Свисающие с верхних полок ступни солдат кажутся неестественно большими, мультяшными. Над загорелыми лицами, у самой кромки стриженых волос – бледные полоски.
– Решил сержант проверить, чисто ли я вымыл под кроватью. Говорит, ползи под ней! Я, не будь дурак, аккуратненько пробираюсь на пальцах, чтобы не запачкаться. Вылез, а он кричит: «Почему колени грязные?»
Остролицый продолжает травить байки, и я вспоминаю услышанную недавно фразу, что в армии все врут. А вернувшиеся с войны, либо отмалчиваются, либо врут вдвойне. Защитная реакция, так уж устроен человек.
На долгой остановке юные осетинки покупают солдатам мороженое.
– Я бы тоже хотела служить, – говорит черноволосая красавица лопоухому. – Берут ли сейчас девушек?
– Не надо, – смущенно улыбается тот. – Не нравится мне здесь.
– Что, дедовщина?
– Нет у нас никакой дедовщины. С этим сейчас строго. Стоит споткнуться, синяк набить, сразу требуют объяснительную, не ударил ли кто. Замучили совсем. Просто в армии скучно, и все время придираются. Единственное удовольствие – это покурить.
Солдаты сходят с поезда рано утром, я еду дальше, всматриваясь в проступающие из тумана белые зубцы гор. В Беслане изуродованный взрывами школьный спортзал накрыт высоким куполом. На стене – фотографии погибших спецназовцев и заложников. Я перекатываю в мозгу, словно камешки, безликие цифры – 334 погибших, из них 186 детей, и ничего не чувствую. Некоторые вещи сложно осознать. А потом бросаю взгляд на одну из табличек, и внезапно все становится ясно. До боли. С фотографий глядят молодая красивая женщина и четверо ее детей. Мужа нет.
Он, должно быть, выжил.
Автостопом по Чечне
1
На развилке у Назрани мы простояли недолго. Не успела моя подруга Вика взмахнуть рукой, как рядом притормозила черная иномарка с заветным регионом 95 на номере. Высокий молодой чеченец гостеприимно распахнул багажник:
– Полезайте!
Потом улыбнулся:
– Да шучу я, шучу. Давайте ваши рюкзаки.
– Не бойтесь, ребята! – отозвался его приятель с переднего сиденья, когда мы удобно разместились, сдвинув вешалки с дорогими костюмами. – Сезон сбора черемши окончен, рабы нынче не нужны, так что никто вас здесь не тронет.
Так, с шутками и прибаутками, мы отправились в Чечню.
– Только имейте в виду, – предупредила Вика, – нам на посту сказали, что сегодня в Ингушетии была перестрелка.
– Тоже мне проблема! – усмехнулся водитель. – Женился, наверное, кто-то. Из пистолетов пару раз стрельнули, вот федералы и набежали.
Однако далеко уехать не удалось. Дорога на Чечню оказалась блокирована, навстречу нам потянулась вереница БТРов и грузовиков с солдатами.
– Н-да, это не свадьба, – задумчиво сказал водитель. – Похоже, кто-то уже никогда не женится.
Он крутанул баранку и резко свернул в ближайший проулок.
Вскоре, петляя между домами, мы объехали пост и выбрались на перекрытую трассу.
– Это не опасно? – спросила Вика.
– Ну вы даете, ребята. В Чечню едете и жить хотите! Конечно, опасно! Но мы любим рисковать.
Вскоре машина притормозила у небольшого здания. На черной доске мелом были написаны номера угнанных машин.
– Пост «Кавказ-1», – пояснил друг водителя, пока тот отдавал солдату документы на проверку. – Во время войны страшное было место. Очень здесь любили издеваться и унижать. Заставляли идти на четвереньках, а можно было и просто исчезнуть.
Всю оставшуюся дорогу они рассказывали про местные обычаи:
– Для чеченца неприемлем мат. Даже если не на меня, просто в общественном месте, в присутствии моей сестры кто-то выругается – я его поставлю на место.
Но и сама сестра могла получить пулю, если бы вышла замуж за иноверца.
Говорили ребята на русском почти без акцента, это была речь хорошо образованных людей. Вскоре мы привыкли к их своеобразному чувству юмора, да и наш интерес к местной культуре не оставил спутников равнодушными. Хотя им было не по пути, они нас довезли до нужного города и, выйдя из машины, пожали на прощание руки. Граница осталась далеко позади. Мы были в центре республики, и уже понимали, что путешествие будет интересным.
2
Грозный похож на гигантскую поздравительную открытку -
красивый, глянцевый, с витиеватыми изъявлениями благодарности. В центре ночами горят огненные письмена: «Рамзан, спасибо за Грозный!» Всюду портреты троицы: Кадыров-отец, Кадыров-сын и президент России. На проспекте Путина целый квартал занимают жмущиеся одна к другой аптеки, которых там, наверное, несколько десятков. Называть улицы в честь живых правителей или их отцов здесь любят не только в городах, но и в малых деревеньках – кавказцы уверены, что такие дороги приводят в порядок первыми. Ведь даже мысль об ухабах на улице, названной в честь президента, попахивает крамолой. Проспект Путина сходится с проспектом Кадырова в центре, возле мечети «Сердце Чечни», похожей на Голубую мечеть в Стамбуле. Такие же мечети, только поменьше, построены во многих селениях. Неподалеку – светящаяся реклама. Усатый боец в буденовке, сжимающий винтовку, сурово наставляет на прохожих палец: «А ты купил квартиру в Грозном?»
Таксист привычно превышает скорость, его тормозит гаишник. Они долго беседуют и расстаются как лучшие друзья.
– Заплатил? – спрашиваю я.
– Ты что! Оказалось, мой дядя – его начальник!
На рынке бурлит жизнь. В огромных деревянных барабанах парятся манты. Слоями, как блины на масленицу, лежат тонкие чеченские лепешки с творогом и тыквой. Шкворчат галушки, медленно вытекает из наклоненной банки густая сметана, вкуснее которой, кажется, нет на свете.
– Подходи, красавица, – завлекает Вику продавец-азербайджанец. – Тебе грушу за двадцать рублей продам. А тебе, парень, только за тридцать!
Зато женщины в платочках по соседству щедро угощают огурцами и квашеной капустой – просто так.
Вечер. Когда бродишь по ярко освещенным улицам, любуясь высотными зданиями, кажется, что находишься в благополучной европейской стране, и даже вооруженные до зубов полицейские лишь слегка подтачивают иллюзию. Тепло, ветви колышет легкий ветерок. Румяный повар проводит нас через кухню отеля «Грозный-Сити», и мы выходим сквозь окно на крышу. Внизу вспыхивают огни, переливаются многоцветьем фонтаны, на вершинах минаретов «Сердца Чечни» мигают красные лампочки.
В крохотном парке возле мечети степенно гуляют супружеские пары. Уже одиннадцать вечера, но вокруг резвятся дети. Поддавшись всеобщему настроению, мы бродим по ночному городу, а когда устаем, обращаемся в мечеть, и ученики медресе провожают нас в дом бабушки, которая сдает двухместную комнату за двести рублей. На тумбочке нас ждет подарок – полное блюдо маленьких эклеров. Такую же порцию она приносит нам утром к завтраку.
