В Астраханском краеведческом музее есть странная картина, которая сразу приковывает взгляд. Справа от нее – портрет Сталина в натуральную величину. Под ней – гипсовые чабан и телятница. Слева – цикл картин, изображающих товарища Кирова среди бойцов 11-й армии. Вокруг революционера зияют раны или ярится метель, что только подчеркивает покой и умиротворение, которыми дышит странная картина по соседству. На ней густыми темными мазками нарисован швейцарский пейзаж. Горы с ледниками высятся над широким озером, в котором отражается чистое небо с редкими облачками. Мужчина в тирольской шляпе, стоя в лодке, протягивает руку женщинам в роскошных, несколько старомодных платьях. Из трубы на крыше небольшого шале вьется дымок. Безмятежность картины, даже неброскость ее создают кричащий диссонанс с прочими экспонатами зала истории тревожного XX века. Но стоит приглядеться внимательнее, как замечаешь еще одну странность: картина написана на холсте, сшитом из нескольких кусков неправильной формы. Дело в том, что художник Эдуард Годлевский создал ее в сороковые годы в Темниковском исправительно-трудовом лагере. В мордовских лесах в драгоценные часы отдыха он сшил из портянок и обрывков ткани холст и нарисовал на нем не злую карикатуру на обидчиков, не ужасы войны и не прославление подвигов вождей, а спокойный пейзаж далекой Швейцарии.
Земля обетованная
Адыгея похожа на кавказский вариант Земли обетованной. Здесь постепенно собираются осколки большого и славного народа, раскиданные великими потрясениями прошлого по всему миру, от Австралии до Судана. В маленькой республике, со всех сторон окруженной Краснодарским краем, аулы стоят вперемешку с русскими станицами – следы царской политики укрощения воинственных горцев. В двух других республиках, где живут адыги, – тоже чересполосица: решением Сталина в Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии
их объединили с тюркскими народами. Хотя, казалось бы, логичнее дать одну республику адыгам – кабардинцам и черкесам, а другую – тюркам балкарцам и карачаевцам, которые вдобавок говорят на одном языке.
Как и евреев, одни войны изгнали адыгов с родины, а другие заставили вернуться. Недалеко от Майкопа на красивом холме стоит аул Мафэхабль, что означает «счастливый». Там в одинаковых добротных двухэтажках живут адыги, вернувшиеся на родину после распада Югославии, – красивые, с миндалевидными темными глазами и действительно похожие на балканцев. Многие из них воевали на стороне сербов. До сих пор они вспоминают Милошевича с огромной симпатией и клянутся, что убили бы Клинтона и Олбрайт своими руками, представься им такая возможность. Следом за югославами вернулись их сирийские собратья – они жалуются, что оказались меж двух огней и не хотят воевать ни за президента Асада, ни против него.
Где бы ни жили адыги, они селятся обособленными группами, говорят между собой на родном языке и, разумеется, делают чудесный адыгейский сыр, который стоит один раз попробовать – и все, что продается в столичных магазинах под таким названием, будет восприниматься как пародия. А ведь рецепт его прост – нужно лишь хорошее молоко да сыворотка. Сыр пластами снимают из казана, солят и кладут в особые плетеные корзинки, из-за чего на нем отпечатывается характерная сеточка.
Эмигрант из Сербии рассказывал, как однажды в их селение привезли круг сыра, сделанный в Адыгее. Собрались все жители. Они аккуратно резали его ниткой, чтобы каждому досталось по кусочку, и плакали, вспоминая далекую родину, на которой и дышится легче, и сыр вкуснее.
Нынешние адыги – простые гостеприимные люди, которым легко прощаешь даже склонность пускать пыль в глаза – многие, не моргнув глазом, расскажут вам, что раньше здесь жили великаны и карлики, причем последние селились в дольменах. А сами дольмены адыги якобы переносят по камням подальше в дебри, чтобы уберечь от археологов. Даже ислам в республике не столь строгий, как у южных собратьев. Последний танец на вечеринках парни и девушки танцуют рука об руку – вольность, немыслимая где-нибудь в Ингушетии.
