х не участвовал, но сопровождал гуманитарный груз в Горловку. Думал, мы их духом поддержим, а ни фига. У них дух повыше нашего. Дети в бомбежках ориентируются. Летит снаряд, все попадали, а ребенок: «Папа, это ж минусовка!» Из подвала девочка выбегает, три картошины, две луковицы протягивает: «Нате, дяденька, только не бросайте нас». У казачества много проектов. Отмечаем 9 Мая, день вывода войск из Афганистана. Дружина охраняет порядок – на это и грант получили. На праздник арбузы раздавали, наварили кашу – солдатскую, ну пусть будет казачья. Ведь кто, в сущности, казаки? Обычные русские люди с активной позицией.
Среди монументов нефти и нефтяникам, границе и ее защитникам в городе выделялись два особенных – памятник Дзержинскому и памятник бульдозеру, вырывшему котлован для первого дома. Долговязый поляк и теперь высится у местного отдела МВД. А вот бульдозер пропал – никто толком не знает куда. Остался лишь постамент, по-буддистски несущий на себе пустоту. Памятник пустоте в городе тоже не прижился, и его взорвали. Теперь там дыра в асфальте с неясным, но определенно глубоким символизмом.
Принимать первый дом собралось все высокое начальство. Но на беду подул ветер. Это внезапное природное явление в Нефтекумске случается всего два раза в год и длится по шесть месяцев – сперва в одну сторону, затем в другую. Налетел особо яростный порыв – и стены сложились, как карточный домик. Слишком сэкономили на цементе. Пришлось строить заново. Благо во второй раз стены для верности сделали толщиной больше полуметра. Дом до сих пор стоит неподалеку от выезда в сторону Дагестана.
– Столовая тут была, зубопротезный кабинет. Теперь – мой магазин, – рассказывает Александр Иванов, нынешний хозяин исторического здания. – Работаю пока, хоть и непросто. Нефть качают – жизнь идет. А закончится или нет – кому это известно. Была б она народная, мы бы знали, сколько ее осталось. Вот я в курсе, что у меня в магазине есть. Потому что я предприниматель. А большинство не знает даже, что с ними завтра будет.
Над столом у Александра – икона, китайский иероглиф и большая деревянная дуля – оберег от сглаза.
– Всю жизнь у нас какой-то идеал, какая-то вера была. Кто-то верил в Ленина, кто-то – в Бога. А сейчас какая вера осталась? Нет у нас веры! Не скажу даже, что в Господа верю. Так, обращаюсь иногда…
Стоит город Нефтекумск посреди Великой степи. Дикого поля, скупого и безграничного. Пространства кочевников и переселенцев, где русские старожилы твердят, как заклинание: «Мы здесь – варяги. Одна из диаспор». Куда ни пойдешь – нет конца, сплошная середина. По числу жителей Нефтекумск – почти в центре списка российских городов. И эти двадцать пять тысяч человек тоже крайностей избегают – население не вымирает, но и не растет, зарплаты для нефтяников невысокие, а для юга России – вполне пристойные. Памятник границе Европы и Азии символизирует вдобавок пересечение 45-го меридиана и 45-й широты – идеальная симметрия, середина расстояния между Северным полюсом и экватором. А сама граница то ли есть, то ли нет – одни картографы чертят ее по равнине, другие – по Главному Кавказскому хребту, и нет у них единого мнения. В этом загадочном пространстве иначе и быть не может. Вроде Европа, а в то же время Азия. Разная и одинаковая, ограниченная и просторная. И последняя, четвертая стадия, кажется, вот-вот оборвется, но не заканчивается никогда.
Остров свободных коней
Рыжий жеребенок подошел и осторожно меня обнюхал. Особенно его заинтересовала камера – он даже попробовал на зубок объектив. Я потрепал сорванца по холке, и он доверчиво прислонил ко мне исцарапанную морду – видно, не раз расплачивался за любопытство. Следом приблизилась мамаша – проверить, не грозит ли отпрыску беда. Да так и застыла, блаженно жмурясь, – понравилось, что ее чешут. Последним явился кряжистый отец семейства. Поморщил нос и встал в сторонке – негоже серьезному жеребцу фамильярничать. В обычном табуне такое бывает редко – лошади близко людей не подпускают. Если надо, их приходится ловить. Я же стоял в центре большой группы степных мустангов. Десятки лет предки рыжего жеребенка не знали седла, да и людей видели нечасто.
Единственные российские мустанги живут на острове Водный в соленом озере Маныч-Гудило, на границе Ростовской области и Калмыкии. Строго говоря, мустангами называют только американских одичалых лошадей, но, думаю, ученые меня простят. Благо они на острове – частые гости. На каждого коня у них заведено подробное досье. У одного характер нордический, другой добряк. В одних возобладали гены рыжих дончаков, у других бурая масть и горбатый горский нос выдают предков-карачаевцев. Одних называют по номеру, другие удостаиваются имени – доверчивая Морозко, дурашливая Твигги или пузатый золотистый Самоварчик. В стороне пасется коренастый толстяк Депардье с коротким хвостом и скверным нравом. Год назад четвероногий мизантроп завел новый гарем, и молодые кобылки вскоре превзошли в презрении к обществу даже своего мужа. Кони ученых тоже хорошо изучили и относятся к ним как к своим. С одним задиристым трехлеткой никто из собратьев не играл, и он привязался к девушке-аспирантке. Вот только от этой дружбы у нее были одни проблемы. Стоило ревнивцу увидеть, что она наблюдает за другими лошадьми – и он живо гнал их прочь.
Казалось, лошади здесь были всегда. Инспекторы заповедника и окрестные казаки наперебой рассказывают, как колхозные кони сбегали на остров подобно крепостным, пробиравшимся на соседний Дон, как их бросили здесь отступающие белогвардейцы или даже татары разбитого хана Мамая. Один человек клятвенно уверял, что его отцу еще в 30-е годы прошлого века рассказывали легенды об островных мустангах. Вот только в то время не было даже самого острова Водный. Он появился в 1948 году, когда после открытия Невинномысского канала поднялся уровень соленого озера Маныч-Гудило.
Чтобы разобраться в этой детективной истории, я обратился к специалисту по диким лошадям – кандидату биологических наук Наталье Николаевне Спасской.
– В 1960-80-е годы на острове было отделение совхоза. Для пастухов завезли рабочих лошадей. Их отпускали свободно гулять, на рождавшихся жеребят никто не обращал внимания. За несколько поколений «беспризорники» одичали. Начали их исследовать в 1985 году, к великому удивлению местных жителей. Они не понимали, зачем нужны такие дикари. Человек – потребитель по натуре, он во всем ищет резон, а от мустанга в хозяйстве прок небольшой. Когда к концу 1980-х коней на острове стало около сотни, их попытались отловить. Цена свободы оказалась высока – три четверти табуна погибло. Одних загнали насмерть, другие разбились, третьи отказались есть и умерли от голода. Но выживших оставили в покое. В 1995 году остров включили в заповедник «Ростовский». Произошел уникальный случай в истории России: лошади оказались под охраной на правах диких копытных. На свободе они удивительно быстро вернулись к природному образу жизни, словно и не было тысячелетий общения с человеком. Табун разбился на гаремы. Самые малые похожи на обычные человеческие семьи, в крупных жеребец чувствует себя настоящим султаном. У кобыл следы наказаний за непослушание видны на крупе. У самцов шрамами от разборок располосованы морды. Молодые жеребчики в сражениях понарошку обиженно визжат: «Больно же!» Взрослые дерутся молча и всерьез.
Две семьи пасутся рядом. Молодой жеребец, хозяин гарема поменьше, призывно ржет, выкликая соседскую кобылу. Та прибегает к нему, он ее кроет, и она уходит обратно. Рогоносец видит шашни подруги, но не обращает внимания. Однажды американские иппологи взяли кровь у лошадей дикого табуна и выяснили, что треть жеребят – не от «официальных» папаш.
Где есть огромные гаремы, встречаются и обделенные. Верный признак того, что лошади живут не по человеческим, а по природным законам, – табунчик холостяков. В нем вместе бродят юнцы и великовозрастные неудачники. Кто-то не отстоял гарем, кому-то не удается пока отбить кобылу. Кого-то прогнал отец, кто-то сам постоянно сбегал на час-другой поиграть с ровесниками, пока не остался с ними окончательно. Бывают инфантильные мальчики, которые, невзирая на папины укусы и пинки, до пяти лет живут с мамой. Но даже они в конце концов оказываются в мужском братстве. Порой приятели-холостяки продолжают общаться, даже став солидными отцами семейств.
– В островном табуне уникально дружеские отношения между жеребцами, – улыбается Наталья, перебирая личные дела мустангов в своем кабинете на третьем этаже Зоологического музея МГУ. – Главы гаремов встречаются, играют – конечно, не в период размножения. Я такого больше нигде не видела. В Канаде одичавшие лошади вообще стали территориальными животными. Метят свои участки, дерутся на границах. Ни намека на дружеское общение. А наши создают «мужские клубы» и отлично проводят там время. Бывает, что два гарема держатся вместе, но чтобы десять человек… извините, жеребцов, собрались пообщаться – такое случается только здесь.
Под надежной защитой от браконьеров лошади быстро размножились, и к 2005 году их стало более трехсот. Но свободная жизнь опасна даже в заповеднике.
Зимой засушливого 2007 года не хватало ни снега, ни травы. В декабре лошади умирали от жажды, в феврале – уже от голода. Так погибла треть табуна. За два года он почти восстановился. Казалось, все беды позади – летом 2009-го шли дожди, трава выросла выше колена. Еще в начале ноября на острове было все спокойно. А потом разразилась катастрофа. Лошадей погубили крохотные безобидные грызуны. В тот злополучный год расплодились общественные полевки. Они уничтожили запасы корма, и в январе начался падеж. Сочетание ветра и голода оказалось роковым.
Около пятидесяти доведенных до отчаяния коней впервые за историю наблюдений пересекли замерзший пролив и ушли в степь. Никто не выжил – тех, кто не погиб от голода, убили охотники. Оставшиеся на острове сбились в кучки и грели друг друга, пока работники заповедника добивались от Министерства природных ресурсов разрешения их спасти. Чиновники стояли на своем: нельзя вмешиваться в естественные природные процессы. Лишь когда запахло публичным скандалом, они пошли на попятный. Подкормку привезли, но слишком поздно. Уцелели только восемьдесят три лошади.