навязал их фюрер, истребив несогласных!»
Залгаллер, хладнокровно «пристреливавший» немецких минометчиков, 20 июля 1942 года слышит радиопереговоры наших танкистов, их дыхание.
В памяти остались страшные слова:
— Тут двое сдаются.
— Некогда, дави.
И я слышу, как дышит водитель танка, убивая людей.
Не немцев — людей.
В 1945 году в предместье Данцига тот же Залгаллер видит лежащего у перекрестка раненого немецкого солдата: «Лица нет, дышит сквозь кровавую пену. Кажется, в доме рядом есть люди, только боятся выйти. Стучу рукояткой пистолета. Говорю, чтобы перевязали раненого».
Что ему этот раненый немец? Ему, видевшему трупы умерших от голода в блокадном Ленинграде и людей, жаривших котлеты из человечины и не стеснявшихся этого? Почему сержант Элькинсон записал, что не испытал никакой жалости к убитому им немцу? Почему он вообще упомянул о жалости, словно все же должен был ее испытывать? Особенно учитывая, что вся его семья, за исключением брата (служившего в армии и тяжело раненного в первые дни войны), была расстреляна немцами в Запорожье.
Похоже, что человеческое не так легко вытравливается. Даже в нечеловеческих обстоятельствах.
Введение к истории о жизни на войне обернулось рассказом о смерти. Ну что ж, в следующей главе поговорим о любви.
Мужчины и женщины в Красной Армии (1941–1945)
За последние двадцать лет в странах, образовавшихся на месте СССР, произошла не только «архивная революция». Произошла «революция памяти». В особенности это касается истории Второй мировой, или, как ее по-прежнему называют в постсоветских государствах, Великой Отечественной войны. Опубликованы сотни мемуарных текстов, как написанных в свое время не для печати, так и созданных после крушения советской власти. Записаны тысячи интервью с ветеранами войны. Война в воспоминаниях и рассказах ветеранов предстает — что нетрудно было предположить — весьма далекой от официального канона. В особенности это относится к «быту войны», повседневной жизни на фронте.
Как мы уже говорили, к воспоминаниям, написанным через сорок, а то и пятьдесят лет после описываемых событий, а также к устным рассказам (интервью) следует относиться с большой осторожностью. Тем ценнее тексты, написанные некогда в стол, не для печати. Дело не только в том, что мемуаристы были моложе, а временная дистанция от описываемых событий короче. Писавшие для себя, для детей и внуков, для истории пытались противостоять унификации памяти о войне.
Воспоминания бывшего сержанта Николая Никулина написаны в 1975 году; двигала им, по выражению Виктора Шкловского, «энергия раздражения», связанная с юбилейными торжествами по случаю 30-летия победы и официальной ложью о войне, сочившейся с экранов телевизоров и газетных страниц. По словам Никулина, основными проблемами военной жизни были «смерть, жратва и секс». Это были основные темы солдатских разговоров. Между тем обозначенные этими словами проблемы, в особенности проблемы отношений мужчин и женщин на войне, длительное время оставались табу в советской/российской историографии. Об этом не слишком принято было говорить, особенно применительно к периоду Великой Отечественной. Однако то, что более всего занимало солдат, не привлекало внимания историков. Секс не слишком сочетался с такими категориями, как подвиг или самопожертвование. Или верность — ключевое слово и предписанная норма поведения женщины (в меньшей степени — мужчины) во время войны. Между тем именно в этот период в сексуальном поведении советских людей произошли изменения, сопоставимые разве что с сексуальной революцией 1960‐х годов на Западе. Эти изменения мы и попытаемся проанализировать.
Настоящая глава основана преимущественно на источниках личного происхождения: дневниках, воспоминаниях, письмах, интервью, отчасти — на фольклоре военного времени. Но наиболее аутентичными источниками истории «частной жизни» на войне являются фронтовые дневники. Нами используются, помимо опубликованных, неопубликованные фронтовые дневники, выявленные в семейных и частных архивах.
Практически все современники, так или иначе затрагивавшие проблему отношений между полами, отмечали разительные перемены в поведении женщин.
Штурман Галина Докутович отдыхала ранней весной 1943 года после ранения в санатории в Ессентуках и зафиксировала в дневнике картину местных нравов:
А кругом что делается! Женщины совсем сходят с ума, на шею вешаются. Чуть утро — уже ходят под окнами. А вечером теряют всякий стыд, просто приходят к санаторию и приглашают мужчин в кино, в театр. Целой толпой ожидают у входа. Ребята, конечно, не теряются. (Запись от 11 марта 1943 г.)
Лейтенанту Виталию Стекольщикову бросалось в глаза, сколь многих девушек «испортила война», сколь многие из них стали «не такими» по сравнению с мирным временем. Выражая надежду, что это касается только девушек прифронтовой полосы, тем не менее он мучился сомнениями в верности своей возлюбленной, оставшейся в Рязани:
Ведь я знаю, что ты такая же молодая, — писал он 1 июля 1943 года Анне Панфиловой, — как они, что ты также хочешь и наслаждаться, что ты тоже, как и они, чувствуешь, как проходят лучшие молодые годы, и что этих юношеских лет уже не вернешь. Вот почему я и думал плохо о тебе, когда видел, как молодые девушки бросаются на шею и отдаются первому встречному мужчине. Но я, конечно, старался так не думать о тебе и отмахивался от таких дум, как от назойливой мухи.
