удь на Кавказ…» Метался по монастырям, путешествовал в вагоне третьего класса и нигде не задерживался, поскольку, конечно, понимал: если вся Россия, словно жена, гонится за тобой, то крича, то пытаясь себя искалечить, скрыться можно лишь в одном убежище. Том самом, в котором позже Маяковский спасся от превращения в чиновника, а Пастернак – от травли после «Доктора Живаго». Не успело короткое путешествие окончиться на станции Астапово, как она догнала его и принялась, уже не сопротивляющегося, рвать на части. Марксисты превозносили писателя как «зеркало русской революции», священники пускали слухи, что он ехал в Оптину Пустынь каяться, да так и не успел, Бунин и вовсе находил в учении Толстого сходство с индуизмом. Кто-то проклинал его и объявлял графоманом, а Илья Репин изобразил друга по ту сторону жизни в цветущем саду – созерцающего с удивленно открытым ртом то ли солнце, то ли вечную тайну. Каждый старался прилепить свой символ на простую могилу, усыпанную жухлыми листьями поздней осени. Так велики были жизнь и смерть писателя, что эти споры еще не затихли. О нем созданы сотни книг, но одна крошечная фраза, написанная рукой журналиста, повлекла, пожалуй, самые неожиданные последствия.
«Мы ведь были первыми иностранцами, спевшими в русской тюрьме?»
«Раскопки проводятся либо для решения большой научной проблемы, либо, как здесь, если намечается строительство, и мы, раскапывая памятник, его спасаем. Это так и называется – спасательный раскоп»
Гранитный камень на могиле жеребца Ворона
Лошади Рязанщины
«Старики говорят, что эрзянские песни предназначены для общения с высшими силами»
«Самогонка на мертвых пчелах. Это – настоящая мордовская виагра»
К котам нагайбаки исстари относятся уважительно, считая их приятелями домового
Нам плевать на вождей, мы хотим отделить себя от самой толпы
Митинг на Болотной площади
Смех – удел победителей, а то, что мы ненавидим, всегда возвращается
Бакшевская Масленица
Много фестивалей – это много людей, которые тусуются, не уезжают, тратят деньги и создают новые творческие центры
«Гагарин учился в саратовском индустриальном техникуме, впервые поднял самолет в воздух в нашем авиакружке, у нас же и приземлился после полета в космос – благодатная почва для мифологии»
«У археолога нет цели раскопать все и сейчас. Это как охота на зверей, занесенных в Красную книгу»
В 1934 году, незадолго до смерти, Владимир Гиляровский выпустил книгу воспоминаний «Друзья и встречи». В ней много историй о Толстом, в дом которого дядя Гиляй был вхож, и, среди прочего, сказано: «Недаром ведь, когда через шестьдесят лет после того, как он жил в этих местах, Толстой ушел из Ясной Поляны, покинул роскошь, славу и почет, железнодорожный билет, найденный в его кармане, был до Владикавказа: он стремился в казачьи станицы!» Откуда Гиляровский это взял, мне неведомо. В толстовских архивах сведений о таком билете нет, а если судить по воспоминаниям свидетелей, его и быть не могло. Скорее всего, старый журналист что-то напутал. Но история с билетом до Владикавказа пустила глубокие корни на юге России, в тех местах, где будущий писатель был одинок и несчастлив, но, по собственным словам, изведал высочайший взлет мысли, впоследствии сделавший его автором «Войны и мира» и «Анны Карениной».
Весь Кавказ ныне считает Льва Толстого своим. Казаки думают, что он ехал в их станицы. Дагестанцы уверены, что он, отрекшись от православной церкви, собирался принять ислам, и даже используют имя классика для обращения в свою веру. Чеченцы убеждены, что он направлялся к ним, надеясь снова увидеться со своим кунаком Садо. Благо, станица Старогладовская, где когда-то жил писатель, находится в Чечне, о музее Толстого заботятся чеченцы, и даже сам гранитный Толстой возле музея отчетливо похож на горца. Билету посвящают целые сборники стихов:
Старик уходил от дряни,
Бежал от чужого глаза.
Лежал у него в кармане
Билет до Владикавказа…
Они во многом правы. Лев Толстой действительно вернулся на Кавказ – через два года после смерти, когда увидела свет его последняя повесть «Хаджи-Мурат». Только сделал он это не для того, чтобы обратиться в ислам или примкнуть к какому-либо другому лагерю, ведь истинная любовь не различает лагерей и не нуждается в них. Эта повесть – лекарство без срока годности, исцеляющее от враждебности по отношению к кавказцам. Она помогает понять их, а ненависть возможна лишь в непонимании. Кажется, что «Хаджи-Мурат» написан вчера, и автор иронизирует над недавними чеченскими кампаниями. Но Толстой уже был выше иронии. Он спокойно и обстоятельно показал, что при всех внешних различиях предводитель бунтующих горцев мало чем отличается от российского самодержца, а заложник царской власти – от кавказского пленника. Пугающая злободневность этой повести – лучшее доказательство того, что с тех пор почти ничто не изменилось. Иначе и быть не могло, ведь «каждая власть основана на насилии и каждая власть поэтому дурна». Просто не надо пускать ее в свою жизнь ни как источник незаслуженных благ, ни как козла отпущения, на которого можно свалить свои неудачи. А потому я завершу эту историю другой нестареющей цитатой из Льва Николаевича: «Чтобы положение людей стало лучше, надо, чтобы сами люди стали лучше. <…> Внешняя же общественная деятельность, в особенности общественная борьба, всегда отвлекает внимание людей от внутренней жизни и потому, всегда неизбежно развращая людей, понижает уровень общественной нравственности, как это происходило везде и как мы это в поразительной степени видим теперь в России».
