Церковь, шпиль которой высоко вздымается над приземистыми юртами, утробно гудит от ветра. Перед иконостасом кланяется и крестится одинокий Ленин. Завидев меня, он подмигивает с ухмылкой:
– Пойдем, что ли. Пропустим по стопочке…
На ногах у Анны туфли на высокой платформе, голова обмотана платком. Она сидит рядом со мной, но глаза устремлены на странное капище, отличающееся от языческих лишь тем, что на центральном камне выбит крест, а вокруг стоят сделанные в Китае ангелочки.
Я ее спрашиваю, как удавалось писать такие книги, и губы Анны насмешливо кривятся:
– Сразу видно, что ты – человек неверующий. Занятия каждого человека предопределены. У меня большая семья, и про каждого ребенка, даже если ему три года, я уже знаю, чем он должен заниматься, кем будет. Бог – просто отец, у которого большая семья. Если кто-то из моих детей по совершеннолетию не в ту сторону пошел, я ему не мешаю. Посмотри, говорю, какова свобода. Бог дал человеку такую же возможность. Так и я ошиблась с геологией, а изначально должна была писать. И то не всю жизнь.
– А как вы поняли, что пора уже другим заняться?
– Внутри у меня стоит тот, кто знает. Поэтому, как только вышел срок, я почувствовала, и Бог сделал так, что вся моя писательская жизнь моментально прекратилась, как будто ее и не было. Есть рубеж, когда талантливый человек должен остановиться, иначе он начинает работать против себя.
– Может все снова измениться?
– Я вообще не собираюсь умирать. Кто живет с Богом, тот будет творить вечно, и я именно к этому готовлюсь. Все, что ты видел на стойбище, и есть творчество. Помимо него для меня ничего нет, но за смертью оно будет иным. Все созидание на Земле – лишь подготовка к тому великому творчеству, которым должны заниматься отдельные личности. У меня есть дети, которых я особенно люблю, возлагая на них большие надежды. И у Бога есть люди, на которых он надеется, что они будут заниматься с ним творчеством всегда. Я – из таких личностей. Это все – подготовка, генеральная репетиция. Человек обязан свою жизнь превратить в творческий акт.
– А какое там будет творчество, вы представляете?
– Конечно. Иначе бы я не готовилась. Видел городок с церквями? Он станет новым Иерусалимом для детства. Одних церквей девять штук. Мы в год будем строить по церкви. Там мы готовимся встретить Иисуса Христа. Когда приезжает Путин, губернаторы готовятся, и лихорадочное состояние перед встречей с президентом вызывает какое-то шевеление. А мы ожидаем Спасителя, и потому шевелимся. Делаем все, чтобы земля, на которой мы будем – я говорю мы, потому что неизменно я буду там присутствовать, – встретила Спасителя достойно. Там все сироты. Каждый занимается своим видом творчества. Бог – большой творец, а мы – маленькие. Вот видишь, ты вопросы задаешь, а сразу видно, что ничего не понимаешь. На Земле много работы, а предстоит еще больше.
Ты хотел спросить, что за народ ненцы. В большой семье родители каждого ребенка знают. У Бога все нации – его дети. Ненцы, селькупы, чукчи, все северные народности – это нации-монахи у Бога. Те, кто по окраинам человечества живет. Монах – он молится, терпит, страдает за все, что делают люди. Северные народы, как и монахи, неприхотливы, у них нет ничего лишнего. А Москву и Петербург, ваши города, мы называем Содомом и Гоморрой. Не знаю, сколько в Москве праведников, ради которых Господь терпит, но придет время, когда разрушение мегаполисов в России начнется именно с Москвы и Санкт-Петербурга.
Щупальца Содома и Гоморры, которые есть законы, и к нам уже проникли. Городок, который ты видел, – попытка сберечь своих людей хотя бы в труде. Ненцы – единственная в России нация, которая хорошо сохранила себя и до сих пор монашествует. Наступят времена пострашнее, но все равно северные народы уцелеют в своем естестве до прихода Иисуса Христа. Очень немногие, единицы, но сохранятся. Сейчас я занимаюсь высшим видом творчества на Земле. А все ваши звезды…
– Но есть помимо звезд и настоящие творческие люди…
– Знаю я их. Они должны совсем другим заниматься. Все виды талантов человеческих, в отличие от божественной любви, эгоистичны в своем основании. Любой человеческий талант, все так называемые великие – от сатаны.
Вагончик вахтовиков сверху донизу был оклеен вперемешку святыми ликами и полуобнаженными красотками. В красном углу бормотал телевизор, демонстрируя трехбуквенный логотип федерального канала. На экране подмосковные фермеры шли на поклон к деревенской колдунье, требовавшей от каждого сперва перекреститься на икону.
– Ученые говорят, новый потоп будет, – сказал Ленин, подвинув в мою сторону тарелку с соленой ряпушкой. – Как поднимется океан, весь Ямал затопит. И Питер ваш заодно.
Мне вдруг вспомнилось, как просто, по-будничному, описан у ненцев всемирный потоп: «На Земле много болезней появилось, и Нум решил ее помыть».
– Главное, газ к тому времени весь выкачать, – рассудительно добавил напарник.
Ленин рассмеялся и спросил:
– Как ты думаешь, что за топливо у котлов, в которых грешников жарят?
– Известно какое. Для каждого края свое. Кому газ, кому нефть.
