в мерина, и новый король вступил в предназначенное ему стойло, будто на престол.
Первым делом он показал свою силу и власть на примере предшественника. Бил он бурого долго и жестоко, продолжая лягать даже после того, как тот повалился на спину, задрав копыта и всем видом демонстрируя покорность.
На следующий день бурый ушел из конюшни. Он отправился куда глаза глядят, и за ним последовали три верные кобылы, решившие, что старый супруг лучше новых двух, даже если он мерин. Но вскоре беглецов отыскали и вернули обратно. Пришло лето, пора дальних походов. И тут оказалось, что молодой жеребец совсем не приспособлен к долгим лесным путешествиям. Летевший, как птица, по скаковой дорожке, на заросших тропках он робел и спотыкался. В конце концов он сломал ногу.
Обычно для коня, да еще и в глубинке, перелом – верная смерть. Но хозяева любили его, а потому попытались спасти. Серого подвесили на веревках рядом с другими лошадьми так, что больная нога лишь слегка касалась земли. Бурый мерин подошел к нему, обнюхал и вернулся к кобылам, даже не укусив своего мучителя. А тот вынужден был день за днем беспомощно смотреть, как обитательницы его гарема гуляют с другим, не обращая на бывшего повелителя ни малейшего внимания. Однажды утром молодого жеребца обнаружили мертвым. По-видимому, он раскачался на веревках и разбил себе голову о стену.
Миновали осень и зима, и вновь наступил случной сезон. Молодой производитель погиб, старый стал мерином, а нового хозяева покупать не решались. И тогда выбор пал на Графа. Юный жеребчик подошел к своей первой кобыле неуверенно, но при помощи людей у него все получилось. Тогда он победно оглядел табун и впервые в жизни заржал не как взвизгивающий ребенок, а гордо, по-мужски. Впереди было е