Светлые выцветшие глаза в сетке морщин. Бабушка смотрит на меня участливо и чуть настороженно.
– Иностранные языки знаешь? – спрашивает один из братьев. Я киваю.
– Вот и отлично. Тогда повторяй за мной: «Бисмилляхи р-рахмани р-рахим…»
Я послушно произношу слова молитвы, и все вокруг улыбаются, словно я только что сдал сложный экзамен. Я радуюсь, что долгие разговоры о религии наконец-то позади, ведь мне не хочется никого разубеждать и никому ничего доказывать, даже если бы это и было возможно. Все довольны – и ладно. Я улыбаюсь им в ответ, и старая женщина, протянув руки, благословляет меня на арабском языке.
Четвертая стадия
Посреди города Нефтекумска стоит памятник границе. До ближайшей заставы не одна сотня километров, но это смущает разве что приезжих. Границы тут всюду. На развязке шоссе две статуи буравят друг друга взглядами. Одна называется «Азия», другая – «Европа». Автомобили бесконечно перемещаются между континентами. В европейской части – улицы Интернациональная и Западная, а еще трасса, по которой за четыре часа можно добраться до Ставрополя. Азия куда полнокровней. Она встречает храмом и рынком, казачьей станицей и конторой филиала «Роснефти» – «Ставропольнефтегаза», парком Победы и домом культуры с единственным кинотеатром, а если увлечься и проехать чуть дальше, попадешь на самый край Ставропольского края, за которым начинается Дагестан. Так что все нефтекумцы – отчасти пограничники. Их многое разделяет. Но город не распался на куски, а значит, общего больше. Начнем же поиски загадочного единого знаменателя с того, благодаря чему это место возникло на карте, – с нефти.
В кабинете начальника цеха подготовки и перекачки нефти висят портрет Путина, икона и деревянная палица.
– Почему? Да просто аз есмь царь на заводе!
У входа в гудящий лабиринт нефтяных труб кто-то посадил цветы. Пустынный ветер колышет их, но не убивает. Весь город – воплощенная нефть. Не только дома, светофоры, памятник бьющему черному фонтану, но и жизнь горожан – вера, увлечения, чудачества. В храме емкость со святой водой подозрительно напоминает нефтяную цистерну. Молодежь гуляет по «Бродвею» – проспекту Нефтяников. Менеджеры Роснефти сколотили рок-группу под названием Shale pristine – в честь нефтеносных сланцев. Другая культовая местная группа называлась «Арбузная мастерская», благо здешние арбузы славятся далеко за пределами района. Но она завяла. «Пророк говорил: учиться и учиться!» – наставляет имам нерадивых студентов единственного местного колледжа – политехнического, кузницы будущих нефтяников, и священник вторит ему примерно теми же словами. В колледже есть команда КВН, но и у нее шутки – сплошь про черное золото, солярку да газ. Рослый, бородатый оператор добычи нефти Андрей Ковалев объезжает скважины в степи, возвращается домой и весь вечер вяжет спицами – шали, свитера, мягкие игрушки… Снимает стресс. Шали дарит родственницам и монашкам, кукол – кому придется. Даже свою стандартную хрущевку – обычное жилье нефтекумцев – он преобразил: расписал стены подъезда и устроил детскую площадку.
На стене квартиры Андрея и его родителей висят иконы, Винни-Пух и Страшилище.
– Старенькое оно уже, – смущается Андрей. – Скелет сломался. Надо шею чинить.
– Эту куклу даже папа боится, – воркует мама Андрея, кудрявая и сама похожая на вязаную игрушку. – Уберите, говорит, она на меня смотрит! А наши бабки-ежки разлетелись по всей России!
К вязанию Андрей пристрастился еще в Грозном, откуда родом его семья – потомственные нефтяники. Потом началась Первая чеченская, пришлось уехать в Нефтекумск. Вставали на ноги долго и тяжело, а потому Андрей так и не женился. Сидит вечерами и вяжет – кукол для родственников и шали для женских монастырей.
Колышутся цветы. Бродят рабочие по лабиринту. Мечется в трубах нефть – черная кровь маленького города. Говорят, ее запасы подходят к концу. Кончится – и этот крохотный оазис исчезнет. Вернется все на круги своя – только степь да редкие селения татар, туркменов и ногайцев.
Именно так и выглядели эти места в 1953 году, когда здесь пробурили первую нефтяную скважину. А уже в марте 1955-го грузовик высадил возле аула Озек-Суат первого директора объединения «Ставропольнефтегаз» Дмитрия Маркарова. С ним же выгрузили бухгалтера и сейф для документов. Бухгалтер поглядела на дождь и слякоть, уселась верхом на сейф и заплакала: «Хочу к маме».
Поселили первых сотрудников будущего предприятия в сарае. Дмитрий Захарович смотрел сквозь дыру в камышовой крыше на звезды и думал: с чего начинать? Да с того, чтобы люди, выходя на работу, знали: дома их ждет уют. Чтобы не отвлекались на мысли о дровах и грязи, а на выходных отводили душу в огороде. И все первые дома, построенные при Маркарове, делались с таким расчетом – двухэтажка и маленькие садовые участки.
Над столом нынешнего начальника «Ставропольнефтегаза» Игоря Тавлуя – портрет Путина, икона и карта России.
