веди появляются в шесть утра, хоть часы сверяй. Они здесь хозяева. Трое и вовсе с постоянной пропиской. Еще немного – и будет их больше, чем жителей.
Когда дамбу прорвало и на поселок сель сошел, – многие хитрили, оставались. Уезжать не хотели. Одни мародерствовали. До сих пор с котельной металл обрезают.
А котельная на севере – это сердце поселка. Когда останавливается, ему конец. Сейчас-то от нее только скелет остался, и дым из угольной кучи валит. Горит где-то в глубине. Другие думали, им взамен дадут квартиры в городе. С ними было сложнее всего. Сплошные суды. В итоге хозяева деревянных домов компенсацию получили, а жителей пятиэтажек мы одолели. Доказали, что те не в аварийном состоянии. Вроде как можно жить, хотя, конечно, нельзя. Из-за них поселок официально не закрывают, чтобы не платить. Так я и остаюсь мэром покинутых домов и разбитых теплиц.
Здесь тысячи людей жили. Горы изнутри выскабливали, золото добывали. Теперь видишь – серая муть повсюду. Тот самый сель с золотом и реагентами, прощальный подарок комбината. От одиночества я уже сам с собой разговариваю. Но в целом привык. Главное – вверх не смотреть. Куда ни глянь – одни сопки. Горизонта вовсе нет. А человеку нужно видеть дальше, чем на пару сотен метров. Зато хоть кедровки вернулись…
Первопроходцы наших мест были романтиками, а потому в Магаданской области много удивительных названий – озеро Мечты, пик Челленджер и, конечно же, знаменитое озеро Танцующих Хариусов. Там они тысячами выпрыгивали из воды, кувыркались в воздухе что твои акробаты. Даже само это озеро с высоты напоминало рыбину.
Многие горожане приезжали сюда отдыхать. Была лишь одна загвоздка – комары здесь просто кишели, так что детишки возвращались из познавательных поездок с распухшими лицами и глазами-щелочками, как у азиатов. А поскольку слухов о нелегальных китайцах на Дальнем Востоке и так хватало, приняли решение – комаров истребить! Несколько дней самолеты опыляли озеро инсектицидами, и коварные насекомые исчезли.
А следом исчезли и хариусы, у которых комары и их личинки были основой рациона. Да и танец их знаменитый был охотой на разную крылатую мелочь.
Прошло время. Комары на озере быстро расплодились до прежних масштабов. А вот хариусы не танцевали еще многие годы.
На Карском море рыбы полно. Закинул сеть и знай дрочи хвост за хвостом. Я тогда на колхоз работал, и для себя на берегу восемнадцать мешков муксуна зарыл. А песец, сволочь, прокопал ход под землей и до них добрался. Я, как увидел, озверел совсем. Бегаю, стреляю песцов. Он уже мертвый лежит, а я все равно – шарах в голову! Сильно злой был. Шестнадцать мешков песец испортил. Он только брюхо рыбе выедает, да на что она потом годна. Мне на «Сайгу» бы хватило, а пришлось все выбросить. «Сайгу»-то я потом все равно купил…
Прибился к стаду нашей соседки Варвары дикий олень. Борется она с ним, борется, и все мужу кричит: «Неси нож скорее!». Тот из-за двери поглядывает, но выйти боится. Наконец Варвара изловчилась, схватила оленя за рога, перевернула и воткнула в землю. Пока тот пытался их выдернуть, сама сбегала за ножом, зарезала его. И мужа потом поколотила.
Мой дед был большой шаман. Как-то раз одной женщине мертвого ребенка оживил. Говорит, за это твоя дочь выйдет за моего внука. Подросла старшая дочка, назначили свадьбу, а она и сбежала из-под венца с другим парнем. Думали, плохо будет, душа шамана накажет. А потом младшая дочь той женщины сама полюбила этого внука, без взрослых обошлись. Живут хорошо.
Мне бабка, дедова жена, все говорила: «Выйдешь ты замуж за русского, сильно старше тебя». Я, конечно, не соглашалась, а она мне: «Не беспокойся. У меня самой муж на тридцать лет старше. Сперва тяжело было, плакала. А потом, как детки пошли, наработаюсь, прижмусь к ребеночку, и больше уже ничего не хочется». Видишь, все получилось так, как она говорила.
Сейчас в тундре полно миссионеров. Пользуются хантыйским гостеприимством. Приезжают на «Буранах», входят в дом и давай про Христа рассказывать. Мол, вы, конечно, идолопоклонники, и это плохо, зато живете по-христиански. Стоит креститься – и рай обеспечен. Роли у них грамотно распределены. Один – эдакий рубаха-парень, второй – тонкий интеллигент, третий – крутой. Кому сподручнее, тот и речь ведет.
Обычно женщины первыми веру меняют. Муж к священному лабазу идет, а жена – в молельню. Семьи распадаются. Недавно один парень собственную мать пытался из-за этого застрелить, но отец не дал – ружье задрал, и пуля в небо ушла. Уехал сын прочь. По деревням шляется, спился совсем…
Жила тут бабка Сима. Самогон делала такой мягкий, что не замечаешь, как бутылка пустеет. Рассказывала, что ее сюда в сталинские времена этапом перегнали от самого Магадана. Восемьсот с гаком километров пешком за десять дней. Зятя своего, дальнобойщика, лопатой била. Ты, говорит, две недели ехал тот путь, что я быстрее ногами протопала. Стало быть, бухал и дочке моей изменял.
Был у нас гусь. Солидный такой, авторитетный. Иван Иванычем звали. Дом охранял не хуже иной собаки. Только имел одну слабость – очень выпить любил за компанию. Не успеют сыновья бутылку открыть – а он уж рядом. Шипит, за ноги щиплет. Не успокаивался, пока не получал смоченного в пиве хлебного мякиша. Что делать? Решили его Ваське-пастуху отдать. Тот мужик одинокий, выпить ему не с кем, так что Иван Иваныч ко двору пришелся. Совсем споил пастух бедного гуся. Теперь он пиво не хлещет, только водку. Напьются – и лежат рядом, мужик и гусь.
Потом похмеляются. Так и живут вдвоем. И оба счастливы.
Наш Семен – большой мастер. Сам инструменты делает, сам на них и играет. «Журавлиная шея», ее еще хантыйской скрипкой кличут. Пригласили его как-то в Сургут выступать. Запряг он оленей и поехал в город. А дорога долгая. К тому же подтаяло. Когда возвращался, упал один пристяжной и не поднялся. Взял Семен топор и перерубил инструменту шею. Из-за тебя, сказал, мой олень издох.
Однажды я гостил у оленеводов, и мне понадобилось добраться до соседнего стойбища. Глава семьи, уже седой старик, вызвался помочь.
Он запряг оленей, и мы поехали.
Путь был неблизкий. Когда упряжка остановилась у нужного дома, устали и олени, и возница. Я предложил старику зайти, но тот покачал головой и сказал:
– Не могу. Сердце неспокойно.
Позже я узнал, что в том доме жила женщина, к которой старик, будучи молодым юношей, сватался, и получил отказ.
Прошло полвека. Целая эпоха. У каждого из них счастливые семьи, внуки и правнуки. Про европейский сентиментализм ни он, ни она не слышали. Простая долгая жизнь, простой тяжелый труд. Все страсти давно угасли. И все же – сердце неспокойно.
Истории бабушки Марьи Волдиной
Я в детстве совсем плохая была. Бабушку обманывала.
Только в школу стала ходить, и уже говорю ей, что русскому языку выучилась. Она просит сказать что-то по-русски, а я, конечно, на нем еще не разговаривала, только таблицы наизусть зубрила. И говорю прямо по таблицам: «Чашка-ложка-миска…» А бабушка-то русский совсем не знает и восторгается способной внучкой.
Потом сказала ей, что писать умею. Подсмотрела, как русские пишут, все крючками, и сама тоже закорючки рисую. А бабушка хвалит. Перестала ходить в сельсовет, стала мне диктовать письма сыну на фронт. Тот, конечно, так ничего и не получил. Всю войну прошел, в госпитале раненый лежал без единого письма от матери. А в четвертом классе я уже лучше всех русский знала. Мне за это в школе тетрадку подарили. Родители ее в чуме повесили на видном месте.
– Чья это тетрадка? – нарочно спрашивают.
А я гордо отвечаю:
– Моя!
Очень плохая была тогда, вредная. Хулиганка, да и только.
Когда я сюда приехала, наткнулась на одну женщину. Она рассказала, что во время войны сидела вместе с нашим дедушкой – его как шамана взяли. Обрадовался он встреченной хантыйке. Показал ей вещички, которые с собой возил как документы: черно-белые кисы с украшениями, малицу с рукавицами из выдры и такой же шапочкой. Шкурка выдры долго носится. Остальной мех уже весь ушел, одна кожа осталась. Рассказал, что жена ему их сшила. Вскоре дедушка умер, похоронила она его.
Когда я это узнала, бабушка еще живая была. Слепая, старенькая. Я ей не сразу рассказала, а сначала спрашиваю: во что был одет дедушка?
Бабушка удивилась:
– Как это тебе, ребенок, в голову пришло?
А я уже не ребенок давно. Взрослый человек, журналист. Вижу – приятно ей, что я про него думаю. Пытается вспомнить – и не может. А выдровые рукавицы – большая редкость. Обычно их из лап оленьих шьют.
Тогда говорю:
– Выдровая шапка у него была?
– А как же! – отвечает бабушка. – Он ведь нашего духа возил. Как могли, так и наряжали его.
– Из выдры, – говорю, – только шапку ему сделала?
Тут и вспомнила бабушка про рукавички. И начала я ей рассказывать. Она молча встала – маленькая такая бабулечка, худенькая. Выпрямилась, как солдат.
– Я, – говорит, – так и знала, что никогда он про нас не забывал.
А когда услышала, что та женщина похоронила рядом с ним кисы и малицу, вовсе обрадовалась:
– Как только приеду к мужу, сразу узнаю по одежде. Я уж приготовилась, подарки от всех детей собрала.
У нее было много мешков. Что мы купим, она складывает. Говорила, там покажу ему, что мне дети да внуки дарят.
Всю жизнь она чтила его.
Magical Mystery Tour
Хипстер Леха из правительства Якутии воткнул iPad в снег и прочертил носком ботинка отметку:
– Когда тень передвинется сюда, солнце осветит горы.
Я и москвичка Даша глядим то на солнечные часы от Apple, то на тонкие ботиночки Лехи, который, как истинный джентльмен, отдал теплые унты даме. Леха тем временем продолжает распахивать перед нами сокровищницу знаний о Якутии: