м он знает не понаслышке. Дебютировав в 2008 году, три года спустя сельский батюшка занял второе место в «Берингии» – крупнейшей в России гонке на собачьих упряжках, и победил в первенстве Камчатки «Быстринский спринт». Несмотря на седую бороду, в его манерах нет ни следа нарочитой важности или напыщенности. Он простой человек и не скрывает этого. Но улыбка, не сходящая с его губ, мне знакома. Она свойственна лишь тем людям, которые занимаются любимым делом и потому счастливы.
– Я живу в Эссо с 1999 года. Каждый год благословлял стартующую здесь «Берингию», провожал каюров и сам порой задумывался, получилось бы у меня пройти тысячу километров. Потом мне предложили четырех ездовых собачек. Я и подумал: сперва здесь немного поезжу, с детьми покатаюсь, а потом как Бог даст. Все-таки четверо – это не полная упряжка, а так, баловство. Но как люди прослышали, сразу мне знакомый коряк еще трех щенков подарил, потом с севера двух привезли. Через год упряжка из восьми собак получилась. Как раз для «Берингии» – там по правилам нужно от восьми до четырнадцати. Епископ Игнатий меня благословил. «Ладно, – говорит. – Ты все равно по северам мотаешься. Будешь теперь путешествовать, как первые камчатские миссионеры, Иннокентий-святитель и митрополит Нестор, и просвещать, подражая им, местные народы». Правда, обычно их возили другие, упряжкой управлял только протоиерей Прокопий Громов. Показывал класс своему епископу. Я расспрашивал каюров, книги читал. Фильмы смотрел каждый вечер. Сперва у других брал собак, теперь они у меня берут.
Если погода плохая, я надеваю для гонки национальную одежду – лучше для Камчатки ничего нет. Камлейку эвенскую, торбаса, корякский малахай. Когда шили его, попросил, чтобы мне, как священнику, крестик сделали. Не то сразу уволят – скажут, в шаманской шапке езжу. Все равно многие попрекают языческими кисточками на нем. А зимний и вовсе вроде как с рожками, его так и называют – «рогатый малахай». Но я же понимаю – это не дьявольщина, а вентиляция, в такой одежде каждая мелочь продумана. И всем говорю: вы не на кисточки смотрите, а на крестики. Малахай я освятил, теперь это скуфейка. Если ничего другого не найдется, могу в ней службы проводить. А камлейка у меня вместо подрясника. Камчатские аборигены ценят, когда уважают их традиции. К тому же прилетишь на самолете – никто не увидит, а на встречу «Берингии» все село собирается. Сразу после финиша подходят – детей крестить, дом освятить, а то и просто за иконкой. Иногда щенков передаю для упряжек – им нравится, что именно священник дал щенка. Тяжело, конечно – собаки же не мотоцикл. За ними ухаживать надо – лапы смазывать, если повредили, носки защитные надевать, жидкую пищу варить… Ведь заболевших собак снимают с гонки. Даже если потом поправятся, в нарты их ставить нельзя. Хорошо, когда этап короткий. Но если девяносто километров и пурга – остальные каюры давно отдыхают перед ранней побудкой, а я работаю. К счастью, люди помогают. Да и усталость эта приятная – знаешь, что ты кому-то нужен и тебя всюду ждут. Скажешь: «Господи, благослови!» – и вперед.
Батюшка садится на снегоход – подарок епископа Артемия, и мы, прихватив котел с собачьим супом, отправляемся к питомнику. Мотор ревет, машина скачет через сугробы и закладывает крутые виражи – отец Владислав любит быструю езду не только на упряжке. Звери встречают хозяина радостным лаем. А он перед тем, как наполнить плошки, подходит к нартам и с мальчишеским задором показывает мне в лицах свои лучшие маневры и самые смешные падения. – В первой гонке у меня не было хорошего передовика – умной и надежной собаки, которая идет первой, и я заблудился. Где небо, где горы, где тундра – непонятно, все серо-белое. К счастью, меня чудом заметил снегоход сопровождения. Теперь уже много лет в моей упряжке Шурупчик – надежный передовик, про которого я точно знаю, что он и в пургу не собьется.
Другой раз заказал я на материке, в Тверской области, индейские нарты – тобоган называются. Но тормоза там сделали слабенькие, для равнины, а переделать я не успел. «Берингия» в тому году тоже, как назло, была экспериментальная. Шли мы через Дранкинский перевал, спуск там крутой. Тормоза не держат, а собачки-то шебутные. Обычно это только на пользу, но тогда они поняли: ага, хозяин не справляется, и летят, разгоняются все сильнее. Я взял ручной тормоз – железный крюк на веревке. Он бах – и вылетел. Ловлю его, а впереди – обрыв, и надо резко вправо повернуть. Там водитель снегохода стоит. Кричит мне: «Тормози!», а я не могу. С трудом изловил крюк, цепляю наст, но все равно остановиться не успеваю. К счастью, у самого обрыва снегоходчик поймал моих собак и развернул в нужном направлении.
Как-то раз я врезался в столб. Собаки были неопытные. Одни стали справа обходить, другие – слева. Привязал упряжку в кедраче, чиню нарту. В том году участвовала женщина со злыми псами – помесь лаек с овчарками. Так и смотрят, кого бы сожрать. Когда кто-то обгонял, ей приходилось в кустах отсиживаться. Мчится она, не ожидая беды, даже плетку не приготовила. Тут я понял: будет битва титанов. У меня олимпийский костюм был призовой, губернаторский. Не успел оглянуться, уже обрывки штанов у собак во рту. Понимаю, что еще чуть-чуть – и там же будут куски моих ног. Вот это сражение было! Собаки наседают, я от них остолом, каюрской палкой, отбиваюсь. Мог и убить, но я ведь добрый батюшка. Наконец та женщина плетку нашла, и мы разошлись. Потом, после гонки, сама мне костюм штопала.