– В таком случае, – сказал Ленин, – я заявлюсь к чертям с хорошим шматом отборного воркутинского угля. Кочегар я опытный. Попрошусь на службу. Рай мне точно не светит, так хоть в аду устроюсь, грешников поджаривать…
– Легенды разных народов переплетаются, – задумчиво говорит Людмила Федоровна. – Мы все – дети одной Земли, и язычество везде помогало людям жить в единении с природой.
Я поняла, что многие сказки не врут. Да, были люди, которые понимали язык зверей. И когда человек что-то правильно произносил, перед ним открывался целый мир. Многие качества помогали выживать в нелегких условиях, а мы их утратили.
Миссионеры обращают ненцев. Ну и что? Их и православие изо всех сил пыталось покрестить, но, несмотря на это, почти все народы Севера остаются в душе язычниками. Даже ученые, даже правительственные чиновники верят в своих богов и приносят жертвы в священных местах.
Ненцы меня просили написать об Анне, но я готова только сообщить факты, не давая комментариев. Я боюсь. Я живу здесь. Они потом помирятся, а меня запомнят. И еще боюсь, поскольку, живи она сто лет назад, точно была бы великой шаманкой. Это очень неординарный человек, и мне жаль, что она больше не пишет. Такой талант – от Бога. И она просто должна писать. У нее пропала потребность, а когда-то была. Я как раз подвернулась в это время, и нисколько не жалею, хотя жить с ней было трудно. Сперва мы были на равных, и даже более того – я была директором музея, а она приезжала ко мне. Но потом я стала ей кем-то вроде литературного секретаря, и отношение совсем переменилось. У меня характер слабый, меня можно долго гнуть. Но когда Анна перестала писать, а детей начала набирать все больше, она захотела, чтобы я стала при них нянькой. Я не отказывалась, ради Бога. Приготовить, посуду помыть, постирать – как иначе? Но когда требуют напрямую…
Так я вернулась в Салехард. До сих пор она иногда приходит, когда ей нужно, и я все делаю.
Меня всегда восхищала ее образность, а потом поняла: она пишет на русском, но многое взято из ненецкого фольклора. Она его отлично знает. Еще в тундре записывала, за это платили.
Как Анна обратилась в христианство? Мы с ней посещали баптистов. Мне было просто любопытно, а она зачастила в церковь, построила часовню. Не могу сказать, что ненцы туда толпами ходят. Она о синих великанах пишет, и себя считает потомком этих великанов. Приняла православие, но я не верю. Для этого надо полностью откреститься от язычества. А у нее до сих пор есть образ девочки, которая умерла. Она ей приносит жертвы.
Может, я не права. Анна мне как-то написала, что я – единственный человек, который пойдет с ней в пещеру жить. Может, я ее разочаровала тем, что не растворилась в ней окончательно. С тех пор я сама написала много книг, у меня выставки по всему миру. Я очень многое от нее взяла и благодарна судьбе за то, что была с ней.
Когда я уезжал из тундры, «УАЗик» притормозил посреди дороги. Высоко на холме стоял деревянный крест. Ненцы во главе с Анной торжественно поклонились ему, а русский водитель бросил монетку на каменное святилище духа здешних мест.
Последняя река на планете
Петр Прокопьевич Заборщиков, старик с худым вытянутым лицом и влажными живыми глазами изящной, словно бы нездешней формы, сидит у окна. Лучи холодного северного солнца косо падают на него, и оттого половина лица кажется золотисто-прозрачной, будто он тает в этом свете и скоро исчезнет совсем. По всему селу деревья стоят голые, лишь у его окна на ветках обильно копошатся серо-коричневые шарики – со всей округи сюда слетаются воробьи. Сидят, поджимая лапки. Ждут.
– Вороны их обидели, – сокрушенно качает головой старик. – Стоило мне отойти, все зерно склевали. Я каждый день кормлю пятьдесят воробьев. Удивительно, как они тянутся к человеку.
Но главное существо, о котором Петр Прокопьевич рассказывает с такой же нежностью, как об умершей жене, это семга. Здесь ее зовут просто рыбой. Он готов бесконечно рассуждать о том, как рыбы плывут из Белого моря в верховья реки, где нерестится обильное варзугское стадо. Эти места издревле считались сокровенными, там не рыбачили. А вот разгадку необычного обилия семги в реке Варзуге нашли сравнительно недавно. У рыбы здесь десятки миллионов союзников – ракушек-жемчужниц, которые мало того что производят драгоценности, так еще и практически бессмертны – они живут более двухсот лет и не стареют. Ракушки пропускают через себя воду, очищая ее, что полезно для малька семги, а рыбы, в свою очередь, переносят личинок жемчужницы на жабрах. Поэтому Петр Прокопьевич восклицает с юношеской пылкостью: «Варзуга – это последняя река на планете!» Другой такой нет.
Его село тоже называется Варзуга. Оно разделено одноименной рекой на две части. Вдоль берегов гуськом вытянулась цепочка маленьких бань, которые здесь редко ставят возле дома. Особняком стоят иконы с резными крышами-голубцами. Когда-то отсюда начиналось освоение Кольского полуострова новгородскими ушкуйниками. Сейчас в эти дебри даже автобусы ходят не каждый день, а попутчики в современных автомобилях и вовсе рассказывают про них байки, словно про Берендеево царство: