Отмечал Пономарев и умение Казакевича убедительно доложить данные разведки командованию. Сложность для разведчиков нередко заключалась в том, что у вышестоящих начальников часто складывалось собственное представление о положении дел, в том числе о противнике. Если данные разведки подкрепляли мнение такого командира, он их воспринимал, если противоречили, мог их счесть недостоверными. Поэтому убедительно и аргументированно доложить командованию о ситуации на основе собранных данных также входило в число профессиональных навыков разведчиков, и не всем это было дано. Казакевичу — в полной мере.
Одной из обязанностей Казакевича в разведотделе армии была подготовка разведывательных донесений и сводок, ежедневно высылаемых в штаб фронта. Переработка тяжеловесного языка донесений была не самым приятным делом. Казакевич «с самым серьезным видом» предложил однажды начать сводку «бодрым утверждением о том, что наши войска, преодолевая упорное сопротивление противника, успешно продвигались „по Тюрингии дубовой, по Саксонии сосновой, по Вестфалии бузинной, по Баварии хмельной“». С тем же серьезным видом он объяснял двойную пользу для фронтовых разведчиков от такого введения: во-первых, познакомятся с вряд ли им известными стихами Эдуарда Багрицкого (цитированные строки — из «Птицелова»), во-вторых, повторят административное деление Германии.
Начальник Казакевича Михаил Малкин был военным разведчиком по призванию. Служил в Красной армии с 1929 года. В военной разведке с 1940 года, в 1940–1941 годах учился в Высшей специальной школе Генерального штаба, капитан (1940). С октября 1941 года на фронте, служил начальником 1‐го отделения (войсковой разведки) разведывательного отдела, затем начальником разведотдела различных армий, с февраля 1943‐го и до конца войны — 47‐й армии. Малкин был человеком недюжинной храбрости. 29 декабря 1941 года
«в условиях сильного превосходства авиации противника, в сложных метеорологических условиях, при отсутствии связи с действующими частями, высадившимися десантом в г. Феодосия <…> на самолете У-2 перелетел через Черное море из Новороссийска в Феодосию, установил связь с действующими частями, передал распоряжения командования, выяснил обстановку и сообщил ее командованию». Впоследствии «как представитель штаба армии, неоднократно принимал активное участие в организации войсковой разведки в частях армии, при этом проявил настойчивость и смелость. Дважды участвовал в бою в составе разведывательных отрядов…»
История разведгруппы, действовавшей в районе Ковеля, легла в основу повести Казакевича «Звезда», сделавшей его звездой советской литературы. Причем звездой первой величины. Но пока — о другой «звезде»: еще одном ордене Красной Звезды, которым капитан Казакевич, помощник начальника информационного отделения разведотдела 47‐й армии 1‐го Белорусского фронта, был награжден в феврале 1945 года. Основанием для награждения стало то, что он «проделал большую работу по вскрытию системы обороны и группировки противника перед фронтом армии… правильно определял характер действий противника и появление перед фронтом новых частей». В этом, собственно, и заключалась работа разведчика, которую Казакевич выполнял весьма квалифицированно. В данном случае поводом к награде наверняка стал эпизод осады города Шайдемюля в Померании, части так называемого Померанского вала. В городе и его окрестностях была блокирована довольно крупная группировка вермахта, оказывавшая отчаянное сопротивление. В развалинах одного из зданий разведчики 47‐й армии оборудовали наблюдательный пункт. Пробравшийся на НП начальник разведотдела армии полковник Михаил Малкин застал Казакевича у стереотрубы:
Он неотрывно смотрел в одну точку. Я спросил, что он так долго рассматривает. Он приподнялся, уступая место, и предложил мне взглянуть на разбитый дом, который стоял в «ничейной» полосе, — считалось, что там нет ни немцев, ни наших. В трубу я увидел, что дом обитаем, — туда заползают и вскоре уползают обратно немецкие солдаты. Дом напоминал муравейник — ползучее движение в обе стороны почти не прекращалось.