Однажды на въезде в поселок собаки испугались лошадей и понесли. Нарты на кочке перевернулись. Упал, чудом зацепился и волочусь. Ведь если отпустить упряжку – труба. Минут пять точно пахал землю. У финиша ждут – где же батюшка? А он через поселок на пузе гоняет. Потом все же разжал руки. Пришел в себя, встал – замученный, грязный, оборванный, и отправился искать своих собак по помойкам. Теперь уж научился, редко их упускаю.
Шурупчик, заслуженный передовик лохматой бригады, оказывается простым серым псом, которого сторонний наблюдатель вряд ли бы выделил среди изящных синеглазых хасок. Но сам он прекрасно знает себе цену и, завидев незнакомца, деловито метит территорию, показывая, кто тут самый главный, вплотную приближенный к создателю небольшого собачьего мирка. Отец Владислав с сыном разносят миски, не забывая ни захлебывающихся собственным лаем восторженных щенков, ни молчаливого чукотского пса, взирающего на суетливых собратьев с не свойственным собакам высокомерием.
– Собаки-это мой второй приход. Лучше воспитать немногих, но идеально. Бывает, что на восьми выигрывают гонку, а на четырнадцати – плетутся в хвосте. Всех надо тщательно готовить. Летом – велосипед и тележка. Осенью запрягаю в квадроцикл. Они лучше идут парами, кобель и сука. Коренные, которые ближе всех к тебе, – самые выносливые, им сложнее работать. Нарты ведь постоянно швыряет, их нелегко удерживать на шахме. Иногда поближе и штрафников ставишь, которые подраться любят.
Кормишь всех одинаково, гладишь, но все равно, если в детстве щенок болел, ты с ним долго возился, потом по-особому относишься. Передовика некоторые каюры и вовсе в дом пускают. А бывают красивые, голубоглазые, но такие тупые! Тащат упряжку куда не надо.
Мне говорят, ты – священник. Что же тогда соревнуешься? Но если не буду соревноваться, меня и на гонку не возьмут.
К тому же просто экспедиция – это скучно. Начинаешь думать, как бы кого-нибудь догнать, засекаешь время и… Конечно, азарт есть. Главное – не делать из него культа. Первым делом я священник, потом уже каюр и спортсмен. Бывает, азарт пересиливает. А потом думаешь: ну и что? Наору я на собак, выдохнусь, сорву голос. Приеду в село – молебен петь не смогу. Придут ко мне: батюшка, поговорите с сыном, чтобы не пил. А я уже никакой. Тогда понимаешь, что это – лишнее. Выиграешь – хорошо. А не идут собаки – смиряешься и спокойно едешь.
Местные – люди гостеприимные. Им ничего не жалко. Правда, у них и нет ничего. Однажды меня в Палану пригласили. Приехали по зимнику – конечно, с продуктами, но они об этом не знали. И говорят с гордостью, что ждали нас и подготовились как следует. В доме прибрались, запарили чай и даже хлеб достали. Для них чай – это пустяки. Сахар – уже хорошо. А хлеб сами не ели, для священников оставили. Как тортик у нас для гостей. Очень христианское отношение – и к людям, и к природе. В селе Аянка, почти на границе с Чукоткой, охотники поехали как-то на остров за яйцами чаек. Добирались чуть не полдня, бензину потратили море, взяли яйца, привезли в лагерь, стали жарить – а они горькие. Другой бы выкинул, а они отправились возвращать их обратно в гнезда. Вот и получается – не только я их учу христианству, но и они – меня.
В наших северных селах, кроме Паланы, до сих пор нет постоянных священников. Раз в год батюшка посетит, и то по-быстрому. Я раньше часто ездил, но теперь детей много. Седьмой, Бог даст, скоро родится. Мало кому Господь внушает желание в такую даль отправляться. Почти все отказываются. Сейчас в «Берингию» со мной отец Василий на снегоходе ездит, помогает. И все. Каждый хочет поближе к городу, где приходы богаче. Что в селе? Горстка бабушек. То ли дело большой храм. А я не представляю, что бы делал в городе, в соборе. Не смогу, буду духовно уставать. Я бы вообще на Север уехал. Просто у меня дети маленькие. И матушка холод не шибко любит. Хоть в город не рвется – и то хорошо.
Посчитал как-то, во сколько мне собаки обходятся, и подумал: скоро меня супруга точно из дома выгонит. Но терпит пока. Приехал как-то с «Берингии», говорю: не пойду на следующий год, собак раздам. А она: «Ты что?» Поняла, что нужно это. Благодаря нашей гонке Север хоть как-то барахтается. Не будь ее, не было бы и столько каюров по селам.
Если забросят люди собак, снова будут пьянствовать. Да и остальные – готовятся к встрече гостей, танцы разучивают. А где гонки нет, нечем жить людям. Пьют и режут друг друга.
Рядом с загончиком для «спортсменов» – полянка других четвероногих прихожан. Здесь и больные, и старые. В городе таких давно бы усыпили, но батюшка говорит просто: «Я не могу убирать собак». Рядом со слепым псом, которого отец Владислав иногда берет в упряжку, подкидыш со сломанной лапой и мясная собака, украденная сердобольными моряками в Корее из-под носа у поваров. Для каждого у священника находятся и вкусная похлебка, и доброе слово.