На 3 января намечена новая атака, немцев нужно выбить с опушки леса. Славгородский — отец-командир, инструктирует командиров рот, заботится о том, чтобы солдаты рано утром были обеспечены горячим завтраком, согласовывает огневую подготовку с артиллеристами. Поначалу — успех, немцы выбиты, взяты 15 пленных, радиостанция, минометная батарея. Однако на следующий день противник неожиданно перешел в контрнаступление.
Начальство звонит по телефону: восстановить положение, расстреляю, морду набью и прочие угрозы… Люди не подымались, т. к. были напуганы, противника было много, строчили пулеметы, била неугомонная артиллерия противника по Корытнице. …Пошел подымать. Попал под обстрел снайпера, я пробежал, Федора (ординарец Славгородского. — О. Б.) ранило, и на нем загорелась одежа, он пил водку с моей фляжки, чтобы не замерзнуть до наступления темноты…
Еще через день ввели в бой соседний батальон, отбросили немцев, однако «противник пошел в контратаку, люди попятились назад, сдерживаю, пугаю автоматом, упрашиваю и одобряю смелых (Русские ли мы? Неужели мне ком[андиру] б[атальо]на вас гнать в бой). Пошли, пошли…» Опушку леса вновь очистили.
Итог боев за Корытницу и позиции в близлежащем лесу:
Был батальон, и нет батальона, погибли командиры, хорошие солдаты, все же задача выполнена, не будет суда и придирок!.. Вчера и сегодня получаю людей, комплектую, радуюсь, что еще буду воевать… (08.01.1945)
И вот, как будто специально для иллюстрации, что такое Молох войны, через три дня после гибели батальона Славгородский записывает:
Вчера день занимался знакомством с солдатами, разбивал их по ротам, выстраивал старых солдат и спрашивал, как кто воевал. Живо откликнулись по этому вопросу, вечером знакомимся с ком[андирами] рот и взводов. Слабенькие ком[андиры] рот… Сегодня ездил на рекогносцировку, где будем делать прорыв, на Фаленцин Стары — старые места. Вечером занимался с ком[андирами] рот по изучению сигналов и построения немецкой обороны. Для них все ново, тренировать их надо. Как я буду с ними воевать?! Спешная подготовка… (09.01.1945)
В общем, батальон погиб — да здравствует батальон!
Для справки — потери стрелковых войск (пехоты) на советско-германском фронте только за 1943–1945 годы составили 546,3 %. Иными словами, личный состав стрелковых частей и соединений Красной армии за это время сменился 5,46 раза. Точными данными за 1941‐й и 1942 годы историки не располагают.
Большая часть дневниковых записей Славгородского, как практически у всех авторов военных дневников, посвящена повседневной жизни на войне.
Одними из центральных в дневнике Славгородского, как и в любом другом солдатском дневнике, были все те же «смерть, жратва и секс». Смерть на войне всегда рядом.
Сегодня я именинник, 27 лет.
Хочу жить, а Смерть всегда со мной, а я о ней и не думаю (24.08.1941).
Теперь становится ясно, что война будет долгой, досадной. Война жестокая, шансов на жизнь мало — печально и обидно (24.08.1941).
Растеряны, безумны и жалки люди перед лицом смерти (07.09.1941).
Сохранитесь только мои дневники!
Переживи только я эту ужасную войну!
И мы тогда сделаем что-нибудь полезное для людей!!! (25.01.1942)
Сутки в прифронтовой полосе.
Тем, кто останется в живых (15.08.42).
Постоянная тема — добыча еды или выпивки. О еде больше говорилось в то время, когда Славгородский был сержантом, особенно в период отступления, в том числе выхода из окружения летом и осенью 1941 года. Здесь многое зависело от расположения местного населения. Иногда приходилось подворовывать, о чем Славгородский пишет подробно и безо всякого стеснения. Ситуация со временем меняется, в особенности когда он становится командиром (с 1943 года — офицером). Проблема еды решается сама собой, да и снабжение Красной армии становится гораздо лучше. Меняется и предмет поисков: «Весь день в поисках за водкой для дня рождения. Ездили в Сташув, оттуда направили в Рытвяны. Там нашли 2,5 литра за сало и сахар. Смешно…» (19.08.1944).
В освобожденной Украине в поисках самогонки и обуви Славгородский с приятелями отравились в ближайшее село, «сделали обыск» у некоего старика, «отрекомендовываясь работниками особого отдела». Однако неудачно: «самогонку нашу попили другие», — меланхолично замечает Славгородский (11.12.1943). В другой раз «делал обыск в квартире, где стоял наш хозвзвод: наговорили, что там много трофейного сахару. Виноградов смастерил мне ложное удостоверение, я одел комбатову шинель, комиссарову шапку и боялся, чтобы меня не узнала хозяйка. Роль сыграл хорошо, но ничего не обнаружили» (06.12.1943). В Западной Украине Славгородский со товарищи и вовсе перестают стесняться:
На ходу приходится пополнять свое хозяйство, добавили трех лошадей, а с одной вчера вышел скандал: хозяйка опознала, с одной удалось обмануть хозяина. Единоличники, черти, держатся за каждую клячу, не зная того, что придется в колхоз сдавать. «Братья» украинцы искоса смотрят на нас. Есть люди, которые кровно связаны с Россией и с Красной Армией, те наши по духу. Ничего, обработаем (23.07.1944).
Украинец — и по происхождению, и по паспорту — Славгородский считал себя русским и гордился этим. При этом он был не чужд украинской культуре — знал украинский язык, записывал украинские песни, впрочем, как и русские. Возможно, это характерное самоощущение человека, родившегося и выросшего в России.
Прежде чем перейти к последней теме из «триады Никулина», позволю себе сказать несколько слов о характере Славгородского, основываясь на его собственных записях. В нем каким-то образом уживались уверенность в себе, даже самоуверенность, с сомнениями, колебаниями, мучительным самоанализом. Иногда кажется, что это дневник подростка, а не взрослого мужчины. То, перечитав дневник, Славгородский замечает, что он ему «понравился своим содержанием и стилем» (10.08.1943), то называет себя «оригинальной посредственностью» и пишет, что «жалок сам в своих глазах» (20.08.1943). Такие перепады настроения встречаются на страницах дневника довольно часто.
Однажды он даже обвинил в своих проблемах… литературу: «Русская литература и воспитала, и искалечила меня. И кто знает, если б не война, я, может быть, так и остался бы калекой» (27.08.1943). Замечу, однако, что рефлексирующий «почти интеллигент» Славгородский и Славгородский-комбат — как будто два разных человека. Это очевидно из текста дневника. Когда Славгородский, перестав тягаться с Фрунзе, Толстым и Шолоховым, пишет о боевой учебе, которую проводит с вверенным ему батальоном, о воспитании взводных и ротных, о разного рода военных хитростях и придумках, о конкретных обстоятельствах боев, он как будто совершенно забывает о «вечных вопросах». «Увлечение войной» вытесняет все остальное, реальное и надуманное.
Как и подавляющее большинство фронтовиков, Славгородский жаждет любви или хотя бы мимолетной женской ласки. Его призвали в армию в 1939 году, в 25-летнем возрасте, женой он обзавестись не успел. К отношениям с женщинами Славгородский подходит серьезно. У него завязывается мучительный роман с полковой потаскухой (судя по отзывам сослуживцев) Галиной. Впрочем, что собой представляла Галина, на самом деле понять по мужским отзывам вряд ли возможно.
Да… Какое бы счастье встретить в армии порядочную девушку. Я бы женился на ней без задних мыслей. Но, увы, Галя не из таких! Сегодня я случайно узнал, что она дает всем. В повседневной жизни груба и вульгарна, к ласкам не чувствительна. Странное чувство меня охватило, когда она ночью обозвала меня «кустом заразы» в ответ на мои ласки. Мне было и обидно услышать это и стыдно, что я хотел приласкать такую курву, — записывает Славгородский впечатления об одной из их первых встреч (09.04.1943).
Однако вскоре он начал жить с Галиной как с женой. Записи о взаимоотношениях с ней составляют значительную часть дневника. И Славгородский — вновь проявляя себя не совсем «взрослым» — дает ей прочесть посвященную ей часть дневника. Попав после ранения в госпиталь и наслушавшись рассказов сослуживца о поведении Галины, Славгородский решил с ней порвать и стал записывать в дневник все, что теперь о ней думал. Вернувшись в часть и услышав упреки своей недавней почти жены в том, что он ничего ей не писал и вообще ее забыл, он дал ей прочесть и эти записи. Кто бы ни был прав или виноват в этой истории, но на этом роман закончился.
Еще будучи на излечении, Славгородский завел роман с «Полюшкой», замужней женщиной с ребенком. Ее муж на фронте, известий от него она давно не получала. Возникла ненадолго как бы семья. Славгородский испытывает к Полюшке и ее дочери самые нежные чувства, поддерживает с ней переписку, отдавая себе в то же время отчет в том, что эти отношения условны: если ее муж вернется с войны, Славгородский окажется не у дел.
Характерно, что Славгородский возлагает «ответственность» за существенно «упростившиеся» во время войны взаимоотношения мужчин и женщин исключительно на последних:
Женщины! Как вы не будьте коварны со мной, а я все же каждый раз буду отдаваться любви сполна. Я не могу любить иначе! Я, как поэт, нуждаюсь в любви и люблю горячо. Как вы не обманывайте меня, я все же бываю счастлив с вами, а вы несчастны в своем разврате! Я чист, как слеза, и ваша грязь ко мне не пристанет! (20.08.1943)
Со временем его отношение к женщинам становится как будто более циничным, во всяком случае, на бумаге. Но он продолжает мечтать о любви, о создании семьи: «Как бы хотелось быть любимым, иметь женщину» (22.08.1944).
И все же главное на войне, конечно, сама война. «Я увлекся как всегда войной, оброс черной бородой, интересуюсь только войной и поведением людей на войне», — записывает Славгородский 19 августа 1944 года. «Увлекся войной» он в ходе ожесточенных боев на Висле в ходе Львовско-Сандомирской операции. Бои, в которых участвовал батальон под его командованием, довольно подробно описаны в дневнике.