Лишь через несколько месяцев, упустив немало подобных историй, я понял, что этот многоголосый хор и есть способ России говорить с теми, кто хочет ее услышать. Достаточно захотеть, и она сама отыщет тебя, запастись терпением – и со временем неприметные крупинки золота, оставшиеся в памяти от сотен разговоров, сплавятся в драгоценный слиток. И пусть пока мои сокровища не столь велики, голос страны – то юный, то старческий, то женский, то мужской, будет звучать во всех частях этой книги.
У нас в городе небольшой бизнес – от родителей достался. Но чтобы по-настоящему подняться, надо в политику идти. Только там можно заработать нормальные деньги. Молодые им сейчас нужны.
Президентом-то я вряд ли стану, а вот мэром Иркутска – вполне возможно. Надеюсь, глава района до поры не догадается, на чье место я мечу, иначе плакал мой бизнес…
Мы с подругой вчера заявление в ЗАГС подали.
На свадьбу человек пятьсот соберется, у нас, бурят, иначе не бывает. Расход, конечно, большой. Даже кредиты в банках дают специальные. Но это окупается – ведь каждый гость какую-то денежку принесет. Недавно приятель женился – так на дом и машину хватило.
Откуда, спрашиваешь, в машине православная икона? Мне шаман сказал: надо, мол, из церкви оберег принести. Против христианских злых духов. Передай-ка флакончик с рисом из бардачка. Священную гору проезжаем, сыпануть надо. Так полагается. Рис кидать, обряды шаманские проводить, монгола кормить. Иначе большая беда может случиться. Если слушаешься шамана – все хорошо в семье будет, без ссор и болезней. А ламам я не верю. Говорят, когда-то на Ольхон монголы пришли. Плохо им там было, но никто из бурятов не помог. Так и умерли они от голода. Теперь каждая бурятская семья должна по вине своих предков кормить одного из тех монголов. У меня, шаман сказал, черный монгол. По весне сметану жарим, мясо, потом часть сжигаем на костре – пусть покушает.
Развалили! Все развалили, сволочи! Петра I на них нет. Тот бы живо порядок навел. Люди работают за копейки, кредитов по дурости набрали, а как отдавать? Лапшу ротом хлебать будут, на кишке экономить, но машину с японской свалки купят. Все на Европу смотрят. У тех автомобили – и себе хотят, в пробках сидеть. Что ни крестьянин – то обезьяний. Так и живем в Чите. Серое вещество, знаешь ли, очень серое.
Зимой 2010 года мы с другом по льду перешли Байкал. Все семьсот километров. Тащили за собой сани весом больше центнера. Суровые морозы, сильный ветер. Пока этот маршрут одолели без кайтов и собак, только своими ногами, лишь четыре экспедиции. Мы пересекли озеро за двадцать четыре дня и шесть часов, это второй результат во всем мире.
На пятый день, когда уже далеко отошли от земли, к нам подъехал человек на «Буране». До ближайшей деревни – сотня километров. Ума не приложу, откуда он там взялся.
Мы думали, сейчас предложит помочь, а он первым делом, не успев поздороваться, спросил, есть ли у нас регистрация. Я сказал, что есть, а на самом деле не было. Он кивнул и уехал. Когда я работал в Москве во времена Союза, то видел, как буксировали самолет Матиаса Руста. После байкальской экспедиции я думаю, что все его неприятности были из-за отсутствия регистрации. Посреди озера у нас сломалась палатка. Пришлось везти новую. Ее доставил следующей ночью военный корабль на воздушной подушке. До конца путешествия мы гадали, сколько это будет стоить. Наверняка ведь огромных денег! А с нас потом взяли всего пятьдесят семь евро. Пятьдесят – на горючее, семь – на водку солдату, который забирал корабль из своей части.
Идеальная работа
Однажды на острове Ольхон мне довелось посетить выездной лагерь центра ездового спорта. Собаки изрыли норами целый холм, из-за чего тот напоминал гигантский муравейник. Когда к ним подходили люди, хаски нетерпеливо подпрыгивали и скулили, так им хотелось побегать. К поясу любого желающего пристегивали двух псов, и те бодро мчались вперед. Ускорять их не требовалось, куда сложнее было затормозить. Оставалось лишь держать равновесие, рулить и поднимать ноги – так можно было почти без усилий пробегать самые длинные дистанции.
Сейчас мне кажется, что у хасок была по-настоящему идеальная работа. Когда в охотку вкалывать как лошадь, рядом – понимающий коллега, ты все время движешься вперед и тебе плевать на то, что приходится постоянно тащить за собой кого-то не столь умелого, а тот еще пытается рулить.
Все чучела мира умеют летать
– Свободы? Нет здесь никакой Свободы! Даже не ищи! – прохожий уткнул нос в воротник и пошел дальше.
– Да тут ее отродясь не бывало! – вторил ему другой.
Я вздохнул. Уже пять драгоценных минут прошло с тех пор, как таксист высадил меня у ориентира – городской поликлиники, и я безуспешно спрашивал у местных жителей, где находится площадь Свободы. Время текло, уже начался спектакль, который произвел на меня в Москве такое сильное впечатление, что я решил выбраться в далекий город Мариинск в Кемеровской области и посмотреть спектакли Мариинского театра на его родине. К счастью, тут я заметил неподалеку яркую вывеску «Желтое окошко» и поспешил к ней, скользя по гололеду.
Крохотное фойе, уставленное наградами. Гардероб, он же – билетная касса, в которой сидит актриса, не занятая в постановке (во время вечернего представления ее сменит сам режиссер). Черный занавес отодвигается. На сцене Рыцарь в доспехах из макраме и прекрасная Принцесса – они выясняют, кто под чью дудку будет плясать. Зрительный зал поделен напополам – девчонки болеют за Принцессу, мальчишки подбадривают Рыцаря. Декораций почти нет, коричневые грифельные доски росчерком мела превращаются то в ноты, то в крылья, то в спящих людей, и пара десятков детей, сидящих в зале вместе с родителями, должны сами решить, что победит – желание доказать, что ты умнее, главнее и можешь управлять своим партнером, или же просто любовь. На этот раз любовь одерживает верх, и хочется верить, что дети и дальше будут делать такой же выбор. Да и взрослым после спектакля хочется улыбаться. Они снова чувствуют себя юными и готовы, взявшись за руки, бродить по опустевшим улицам. Так действуют на зрителя практически все спектакли Петра Зубарева – основателя театра. Среди множества режиссеров, пытающихся воздействовать на зрителя через слезы и достигших в этом мастерстве определенных высот, он обладает редким даром – побуждать задумываться над самыми сложными, а порой и трагическими проблемами жизни через радость и смех. Быть может, поэтому смех в «Желтом окошке» получается чистым, светлым и естественным – как глоток воды из лесного источника для человека, привыкшего к воде из пластиковых бутылок.
– Я боюсь излишнего пафоса, но скажем так: театр – это искусственное создание живых молитвенных моментов. То же происходит с человеком, когда он поднимается на вершину высокой горы. Хочется поделиться и самому сотворить подобное состояние – при помощи драматургии, энергии живого актера, его эмоций и честности. Это не просто зрелище. Если все получилось, актер гипнотизирует зрителей и доводит до состояния, в котором им что-то открывается. Ни для чего другого театр не предназначен. Молитвы бывают разными. Люди смеются, плачут, им может быть просто хорошо. А может – стыдно, горько, больно.
Я не сомневался, что театр – это мое. Мне было все равно, в каком городе работать. Вернулся из армии, обзвонил несколько мест, выясняя, где нужны режиссеры. В Мариинске сказали: «Вакансия есть, но только без квартиры». Я отвечаю: «Хорошо, но только без диплома». Так и договорились.
Когда в зале зажегся свет, оказалось, что уже после меня тихонько расселись по местам и другие взрослые, подоспевшие к середине представления. Они приехали в Мариинск из разных городов Сибири – от Томска до Красноярска. Еще целые сутки в гостеприимный театр подтягивались опоздавшие. Некоторым, чтобы попасть на утренний спектакль, пришлось провести ночь на станции Тайга.
– Когда мы начали играть, нас не понимали. Я говорил: «У нас спектакль». Меня спрашивали: «А в честь чего? Праздник, что ли, какой-то?» Привыкли, что все происходит только по торжественным датам. Поначалу зрителей было мало. Театр – это было что-то новое, со странным названием. И я был странный в то время. Мне хотелось эпатировать, но я делал это с чистой душой. Казалось, я таким образом людей подстегну, расшевелю. Потом перестал это делать. Зачем шевелить мертвых? Лучше будем звать живых…
В отличие от площади Свободы, местную тюрьму в Мариинске знают все. Огромная, больше любого другого здания в городе. Над массивными кирпичными стенами поднимается дым. От замка Иф, Бастилии и прочих известных тюрем сибирская коллега отличается тем, что за все сто семьдесят с лишним лет существования из нее никто никогда не сбегал. Она практически ровесница Мариинска, и несложно представить, как город нарастал вокруг тюрьмы, словно вокруг Кремля – такого же краснокирпичного, высокого и недоступного. Да и сбежать из Кремля, как показывает история, немногим проще.
Неподалеку от тюрьмы находятся вокзал и спиртовой завод, так что в одной энциклопедии о городе сказано: «Мариинский район – преимущественно сельскохозяйственный. А сам Мариинск – ликеро-водочный и железнодорожный». Основной и единственной улицей Мариинска долгое время был Сибирский тракт – знаменитая кандальная дорога, по которой каторжники брели в Сибирь. Если верить справочникам, в городе жили три известных писателя: до революции Мариинск прославил писатель-демократ, в первой половине XX века – писатель-натуралист, ушедший от политики в описания природы. Ряд завершает писатель – почвенник и патриот.
Обычная, в общем-то, история, мало чем выдающееся настоящее. Отчего же так радует этот небольшой город? Почему из него удалось увезти такое острое чувство жизни?
Мастерская художника Юрия Михайлова расположена в здании пекарни, в ней всегда пахнет свежим хлебом. В центре потолка вместо люстры – опустевшее гнездо шершней. Рядом висят расписные ложки. У окна раскинуло крылья огромное чучело белой совы, мимо него в форточку вылетает пенопластовый Пегас.