До сих пор сохранился обряд первого шага, на который старшие женщины семьи приглашают всех соседей. Ребенка впервые ставят на ноги и раскладывают перед ним всевозможные инструменты. Считается, что его выбор определит будущую профессию, а без обряда человек всю жизнь будет спотыкаться – как в прямом, так и в переносном смысле. Помимо традиционных предметов вроде молотка, пилы, книги и кошелька нынешние младенцы могут выбрать ключи от машины и даже компьютерную мышку.
В прошлом у адыгов были и более брутальные забавы. Например, они подвешивали на нитке каравай из плотного пресного теста, раскачивали его и пытались отгрызть на лету кусочек. Порой кто-то кровянил себе губу, а то и лишался зубов, зато было весело. Но истинной вершиной адыгейских традиций была потеха, обозначаемая коротким словом «кlапщ». Ее определение в словаре настолько прекрасно, что даже комментировать не хочется: «Кlапщ – вечеринка, устраиваемая друзьями и знакомыми для раненого. Раненому или больному с переломом не дают спать, дабы он не вздрогнул во сне и не повредил склеенную и перевязанную кость. Друзья и родственники поочередно привозят все необходимое и устраивают вечеринку с танцами, играми. На этих вечеринках, в отличие от других, много остроумных веселых шуток».
Мама, мы все сошли с ума
Драматургия
Четверо британцев склонились над картой Северного Кавказа, испещренной стрелками и кружочками. Главный – рыжий, с короткой шкиперской бородкой – тыкал пальцем:
– Разделавшись с казаками, мы попадаем во Владикавказ. Оттуда через Горную Ингушетию движемся на Грозный. Границу Чечни будем брать здесь. Снимаем военных, обыски, проверки, потом едем дальше.
И он жирно обвел место, где трассу Кавказ пересекала тонкая пунктирная линия.
– Возражений нет?
– Все хорошо, только у нас небольшая проблема, – сказал я, – Между Ингушетией и Чечней нет укрепленной границы. Даже мало-мальски заметного блокпоста.
Четыре пары глаз уставились на меня.
– Как это нет? – возмутился бородач. – Информаторы рассказывали… Да и в газетах писали…
– А вот так, – пожал я плечами. – Нету. Только кирпичное здание с портретами вождей, и все. Хотите – выйдите из машины и прогуляйтесь пешком. Но там уже несколько лет почти никого не останавливают. Или снимите блокпост между Ингушетией и Северной Осетией.
Рыжий посмотрел на меня, как на маленького ребенка:
– Ты не понимаешь. Нам нужна только чеченская граница. С автоматчиками и блокпостами.
– Вы же собирались ломать стереотипы. Показывать, что теперь сюда безопасно ездить.
– И мы сломаем, не сомневайся! Все сломаем! Но нам нужны драма и конфликт. Чтобы заинтересовать зрителей безопасностью, надо сперва нагнать жути. Это называется дра-ма-тур-гия! Понял?
Я вздохнул. Как не понять. Уже три дня мы работаем со съемочной группой английского телеканала Channel 4. Британцы снимают шоу о приключениях знаменитого путешественника Левисона Вуда на Кавказе. В каждой стране он берет спутника, обычно из местных. Когда Лев в начале карьеры брел пешком от устья до истоков Нила, телеведущему улыбнулась невероятная удача – партнер погиб от солнечного удара. Рейтинги взлетели до небес, но сохранять их было непросто. Порой мне казалось, что рыжий режиссер уж слишком выжидательно поглядывает на нынешнего напарника Лева – карачаевца Рашида.
Если бы палата мер и весов искала эталон кавказца, у Рашида были бы отличные шансы. Крепкий, носатый, с курчавой бородой, он был словно создан для бурки и папахи. Еще недавно Рашид играл рок и путешествовал по Америке, теперь же стал истовым мусульманином, облачил жену в хиджаб и оставил гитару, не одобряемую религией. Но приключения еще звали его, а потому Рашид охотно втянулся в нашу авантюру. Левисон Вуд красиво прибыл из Сочи на вертолете, и путешествие началось. Шотландская газета The National так живописала этот исторический момент: «С первых шагов он наткнулся на классическую советскую враждебность: поначалу вертолет не мог приземлиться, поскольку рядом была дача Путина. Пришлось устремиться вперед, через зазубренные горы Кавказа, чтобы в итоге высадить Левисона посреди бесцветной пыльной дороги далекого юга России». Жаль, что в статье не было ни слова о фиксерах, которые прибыли на место «вынужденной» посадки еще до того, как вертолет поднялся в воздух.
Левисон Вуд красиво прибыл из Сочи на вертолете, и путешествие началось. Шотландская газета The National так живописала этот исторический момент: «С первых шагов он наткнулся на классическую советскую враждебность: поначалу вертолет не мог приземлиться, поскольку рядом была дача Путина. Пришлось устремиться вперед, через зазубренные горы Кавказа, чтобы в итоге высадить Левисона посреди бесцветной пыльной дороги далекого юга России». Жаль, что в статье не было ни слова о фиксерах, которые прибыли на место «вынужденной» посадки еще до того, как вертолет поднялся в воздух.
Ленин-трансформер и бдительные ногайцы
Облака проносятся со страшной быстротой, но внизу – спокойствие и тишь, лишь увлеченно кудахчут куры, ковыряясь между рельсами заброшенной узкоколейки. Она уходит в лесистые горы, кольцом обступающие поселок Мезмай. Совещание закончено, пора ехать, но садиться в машину неохота. Водитель, о ужас, оказался из казаков. Когда-то встреча с ними едва не закончилась для меня фатально, и с тех пор я этих ребят недолюбливаю. Вот и оттягиваю встречу, знакомясь с достопримечательностями поселка.
– Где тут скала Ленина? – спрашиваю у деловитой бабки с ведрами.
– Встань здесь и взгляни наверх, – командует она. – Видишь профиль Ильича? Лоб, нос, бородка…
– Вижу, – киваю я, всматриваясь в гранитную глыбу.
– А теперь отойди, и Ленин превратится сперва в таксу, а потом в крокодила.
В кармане вибрирует телефон.
– Это съемочная группа? Извините, в районе вас не примут. Человек, у которого вы могли бы переночевать, сегодня занят.
– Ничего страшного, – отвечаю я, уже предчувствуя следующую реплику собеседницы. – Люди на Кавказе гостеприимные, без крыши над головой не останемся. Найдем музыкантов, мастеров. Вместе приготовим еду. Мы хотим рассказать миру о вашей культуре…
– Никто вас не примет, – голос отливает холодным металлом, словно ружейный ствол. – Даже не пытайтесь. Впоследствии мне сказали, что иностранцев в Ногайский район Карачаево-Черкесии не пустила ФСБ. Но тогда у меня хватало других забот – Лев и Рашид, вооружившись небольшими камерами, готовились путешествовать автостопом. Фиксерам во главе с продюсером проекта – бодрой девушкой по имени Даяна – предстояло мчаться впереди и искать приключения на задницы героев нашего шоу.
Монашка и ветеран
На лице Даяны – круглые черные очки, на руке – татуировка: «Мама, мы все сошли с ума». Кажется, это девиз всех фиксеров и продюсеров документального кино. Наша работа похожа на планирование туристических маршрутов в той же степени, в какой музыкант-импровизатор похож на композитора. Ноты те же, но по мановению руки режиссера минор надо мгновенно сменять мажором, марш – вальсом, иногда человек в штатском закрывает ладонями пару октав, а в итоге должно получиться произведение уровня хотя бы Гайдна. А потому сутками висишь на телефоне, споришь с людьми, гонишь машину вперед и привозишь то мусульманского винодела, то кавказскую свадьбу со стрельбой, то эпическую сцену кастрации баранов, за которую впоследствии артхаусный режиссер неделями бьется с телекомпанией: «Это не мошонка, тупицы! Это символ жизни и смерти!»
Знания в нашем деле важны, но куда важнее везение. Однако Левисон Вуд прославился не просто так. Удачи у него хоть отбавляй. Сперва он встретил подпоясанного вервием бородатого старовера со свободным английским. Затем – 94-летнего ветерана Великой Отечественной, который лелеял несбыточную мечту – переспать с монашкой, поскольку любой свершитель сего подвига попадает в рай. Затем – одинокую монашку, живущую возле Архыза… Даже когда казаки едва не отказались вслед за ногайцами принимать иностранцев, наш водитель внезапно оказался не простым станичником, а цельным есаулом. И звенели стаканы, и водка лилась рекой, а притворявшиеся сельчанами хмурые фээсбэшники только добавляли пряности телевизионной картинке.