– Сначала город создавался для предприятия, теперь предприятие существует для Нефтекумска. Здесь нет ни одного здания, к которому «Ставропольнефтегаз» не приложил руку – от церкви до больницы. В Нефтекумске вся зелень посажена искусственно. Чтобы вырастить одно дерево, надо затратить огромные ресурсы! – взмахивает руками Игорь Владимирович. – Нефтекумцы – народ занятный. Не оставят обиды за душой, не будут скрытно пакостить, но мнение свое выразят. Здесь нет затаенности, как в центральных регионах, где люди годами хранят обиды. Но нет и северной прямоты. Там тебе сразу все скажут. Или на машине напишут. В городе спокойно дружит куча национальностей. Когда я сюда приехал, тут был бильярдный клуб и даже казино в бывшем здании кафе «Нефтекумские зори» – рулетки, покерные столы, коньяк, лимон… Без окон, как положено, чтобы игроки рассвет не чувствовали. Где еще в провинции такое встретишь! Если предприятие остановится, этот город умрет. Так в России часто случалось. Различают несколько стадий разработки месторождения нефти – освоение, постоянная добыча, снижение добычи и завершающая. Наше месторождение – на четвертой, последней стадии. Но эта стадия бесконечна. По законам физики. Останавливаются заводы, пустеют полигоны, а нефть не заканчивается.
Рабочий поселок Нефтекумск возник в 1965 году, а спустя три года получил статус города. Одни старожилы говорят, что его строили зэки. Другие уверяют, что – подневольным трудом многого не добьешься, а потому основную работу делали добровольцы, ребята от 16 до 19 лет. Рассказывают, что однажды на стройке прошел слух, что едет новая бригада. Молодежь обрадовалась – людей не хватало, приходилось впахивать в несколько смен. Подъехал автобус, открыл двери. На подножке стояла совсем юная девушка Люба Голубева в модном платьице. Ей замахали:
– Не прыгай!
Но она не поняла. Шагнула – и провалилась в грязь по колено. Остальных восемьнадцать девушек бережно перенесли на руках.
Не все остались жить в местном Бомбее – так назывался городок из строительных вагончиков, возле которых паслись ленивые верблюды. Кто-то не выдерживал шестидневного рабочего дня. Хулиганам и халтурщикам покупали билет обратно – и скатертью дорога. Но остальные не унывали и даже строили по воскресеньям танцплощадку. Сейчас на ее месте – будка то ли водоканала, то ли теплосети.
– Гильотина у нас есть, веревки нет, – сокрушаются Нефтекумские казаки.
Возле входа в казачий культурный центр бродят неизбежные коты и стоит железный конь с удивленной мордой. Под хвостом значится: Юлий. Его собственноручно сделал атаман Александр Нечаев – чтобы подростки упражнялись в вольтижировке. Во дворике за конем ребята «занимаются казачеством» – метают ножи, собирают автомат Калашникова, бросают друг друга через плечо. Девочка машет двумя плетками сразу, напротив нее паренек орудует двумя шашками, аж свист стоит. Удар – и наполненная водой пластиковая бутылка с брызгами распадается пополам. Не работает лишь гильотина – похожий на виселицу тренажер для рубки лозы. Закончилась веревка, а новую купить не на что – бюджета не хватает.
– Денег у нас не дюже густо. Больше на энтузиазмах, на общественных началах, – ворчит наставник. – Что мы с детьми бесплатно занимаемся, власти устраивает, а как финансировать, сомневаются: не пробухают ли казаки?
В кабинете атамана висят фотография Путина, икона и портрет генерала Ермолова, командовавшего русскими войсками во время кавказской войны XIX века.
– Сам генерал не был казаком, но он вечный шеф казачества. Кавказцы на нас за это не обижаются. Он же не сам от себя. Были задачи. Что теперь на этом зацикливаться? Не такой уж он и кровожадный был. Не Гитлер же висит!
Александр – бывший десантник, ныне работник «Россетей». Говорит с сильным южным акцентом – да так, что в искренности не сомневаешься ни на минуту.
– Казачество – дух таинственный и непонятный. Вчера были обычные дети, сегодня – носят казачью форму. А родовые казаки в восьмом поколении перестали участвовать в нашей жизни. Часто спрашивают: вы только казачьей национальности берете? Нет такой, отвечаю. Приводите любых. Стараемся больше православных, но в ансамбле поют и мусульмане. Нравятся им наши песни, не выгоним же. На праздники приглашаем руководителей диаспор, имама. Стараемся политес соблюдать. У кавказцев – старейшины, у нас – совет стариков. Живем в тех же краях, едим тот же шулюм. Разве что в блюдах меньше баранины и больше свинины.
С появлением казаков русские реже уезжают из Нефтекумска – есть куда отдать детей. Сам Александр гордится, что его дочка стреляет лучше всех девочек:
– Здесь Рэмб не готовят, но чем-то надо удаль занять. Эти дети – будущие руководители. Они более патриотичны. Более активны. Более приспособлены к жизни.
Об участии в войнах казаков атаман рассказывает не столь охотно. Особенно – про Ермоловский полк времен Первой чеченской:
– Мы не оцениваем, кто прав. Но гибли дети. Казаки поехали, подменили молодых ребят, и показали себя неплохо. Есть у нас ветеран – простой дядька, работал учителем. Когда бойцы попали в беду, ездил по минному полю и собирал раненых. Пока сам не подорвался. Жив остался потому, что выбросило из машины. Мы и теперь помогаем, где требуется, – и в Крыму, и в Донбассе. Кто считает нужным, тот едет. Я в боя