3
В охотничьем магазине Урус-Мартана – набор оружия, которым остался бы доволен даже герой голливудского боевика. Посередине – загадочная табличка «Пистолеты на масаж не просить пожалуйста». «Билайн» вместо всероссийского длинноволосого хипаря с голой грудью рекламирует кавказец в балахоне. Неподалеку – социальная реклама со строгой блондинкой и надписью: «Налоги – это цена, которую мы платим за возможность жить в цивилизованном обществе». На вывеске магазина исламской одежды – женщины в хиджабах со смазанными до неузнаваемости лицами и броский слоган: «Европейский стиль, европейское качество!» А совсем рядом молодая чеченка в короткой юбке и без платка командует рабочими, укрепляющими на здании вывеску студии красоты «Эгоистка». Если у тебя есть подходящие знакомства, можно и здесь одеваться, как на курорте где-нибудь во Франции. Я пытаюсь ее сфотографировать, и Вика испуганно шепчет мне на ухо: «Смотри, кто сзади. Только не очень резко». Я поворачиваюсь и встречаюсь взглядами с двумя спортивными ребятами, у каждого из которых на поясе аж по два пистолета. Киваю им, они улыбаются в ответ, и мы с Викой уходим. Через минуту я выхожу из ступора и с воплем: «Какой кадр упустил!» бегу обратно разыскивать живописных братков, но их уже и след простыл. Через несколько месяцев так же внезапно кончится и обилие оружия на улицах.
4
Очередной попутчик везет нас из города в город.
– Я вообще не понимаю этих разговоров – кто хуже, кто лучше. Все нации равны. В войну, еще ребенком, я в Грозном по трупам ходил. Потом лет десять в себя прийти не мог. Как мог народ на народ пойти? Будь ты русский, чечен или папуас – всех Аллах создал. Вот если бы мы вылупились от обезьян, тогда другое дело. Но вы ведь в эту чушь не верите? У вас,
в России, я знаю, безбожников полно. Говоришь, здесь тоже Россия? Ты это постовым объясни. Почему они меня останавливают на границе республики, словно я в другую страну еду? Да, говорят, ты россиянин. Но ты еще и чеченец…
5
До озера Кезеной-Ам мы добираемся с молодым парнем на белоснежной «Ауди кватро». Роскошная машина недовольно ворчит на рассохшемся серпантине, словно принцесса, которую заставили идти за плугом. Через пару лет здесь будет идеальный асфальт, но пока камни скребут по днищу, вырывая с корнем мелкие детали, полусорванный бампер жалобно болтается, мы в один голос убеждаем водителя, что доберемся сами, но джигит непреклонен:
– Ребята, что вы! Это не ради вас. Я сам хочу на озеро посмотреть.
Возле Кезеной-Ам он высаживает нас перед опешившим пастухом, перегоняющим отару, и тут же уезжает. Он опаздывает на поминки – восемнадцатилетний двоюродный брат сбежал из дома и отправился воевать в Сирию на стороне повстанцев, где почти сразу был убит. Все семейство в горе и ярости. Сами они – сторонники президента Асада.
– Можно у вас купить сыр? – спрашиваем пастуха.
– Какой купить? – обижается он, с трудом подбирая русские слова. – Только подарок! Вы же гости!
В хижине, пока мы запиваем сыр горячим чаем, бородатый крестьянин неожиданно извлекает из-под кровати балалайку и, ловко перебирая струны, затягивает печальную песню, тон которой отчаянно контрастирует с его лукавым прищуром.
– Скучно здесь, вот и выучился играть, – поясняет он после импровизированного концерта.
Обратно нас везет на раздолбанном «КамАЗе» просветленный водитель, недавно беседовавший с главой республики.
– Отправил я эсэмэску на телефон в его «Инстаграме», чтобы нам детский сад и дороги сделали, – рассказывает он под гул мотора, то и дело хлопая дверцей со сломанным замком. – Не прошло и получаса, как Кадыров мне сам позвонил. Сколько, мол, у вас жителей? Я отвечаю: «Самое меньшее – две тысячи». А он: «Из всех этих людей ты один со мной связался.
Тебе и отвечу. Детский сад, дороги – все сделаем. Подождите, до вас очередь еще не дошла». И добавил напоследок: «Обращайся, если что. А хочешь – приезжай сюда, поговорим с глазу на глаз». Я ему: «Не могу, мне работать надо». Он только рассмеялся. «Красавчик, – говорит. – Уважаю тех, кто работает».
И снова – добрая бабушка и чай, и телевизор, вещающий об опасностях, грозящих российским детям в Соединенных Штатах. Звонит водитель потрепанной «Ауди» – убедиться, что мы благополучно добрались до ночлега.
6
Давно отзвучали в бывшей казачьей станице призывы
к вечернему намазу. Череду просторных домов из одинакового красного кирпича медленно затягивает полумрак. В соседней комнате подтянутый дед в очках с тонкой оправой тетешкает внука, что-то приговаривая на древнем гортанном наречии. Я сижу со своим чеченским другом за накрытым столом и беседую о войне. Прихлебывая густой вкусный чай, он рассказывает, что особых боев возле станицы не было, а до Первомайской, где случилось настоящее сражение, отсюда далеко.
– Как вели себя наши с местными? – спрашиваю я. – Не зверствовали?
Опрометчивое «наши» повисло в воздухе, как фальшивая нота, но мой собеседник лишь улыбается:
– Да какое там! Только еду постоянно клянчили. Худые, голодные… За горбушку могли через всю станицу на танке прокатить. Когда они в первый раз приехали, я еще маленьким был. Остановился один танк у дома, с него соскочил солдат и попросил хлеба. Я достал на кухне свежий чурек, разрезал и засыпал внутрь насвая. Тот взял и дальше поехал. Уж и не знаю, отравился или нет…
Внезапно я чувствую себя, словно человек, который барахтается в толще воды, не в силах понять, плывет ли он вверх или погружается в пучину. С кем я? С неизвестным танкистом, обезумевшим от голода, или с другом, накормившим его известью, пометом и махоркой? Кто для меня теперь «наши»? Смогу ли я когда-либо произнести это слово так, чтобы оно не резало слух?
– Еще чаю? – спрашивает друг, заметив, что я задумчиво смотрю вглубь опустевшей чашки.
И, не дожидаясь ответа, тянется за чайником. В соседней комнате смолкла песня на странном, ускользающем от меня языке, и дед, помолчав немного, затягивает над засыпающим младенцем, сыном моего друга:
– Баю-баюшки-баю, не ложися на краю. Придет серенький волчок и ухватит за бочок…
Чисто, без малейшего акцента – так, как пели когда-то в русских селах и почти не поют в Москве.
7
Блестящая иномарка, слегка подрагивая, обгоняет «Лады»
простых жителей республики. Кажется, на Северный Кавказ уходит чуть ли не вся продукция отечественного автопрома. На роскошном хайвее скорость почти не чувствуется, и Вика, поглядев на спидометр, не сразу верит глазам:
– Сто девяносто километров в час?
– Нет, – успокаивает ее коротко стриженый водитель,
с трудом ворочая сломанной челюстью. – Не сто девяносто, а двести десять! – заканчивает он, вжимая в пол педаль газа. Вскоре мы тормозим на посту. Полицейский берет под козырек:
– Нарушаете?
– Разумеется! – водитель улыбается так широко, насколько позволяет перелом.
– Ваши права!
– Подожди, друг. Они у меня под задницей, лень доставать. Мы же дома. Зачем злишься? Я только подвезу ребят и сразу вернусь. Хорошо?
Полицейский отходит, и мы летим дальше.
8
Аргунское ущелье – наверное, самое прекрасное в республике. Вступаешь на крохотный мостик с низкими перилами, будто бы перекинутый через небольшую ямку, и видишь внизу полускрытый листьями головокружительный провал в пару сотен метров. Неподалеку из скалы выступают две древние родовые башни. Говорят, одну из них расстреляли российские танкисты. Теперь она восстановлена.
– Мы на срочников не в обиде, – говорит водитель, начальник местной охраны. – Солдатики, что с них взять. Сами были не рады сюда угодить. А вот среди контрактников попадались разные…
Внучка льнет к деду с курчавой седой бородой. Мы сидим за столом, и семья угощает нас скромной, но вкусной деревенской едой. Я тыкаю вилкой в желток, похожий на крохотное живое солнце, а дед степенно рассказывает о своей жизни, пчелах, хозяйстве, и лишь вскользь сетует, что до войны они жили куда богаче. Потом пришлые люди сожгли и дом, и живую скотину прямо в хлеву.
– Кто это сделал? – спрашиваю я.
Но он не отвечает, переводя разговор на другую тему.
– Знай, – говорит дед на прощание, – в наших горах можешь смело приходить в любой дом. Везде будут и ночлег, и чай.
А где у нас чай, там и голодным не останешься. Мы рады каждому гостю.
Он провожает нас до трассы и помогает остановить машину. Жужжат ленивые пчелы, кони жуют траву, облака набухают дождем над цветущими склонами, и невозможно представить здесь войну – ни будущую, ни прошлую.
9
А еще были девушки в хиджабах, певшие хором русские песни о любви. И была новая огромная библиотека, и лезгинка на окраине Грозного, которую я танцевал с местной красавицей под выстрелы проезжающих водителей. Чечня, словно радушная хозяйка, стремилась показать себя гостям с лучшей стороны, спрятав грязное белье и поломанные вещи по дальним чуланам. В конце концов, была весна, и мало где она чувствуется так щемяще-остро, как на Кавказе. Но настала пора возвращаться.
Обратно нас вез бритоголовый задумчивый рыбак с длинной черной бородой.
– Люди – как пять пальцев, – говорил он. – С виду похожие, на самом деле разные. Исчезнем без следа, только запомнит кто-то и скажет потом: хороший человек был. Или плохой. Мне ничего не надо, только бы детей вырастить, чтоб говорили про них: «Хорошие люди. Должно быть, и отец их таким же был».
Зачем так много людей с автоматами? Полиция есть, ОМОН для чрезвычайных случаев. Боевиков почти не осталось.
Так, бегают по лесам три инвалида. Я бы, чем все эти гвардии создавать, накупил на те же деньги комбайнов, тракторов и – сеять, сеять, сеять… Тут такая земля! Такие сады были! Раньше наши фрукты по всей России продавали. Мы тогда, в Южной Осетии, думали, что, если выживем, все хорошо будет. Батальон «Восток». Может, слышал?
Слышал, конечно. Детище опального клана братьев Ямадаевых, командира которого, Сулима Ямадаева, убили в Арабских Эмиратах.
Водитель тем временем продолжал:
– За неделю до войны нам оставили по четыре рожка с патронами. Наши позиции обстреливали грузинские танки, а приказа все не было. Так и держались три дня, пока войска не подошли. А на боевые меня потом кинули. Российские ребята уже давно получили свои полтора миллиона. У них Москва, Путин. Достойный мужик. Американцы везде шпионов понатыкали, даже среди депутатов, но он все видит. Может одернуть, может и пальцем под ребро. Мы с товарищами денег так и не дождались, подали в суд. Потом приходит отец, говорит: во дворе тебя спрашивают. А там две черные «Приоры». Я сразу все понял. Дети, говорят, у тебя есть? Вот и расти их, сиди на заднице и не выпендривайся. Так и сижу с тех пор. Я бы на эти деньги бычков купил, землю. Яблони бы посадил, а что осталось – братьям раздал. Зачем эти небоскребы? На них наживается лишь кучка людей. Надо сажать сады, и все у нас будет хорошо…
Мы давно миновали его деревню, но рыбак довез нас до самого поста «Кавказ».
– Так мне спокойней, – коротко пояснил он.
Я предложил ему заходить в гости, когда будет в Москве, но он со смехом отказался:
– Никогда я не попаду в вашу Москву…
И уехал.
Мы уже привычно предъявили документы на границе Северной Осетии и Ингушетии, так похожей на государственную, пересекли ее и уселись в траве ждать попутки. Вечерело. Вскоре от поста отделилась дюжая фигура и приблизилась к нам. В свете заходящего солнца она казалась почти черной. – Ребята, вы, наверное, голодные, – смущенно произнес солдат. – Вот, держите. Я вам пирожки принес. Со сгущенкой…