Лев бунтует
– Раньше сын был рокером. Играл на гитаре, фанател от Курта Кобейна, курил вот это, – мать Рашида многозначительно помахивает веточкой укропа.
Стол ломится от яств. Операторы сидят рядом с путешественниками, остальные приютились чуть поодаль. Орудуем вилками тихо – зрителям должно казаться, что обедают только двое. Женщины вносят все новые блюда. Удивительно, что у матери нашего эталонного горца тонкое лицо советской интеллигентки. Ее и в платке сложно представить, не то что в хиджабе.
– Я сама атеистка, – тихо говорит она, ставя на стол тушеную баранью ногу. – Поначалу мы боялись его увлечения религией, но, может, оно и к лучшему. Хотя бы пить и курить бросил…
В коридоре жена Рашида вручает нам на дорогу увесистые пакеты с мясом в фольге. Раньше она работала журналистом, теперь держит контору переводов на дому.
– Удачи вам! – и добавляет: – В лучшем мире я была бы путешественником…
Скоро закат, а нам еще надо найти заброшенный сарай для ночевки – Лев требует больше трудностей. Съезжаем с трассы, бредем вдоль деревни. Сельчане наперебой приглашают в гости, британцы в ужасе отказываются:
– Нас снова будут кормить!
Наконец убежище найдено. Ведущие и операторы остаются зябнуть в спальниках, а фиксеры с облегчением едут в отель. На следующий день нам предстоит разбираться со спецслужбами – глава селения доложил о подозрительных иностранцах, которые отказались от ночлега в доме и окопались где-то в овраге. Переговоры с людьми в погонах тоже входят в обязанность фиксеров. Непростое испытание, но еще сложнее договориться с самим Левом. Окрыленный успехами, ведущий заявил, что отныне будет искать приключения сам, без нашей помощи – как много лет назад, когда он впервые приехал в Россию безденежным юнцом и ночевал в темном сочинском переулке.
– Ну и пусть, – не унывает Даяна. – Станем действовать скрытно. Пусть считает себя великим путешественником, а мы устроим ему случайные встречи.
Мама, мы все сошли с ума, сошли с ума, сошли с ума…
Маленькое чудо
Вечер во Владикавказе. Тихонько проскальзываем в ворота с ярким солнечным символом. Еще недавно здесь был сквот неформалов – художников, певцов, ремесленников… Теперь всюду серый строительный мусор. Днем рабочие разрушают нелегальные постройки и возводят стены. Скоро тут будет музей, а пока бывшие сквоттеры тайком пробираются сюда вечерами и поют песни у костра.
Лестница без перил уходит вверх, в непроглядную темноту. Лучи фонариков высвечивают то черного горца со звездами в бурке и галактикой в голове, то Платона с Аристотелем.
В широком зале, границы которого тают во мраке, притаился старый дрезденский рояль. Ладонь смахивает с крышки густую пыль, и тут же, словно по волшебству, три девушки необычайной красоты начинают петь.
– Unbelievable! – восклицает Левисон, не забыв навести на себя камеру.
– О чем песня? – спрашивает Рашид.
– О войне. У нас много песен про сражения. Тогда их героями восторгались, а живи они в наше время – сочли бы серийными убийцами…
Девушки смолкают. Новую песню затягивают мужчины.
Мусор хрустит под ногами операторов. Совсем близко перезваниваются трамваи ничего не подозревающего города. Прячусь за стеной, чтобы не попасть в кадр. Этот визит запланирован и утвержден, у операторов похмелье, Лев повторяет дежурные слова восхищения, которые он расточал с равной горячностью и тибетским, и перуанским ламам.
Отчего же эта минута кажется такой поразительно, до дрожи, настоящей? Сегодня наша команда не слишком приятных, постоянно ссорящихся людей совершила маленькое кинематографическое чудо. Мы поймали кусочек подлинной жизни, который теперь, множась, разлетится по всему миру.