Часть третьяЮг
Начинается Юг на равнинах Ростовской и Астраханской областей, по духу мало отличающихся от российского Запада. В степях цветут тюльпаны, а в пойме Волги распускаются лотосы и летают стаи пеликанов, но люди почти те же. Порой они кажутся даже более русскими, чем жители Средней полосы. Между этими областями – Калмыкия, осколок далекой буддистской Азии, чудом перенесенный в Европу. Еще южнее начинается Кавказ – узкая гористая местность между Черным и Каспийским морями. Чем дальше, тем больше удивительных традиций и живого фольклора. Лучше всего они сохранились на самом краю – в Дагестане. Но и соседям есть что показать – суфийские обряды чеченцев, изобилие средневековых башен в Горной Ингушетии, народная вера осетин, музыка и современное искусство Кабардино-Балкарии, огромные табуны Карачаево-Черкесии… Со стороны Кавказ кажется монолитным, но разница между здешними республиками не меньше, чем между государствами Западной Европы. Кому-то изобилие культур покажется избыточным. Оно действительно порождает конфликты – но и подпитывает страну жизненными силами, позволяет выживать в меняющихся условиях. Под оболочкой растущей религиозности проглядывают корни, общие для всей России. Как в Бурятии, Якутии или в рощах Средней полосы, на священных местах тут развеваются многоцветные ленточки. Дагестанский праздник первой борозды похож на одноименный обряд в Удмуртии. Даже нередкая присказка «у вас, в России» роднит Юг с Востоком. Соседствующие культуры неизбежно смешиваются. Завоевание Кавказа в XIX веке сделалось возможным лишь когда русские войска восприняли местные обычаи и, по сути, стали еще одним кавказским народом. Однажды на рынке у крепости Грозной солдаты повздорили с чеченцами. Прибежавшие на шум пехотинцы из другого полка ввязались в потасовку – на стороне горцев. Один из них так объяснил этот странный поступок: «Чеченцы – наши братья. Мы с ними уже двадцать лет деремся!» Сами кавказцы тоже менялись под влиянием русских. Посиделки на кухне в махачкалинских квартирах неотличимы от излюбленного досуга советской интеллигенции, а самовары встречаются чаще, чем в любой другой части страны. Только все официозное здесь не приживается, упрямо превращаясь в самопародию. Поэтому новости с Юга отвращают от него многих, кто там не бывал. Но стоит приехать – и понимаешь: у этого региона большая душа.
Если для северян божественное растворено в природе, на Юге бог – это сосед. Седой аксакал с кривой клюкой, могущественный, щедрый и обидчивый. Кем бы ты ни был, с ним надо считаться. Ошибка обойдется дорого, ведь тут, как нигде в России, соседствуют радость и боль, дружба и предательство. Теплая, залитая солнцем земля дарит и хорошее, и дурное. Ветви деревьев сгибаются под тяжестью плодов, народы, говорящие на разных языках, рассыпаны в таком изобилии, словно Вавилонская башня рухнула именно здесь, и ее кирпичики тут же растащили по сотням других, не менее хаотичных строек. Люди легко рождаются и так же легко умирают. За десять лет Юг может измениться больше, чем Север за столетие. Удивительные истории прорастают всюду, как цветы. Надо лишь собрать из них букет.
Москва – Беслан
– Ты че такой бледный? Боишься, что тебя убьют? Не бойся, нас всех убьют.
Солдатик с острым живым лицом осклабился, увидев, как скривился лопоухий товарищ, уже час монотонно драивший ременную бляху с советским серпом и молотом на фоне звезды. Командир ушел в другой вагон, и теперь он явно считал себя главным.
Под мусорным баком возле тамбура – шеренга одинаковых ботинок. Половина вагона – призывники, после пяти месяцев учебы гордо именующие себя группой «Антитеррор». Поезд идет до Владикавказа, а они и сами не знают, на какой станции им выходить.
– Эх, как мы на учениях бесились! – начинает остролицый, обращаясь к ближайшем попутчику. – Однажды захватили офицерскую общагу. Стоим в масках, как полагается. Сержант нам кричит: «Вы что, там же дети!» А детишки только радовались. Скакали вокруг и просили: «Дяденька, дай подержать автомат!»
Постепенно вокруг него сбивается кучка сослуживцев, уставших слушать ветерана Чечни, травящего за стенкой бородатые анекдоты. Но еще большим успехом пользуется другой балагур, который в подробностях рассказывает, чем знаменита Саша Грей.