Рядовой Василий Цымбал зафиксировал в дневнике сцены, которые наблюдал по пути из Германии на Дальний Восток. Воинский эшелон шел через весь Советский Союз. 18 мая 1945 года Цымбал записал:
Повсеместно на протяжении всей дороги я встречаю у всех страшную жажду совокупляться. Ну, солдаты, это известные кобели. Можно еще сделать некоторую скидку женщинам в расцвете сил, мужья которых на войне. Но этой жаждой еще в большей степени охвачены девушки. Совокупляются и за платья, и за чулки, и бесплатно. Совокупляются и на тормозных площадках, и на платформах, и на земле, и просто нагнувшись в каком-либо углу. Знакомства заводятся быстро, дела обделываются тоже стремительно.
Некоторыми женщинами, как это вытекает из текста Цымбала, двигало желание получить в обмен на секс какие-то вещи; но в таких случаях следует скорее говорить о проституции, нежели о «жажде совокупления».
В цитированных выше текстах речь идет о городских женщинах, но столь же заметные перемены произошли и в поведении сельских жительниц. Политработник Борис Тартаковский вспоминал, как в одной подмосковной деревне его сослуживец, мучимый жаждой, постучал в дверь хаты с просьбой дать испить воды и был немедленно взят в оборот открывшей ему молодайкой, не тратившей время на разговоры. Другого сослуживца нагнала «группа молодых бабенок, которые окружили его тесным кольцом, стремясь, как выразилась одна из них, „хоть понюхать мужицкого духа“». Политработник, испугавшись, что дело одним «обнюхиванием» не ограничится, поспешил ретироваться, ссылаясь на свой якобы немолодой возраст.
Сержант, пехотинец и поэт Николай Панченко написал в 1943 году явно «с натуры» стихотворение о страстных «колхозных бабах»:
Мы свалились под крайними хатами —
малолетки, с пушком над губой,
нас колхозные бабы расхватывали
и кормили как на убой.
Отдирали рубахи потные,
терли спины — нехай блестит!
Искусали под утро, подлые,
усмехаясь: «Господь простит…»
А потом, подвывая, плакали,
провиантом снабжали впрок.
И начальнику в ноги падали,
чтобы нас как детей берег.
То, что отношения мужчин и женщин во время войны коренным образом изменились, несложно объяснить: около 34 миллионов мужчин были призваны в армию накануне и во время войны. В стране сложилась ситуация, когда женщины остались без мужчин, а мужчины — без женщин, причем соотношение женщин и мужчин на фронте и в тылу было прямо противоположным: в тылу был дефицит мужчин, на фронте — женщин.
Некоторые современники пытались осмыслить эти драматические перемены. Рядовой Давид Кауфман (впоследствии — поэт Давид Самойлов) записал в дневнике 16 августа 1943 года:
О римском падении нравов могут говорить только интеллигенты из породы поганых, у которых грех в мыслях, или старые перечницы.
Просто бабья тоска по мужчине, тоска девушек, не знавших первого поцелуя. Трагедия невест.
Речь шла о женщинах в тылу. Обратимся теперь к основному предмету нашей статьи — «фронтовым девушкам» и отношениям с ними и к ним красноармейцев и командиров (с 1943 года ставших называться офицерами).
В армию и военно-морской флот, согласно данным Министерства обороны, во время войны было призвано 490 235 женщин; женщины призывного возраста до 30 лет направлялись в войсковые части и учреждения, до 45 лет — в тыловые учреждения. Львиная доля женщин (около 430 тыс.) была призвана в армию в 1942–1943 годах. В 1944‐м число женщин, призванных в армию, снижается почти в четыре раза по сравнению с предыдущим годом. Это, несомненно, было вызвано освобождением оккупированной территории СССР и, соответственно, населения, там проживавшего. Таким образом, существенно увеличилась численность мужчин, подлежавших мобилизации. Тем не менее это не привело к демобилизации женщин. На 1 января 1945 года в Красной армии (без ВМФ) числилось 463 503 женщины, причем 318 980 находились на фронтах. Среди них были 70 647 офицеров, 113 990 сержантов, 276 809 рядовых, еще 2057 проходили обучение. Общая численность Красной армии на ту же дату составляла более 11 миллионов человек, еще свыше 915 тысяч военнослужащих находились на лечении в госпиталях. Больше всего женщин служили в войсках противовоздушной обороны (ПВО) — 177 065 человек, еще 70 548 человек служили в местных ПВО НКВД. Далее шли части связи — 41 886 человек, военно-санитарные части и учреждения — 41 224, части ВВС — 40 209 человек. Среди других массовых военных профессий были повара (28 500 человек), водители и обслуживающий персонал в автомобильных частях (18 785 человек).