Искусство фиксера
– Девушки в хиджабах – на рок-концерте? На сцене? Ты не должен вести туда британцев! Почему? Да потому, что не должен!
Рашид почти кричит, возбужденно шагая из угла в угол.
Я тоже на взводе – ответственный за безопасность забыл все деньги группы во Владикавказе. Надо срочно слать за ними водителя. Вдобавок я четыре часа провисел на телефоне, договариваясь с чеченскими бойцами без правил, а съемку внезапно перенесли с вечера на утро.
– Не беспокойтесь, завтра на спарринге накажем вашего ведущего за нерешительность, – ободряет меня по WhatsApp некий «Зелимхан ММА».
– Ничего заранее не готовить! – ревет Лев.
– Мне нужен детальный план на ближайшие три дня! – грохочет режиссер. А безопасник участливо спрашивает:
– Скажи, Влад, если мы будем критиковать Кадырова, тебя за это не убьют?
По его лицу видно – гибель фиксеров, в отличие от гибели напарников, не способствует высоким рейтингам.
Выходим с Даяной из гостиницы. Она звонит на стадион – купить билеты на футбол. Швейцар в малиновой фуражке взволнованно машет руками:
– Не верьте им, все бесплатно! Подождите пять минут!
Он ныряет в дверь, и вскоре действительно возвращается с бесплатными билетами для всей съемочной группы.
– Okay, sure, sure… – бормочет в трубку Даяна. И, обращаясь ко мне:
– Отменяй бойцов без правил.
– Совсем?
– Совсем. Ребята устали, и завтра будут отдыхать до полудня.
– Но ведь я договорился. Дважды!
– Ты так и не понял? – холодный взгляд из-под очков. – Искусство фиксера в том и заключается, чтобы всех кидать. Срывать сроки, переносить встречи, а потом на них вовсе не являться, если того потребует режиссер. Но сохранять со всеми хорошие отношения, чтобы повторить то же самое со следующей телегруппой.
Я плюхнулся в машину и в бессильной ярости ударил кулаком по приборной панели.
– Что, и тебя достали англичане? – спросил есаул и понимающе потянулся за бутылкой.
Стуча зубами о граненый край, я залпом выпил стакан – впервые за много лет.
Вокруг сгущалась тьма. Англичане давно спали – кроме одного оператора, который бродил по холлу и, должно быть, пытался вспомнить, кто ему вчера поставил фингал под глазом. А русская часть экспедиции пила водку. Я горланил казачьи песни, есаул достал флешку с «Металликой», и все мы ощущали себя братьями и единым народом.
Рок-концерт в Грозном
– Мы и не представляли, что такое бывает в Чечне! Разве рок у вас не запрещен?
Молодой чеченец пристально смотрит на удивленного Левисона и изрекает с невозмутимостью британского лорда:
– Как говорил Ахмат-хаджи Кадыров, и невозможное возможно!
Лев с хвостом из операторов движется дальше. Рашид опасливо оглядывает клуб в поисках девушек в хиджабах с электрогитарами и, не найдя их, облегченно идет следом.
– Но ведь, кажется, это слова Димы Билана? – спрашивает кто-то из зрителей. Но остряка нелегко сбить с толку:
– Если даже какой-то Билан это пел, неужели сам Ахмат-хаджи не мог так сказать?
На сцену тем временем поднимается старая гвардия, еще в СССР лабавшая запрещенный «Пинк Флойд». Начищенные ботинки отбивают ритм. Седой солист поет негромко, с хрипотцой, но каждое слово разносится по всему залу:
We don’t need no education
We don’t need no thought control
No dark sarcasm in the classroom Teacher,
leave them kids alone…
И пестрые ряды грозненцев подхватывают:
Неу! Teacher! Leave them kids alone!
All in all, it’s just another brick in the wall.
– Прекрасная сцена! – шепчет режиссер. – Жаль, что не пойдет.
– Но почему?
– Ты хоть представляешь, какие роялти надо уплатить, чтобы в передаче была эта песня?
Старых рокеров сменяет фолк-группа. Фолк-группу – маленький щуплый металлист, рычащий в микрофон, как бешеный медведь. Рашид, давно порвавший с музыкой истовый мусульманин Рашид смотрел на сцену, не мигая. Губы его шевелились, беззвучно повторяя слова, пальцы перебирали невидимые струны. Наконец он не выдержал. Рванулся вперед, чуть ли не силком выхватил гитару и запел. О далекой Америке, родных карачаевских горах и, конечно, молодой любви, о которой так и надо петь – громко, искренне, под одобрительные хлопки девочек в хиджабах и девочек без хиджабов, и, кажется, не было в тот миг на всем Кавказе более счастливого человека.
Гостеприимство с автоматом
Приехали. Блокпост на границе Чечни и Дагестана за поворотом, – сообщил я по рации. – Все как вы хотели – и автоматы, и укрепления.
Машины остановились на узкой горной грунтовке. Сеялся мелкий снег. Операторы перетряхивали сумки в поисках теплых вещей. Один отложил в сторону белый халат с монограммой отеля «Грозный-Сити», у другого из багажа, словно пучок укропа, высунулись кисти молитвенного коврика. Лев и Рашид переминались на морозце, сжимая привычные камеры.
– Лучше сперва мне пойти, – предложил я. – Кто знает, как они отреагируют на иностранцев, да еще с камерами. А меня там знают. Я быстро объясню, что к чему.
– Ну уж нет, – отрезал режиссер. – Нужна опасность. Пусть на них кричат, пусть наставят пушку. Ты, главное, гарантируй, что они не застрелят Лева.
Я обещал, и путешественник с верным напарником отправились вперед – прочь от фиксеров и продюсеров, крикливого режиссера и шеренги сопровождающих машин. Лев шагал навстречу неизвестности, как в старые добрые времена. Только метель, дорога и горы, а впереди – опасности и открытия…
Через полчаса остаток группы подъехал к блокпосту.
– Как гостей встретили?
– Как надо, – полицейский показал большой палец. – Они довольные ушли.
Пять месяцев спустя выяснилось, что страж границы вместо того, чтобы хвататься за оружие, хохмил напропалую, чем едва не разрушил тонкий замысел режиссера. Как постепенно развенчивать стереотипы о Дагестане, если они предательски рухнули в самом начале пути? Лев застыл в нерешительности. Оставить все, как есть, честнее, но Его Величество Рейтинг шутить не любит. Да, ночевать в промозглых оврагах
и видеть мир таким, какой он есть, приятно. Но еще приятней сознавать, что ты в любой момент можешь из этого оврага вылезти и заселиться в пятизвездочный отель. А для этого нужны компромиссы.
Полицейский удивился странному желанию иностранца. Но недовольными гостей отпускать нельзя. А потому он пожал плечами, надел давно лежавшую без дела черную балаклаву, достал автомат и рявкнул: «Стой, стрелять буду!» Драматургия была спасена.
Премьера телефильма прошла в Британии с огромным успехом. Журналисты превозносили отвагу Девисона Вуда, обогнувшего Кавказский хребет – «эту границу между свободой и тиранией». Путешественник в интервью вовсю «разрушал шаблоны» историями о кавказском гостеприимстве, не забывая упомянуть суровых стражей с автоматами и козни KGB. Рашид вернулся в родной Кисловодск. А я сгоряча решил больше никогда не работать фиксером. Но вскоре, конечно, передумал: кино – могучий наркотик, и слезть с него непросто.
С тех пор я видел разные съемочные группы, и даже у самых честных Кавказ получался далеким от того, каким я его знаю. Как наверняка и мои истории далеки от представлений многих сведущих людей, которые, в свою очередь, противоречат друг другу. Но эти споры лишь подчеркивают нашу схожесть. Велика ли разница между циником, играющим на чужих иллюзиях, и идеалистом, распространяющим свои? Едва ли. Включать в поисках истины телекамеру так же наивно, как включать с той же целью телевизор. И все же наше дело не безнадежно. Пускай абсолютная правда недостижима. Кому она приносила счастье? Куда важнее сохранить если не на картах памяти, так хоть в собственном мозгу оживающий рояль под слоем пыли, невозможный рок-концерт, минуты душевной близости с теми, от кого их меньше всего ждешь, – все эти крохотные драгоценные вспышки красоты, которые и придают смысл жизни.