надежности подарили ему шайбу – бумажный диск самописца, на котором чертится график скорости фуры. Он показывал ее водителям, и те останавливались.
– Что ж тебе мать денег-то на дорогу не дала? – спросил лысоусатый. – И почему друзья не скинулись?
– Говорят, бедная она у меня, – ответил незнакомец. – А друзей, которые не собрали денег, я все равно не помню. И вспоминать не хочу.
Еще на безуглой даче обитал телепат-телепортатор. Только он пить с нами чай не вышел. Эзотерический гений покидал свою комнатушку лишь дважды в день – покушать от щедрот отставного кагэбэшника. Остальное время он лежал на кровати и спасал мир. Занятие это было нелегкое, и телепат жутко уставал. Но мир до сих пор не укатился в тартарары, стало быть, его усилия не пропадали втуне.
– Приходит обычно: «Дай есть!» Ну отчего ж не покормить человека, – рассказывал лысоусатый. – А на днях такое учудил! Спрашивает: где у тебя рукомойник? Умыться хочу. Совсем обнаглел. Я его, конечно, прогнал – речка недалеко, пусть там умывается. А так он обычно смирный. Говорит:
в трудную минуту только подумай обо мне, и я сразу появлюсь. Это когда я в тайге оголодаю, что ли? Там-то он и пригодится. Мужику уже под шестьдесят, а о детях пока и не помышляет. Я, мол, миллион лет жить буду, еще успеется. Придет срок – стелепатирую себе детишек, сколько нужно. Я сидел четвертым в этой странной компании, невесть как собравшейся вдалеке от самых крохотных очагов цивилизации, и думал, что из всех писателей наиболее реалистично обрисовать Россию удалось Гоголю. Это в уютных городах его истории кажутся болезненными фантазиями. Однако в действительности они скорее правило, чем исключение. Когда идешь среди непроглядной тьмы в самом сердце нашей страны, где есть место для миллионов, но нет почти никого, и вдруг видишь свет – тебя почти наверняка ждет прекрасное безумие, и Россия распахнется перед тобой, как огромная фантастическая книга, придуманная неизвестным гением. Послышался шорох. Я вгляделся и остолбенел. В конусе света, вырванном слабеньким фонарем из необъятной ночи, посередине странной избушки без углов стоял совершенно голый ребенок.
Секс, мухоморы, Алхалалалай
– Съешь шляпку. Не бойся. Мухомор – большой и добрый. Как медведь. Главное, с уважением к нему относиться, и он никогда тебе не навредит.
На огромной репродукции корчатся босховские чудовища. На столе – чай, варенье и белая тряпица, наполненная сушеными мухоморами. Из дальней комнаты просторной, со вкусом обставленной квартиры доносится лепетание младенца. Я отламываю ароматный кусочек гриба, жую. Алексей, седобородый хозяин дома, одобрительно кивает. Он говорит медленно, растягивая слова, будто пробуя каждое на вкус.
– Не слушай других. Только я на Камчатке ем мухоморы по-настоящему, в больших количествах. Это очень полезно. Ты же видишь – дети рождаются. Одна шляпка – и всю ночь работаешь со свежей головой. От трех грибов – легкое опьянение, веселье. От десяти – галлюцинации. Улетишь в центр Вселенной, изучать ее устройство. Потом благополучно прибудешь обратно. А повсюду их не едят потому, что боятся.
И правильно делают – нам больше достанется. Народ приучили к алкоголю. Огромный бизнес, не терпит конкуренции. Подсадили на синтетические наркотики, от которых становишься шизофреником. А от мухомора только мудреешь. Все чувства обостряются. Ты слышишь, как за пять километров капает вода. Не ощущаешь ни боли, ни комариных укусов. Секса под мухоморами тоже нет. Но работу делаешь любую. Ты заметил, что из всех грибов дети рисуют только мухоморы? Создатель недаром дал им такую окраску – подойди, возьми меня. Когда появляются мухоморы, оленеводы с ног сбиваются. Олени разбегаются по тундре, едят их, падают и балдеют. Изо рта пена идет. Мои хабаровские друзья-стоматологи мухоморы после возлияний едят. С похмелья проглотишь шляпку или столовую ложку сока – и все хорошо. Сок готовить просто. Набиваешь банку свежими мухоморами – и на метр в землю на два месяца. Для постоянной температуры. Получаются жидкость и жмых. Сок – для питья, а жмых замечательно лечит ранки и воспаления.
Мухомор – это здоровье. Все болезни от нервов, а он дает прекрасное настроение. Не обязательно много есть. По одному грибочку в день. Весь сказочный набор – в шляпках. Те бабульки, что научили меня на севере, – всем за восемьдесят, все, как пружинки, бегают. Похоронили детей, внуков, правнуков, от алкоголя сгоревших. А сами живые. Как передать потомкам знания, когда на родном языке говорить запрещали? Но самое страшное – что укрупняли села. Сгоняли в резервации, зачастую – на плохих местах, как в Ковране. Ительмены жили среди лебедей и черемухи, а их переселяли в обдуваемую ветрами холодную тундру. Старики не вынесли, сразу ушли к верхним людям. Но кто-то сохранил себя, как мои дед и бабушка. Отстроили летник, зимник и не жили в поселке. Готовили кислую рыбу – брали головки лосося, перекладывали икрой – и без соли в бочонок на неделю. Потом икру выбрасывали, а головки ели. Сейчас из Коврана всю рыбу вычерпали. Русские рыбопромышленники, сами аборигены – все насели на маленькую речку. И нет лосося. И нет этого народа веселого. Я стараюсь объяснять, в чем суть, но только единицы слушают. Кое-кто даже пить бросает, но мухоморы все равно не едят. А это же свое, родное. Сказочное.
В груди гулко стучит сердце. Человечки, похожие на насекомых, и насекомые, похожие на людей, суетятся на плоском, без перспективы, листе. Я перевожу взгляд с мухоморов на Босха и обратно. Заметив это, мой собеседник говорит:
– И Босх, и Ренуар, и Леонардо, и Ван Гог шифровали в своих работах тайны природы, человеческого бытия. Во времена Босха люди жили в природе. В Италии водились медведи, в Польше бегали зубры. Народы общались друг с другом даже в самые древние времена. Люди путешествовали через океаны. Полинезийские суда и алеутские каяки – верх совершенства. Могут плыть сколько угодно. Закончилась вода – поймал треску, съел глаза, утолил жажду и двигаешься дальше. Я верю, что ительмены пришли сюда с островов. И пусть ученые утверждают, что у нас с полинезийцами разные языки. Если ты живешь на острове, где одни птицы – конечно, будешь говорить сплошными гласными. А среди вулканов, медведей и росомах без согласных не обойдешься.
О старинных обычаях и манерах ительменов известно до обидного мало – уже в XVIII веке камчатские племена обратили в христианство. К началу XX века окончательно исчезли удивительные полуподземные дома, похожие на огромную печь, – такие же, как у многих североамериканских индейцев. В советское время по культуре древнего народа был нанесен последний удар – детей сгоняли в интернаты, где под страхом наказаний запрещалось говорить на родном языке. Тогдашние школьницы, перебивая друг друга, делятся страшными воспоминаниями: одной за разговоры на ительменском отрезали косы и выбросили на помойку, другую воспитательница заперла на ночь в темном коридоре, сказав: «Даже Луна услышит, если ты будешь говорить не по-русски!» Сейчас ительменский почти полностью ушел из их памяти. Им приходится узнавать о традициях своего народа из трудов этнографов и заново учить слова, чтобы петь на языке предков. Благо есть ради чего стараться. Как свидетельствовал еще Георг Стеллер: «Поистине можно сказать, что этот веселый народ перед прочими племенами особо одарен музыкальными способностями, и невозможно в достаточной мере надивиться только на их песнопения, не содержащие в себе ничего дикого; напротив, их песни так мелодичны и настолько стройны по соблюдению правил музыки, ритму и каденциям, что этого никак нельзя было бы предположить у такого народа. Если сопоставить с этим кантаты великого Орландо Лассо, которыми он развлекал короля Франции после кровавой парижской Варфоломеевской ночи, то они, помимо, конечно, искусности в смысле приятности производимого впечатления, значительно уступают ариям ительменов, которые умеют не только петь в унисон, но и подпевать друг другу на два-три средних голоса».
Столь же необычным было отношение ительменов к главному божеству – хитрому и проказливому ворону Кутху, создателю Земли. Здесь развеселые аборигены тоже были верны себе. За непочтительное обращение с идолами их величали безбожниками даже те, кто сам должен был бороться с язычеством, – священники не без оснований предполагали, что так аборигены будут относиться к любому божеству. По словам Степана Крашенинникова, они «никого глупее не представляют, как своего Кутху, чего ради и не воздают ему никакого почтения, ничего у него не просят, и ничем так, как именем его, не забавляются, рассказывая про него такие непристойности, о которых и писать гнусно. Между прочим, и то в порок ему ставят, что он столько гор и стремнин сделал, и столько мелких и быстрых рек, что столько дождей и бурь производит и беспокоит их. И для того, всходя зимою на высокие горы или спускаясь, ругают его всякою бранью».
– Корякам достаточно куска сырого мяса, чтобы целый день бегать за стадом, а нам, ительменам, нужны яства. – Алексей широко улыбается, обнажая белые острые зубы. – Коряки довольствуются малым, нам же нужен целый мир. Ительмены – очень любвеобильное племя. Как писал Стеллер, «большие поклонники богини Венеры». Они жили в огромных жилищах, человек по сто – сто пятьдесят. Когда рыба уходила, занимались только любовью. Когда надоедала любовь обычная, женщины с собаками развлекались. Когда и это приедалось, на сцену выходили мужчины, переодетые в женское платье, и устраивали свой сексуальный праздник. Мы недалеко ушли от полинезийцев. Но пришло христианство, и все поменялось. Все утратили – одежду, веру, культуру. Даже внешность бледнолицые у меня отняли.
У Алексея светло-розовое русское лицо, необычайно притягивающее взгляд, словно на нем нет чего-то важного или, наоборот присутствует нечто избыточное. Чудится, что вглядишься внимательней – и заметишь два хрусталика в одном зрачке или иную странность. Он бы наверняка сказал: сказочность. Потом понимаешь: дело не в чертах лица, а в улыбке, в которой мерещится что-то хищное и в то же время лукавое. В резком смехе на одной ноте, похожем на воронье карканье.