Что все это означает? К вечеру мы послали в таинственный дом небольшую группу разведчиков. Просился в этот поиск и Казакевич, но его не пустили.
Разведчики благополучно проникли в дом. Спустившись в большой подвал, они обнаружили продовольственный склад, куда совершали «паломничество» немецкие солдаты, набивавшие карманы и сумки шоколадом и бутылками ликера и, не задерживаясь, под непрерывным огнем уползали обратно к своим. Один из таких любителей сладкого был захвачен разведчиками. Допрашивал пленного Казакевич. Тот оказался толковым и рассказал все, что знал.
В январе 1945 года Красная армия вошла в Германию. Казакевич писал сестре в начале марта 1945 года:
Мы продолжаем воевать. Вот так попал я за границу — вокруг деревни и города Германии, с кирхами, черепичными крышами, мощеными улицами. Кирхи — огромные, холодные и пустые, с обязательным огромным органом в задней стене и с обязательной Библией в переводе Мартина Лютера, большого формата in folio. Ко всей этой картине той самой Германии, о которой мы так много читали и думали с самого детства, ко всей этой картине прибавляется умилительная картина убитых фрицев и напуганных до смерти фрицих и старых фрицев. Иногда жаль становится смотреть на этих людей, особенно на детей, но тогда вспоминаешь Керченский ров, Майданек, убитых женщин и детей, истребление евреев целой Европы, виновных только в том, что они этой нации, и начинаешь думать, что так справедливо, и иначе быть не может и не должно. Виноватые немцы будут покараны, а невиновные кое-что поймут…
Девятое мая 1945 года Казакевич встретил в городе Ратенов на Эльбе. В письме родным вспомнил «о друзьях, погибших в сражениях этой войны или пропавших без вести. Липкин, Зельдин, Олевский, Гурштейн и многие другие. Что ж, совесть моя перед ними чиста».
Закончил Казакевич войну майором; служил в составе советских оккупационных войск в Германии. Писал жене 1 ноября 1945 года:
Как ты легко можешь понять, зная меня немного, у меня ничего нет, как не было и до войны. Два-три военных костюма, четыре ордена и четыре медали — это всё, или почти всё, что я нажил. Поэтому перед нами, моя милая, встанет много горьких житейских проблем, которые мы должны будем решить. Это, конечно, меня не очень смущает, но первое время будет не очень легко, что ж, это значит, что придется много, очень много работать. И главное в этом деле — крыша над головой, а без крыши, как и без головы, работать невозможно.
Но (к счастью) и я, и ты принадлежим к той породе людей, для которых вещи, собственность — дело третьестепенное.
Для понимания контекста этого письма: немало старших (и не только офицеров) воспользовались правом победителей и фактической санкцией верховного командования на мародерство (разрешение посылать домой посылки с трофеями) и изрядно «прибарахлились» в Германии. Иные генералы отправляли домой вагоны с трофеями, невиданной роскошью для нищей страны.
Казакевич не преминул обзавестись в Германии трофейным «опель-кадетом», на котором и приехал в феврале 1946 года из Берлина в Москву. Это было вполне легально: постановлением Народного комиссариата обороны № 9036 от 9 июня 1945 года «О выдаче офицерам и генералам трофейного имущества» командному составу было разрешено практически свободное приобретение в личную собственность трофейных немецких автомобилей. Существовал лишь негласный табель о рангах, согласно которому роскошные авто доставались генералитету, старшие офицеры имели право на машины среднего класса, а младшему командному составу полагались малолитражки и мотоциклы.
В 1946 году Михаил Малкин несколько раз встречался с Казакевичем в Москве, когда тот перешел на «штатское положение» и жил с семьей на Хамовнической улице в неблагоустроенном бараке. Казакевич встретил бывшего начальника в старой фронтовой шинели и кителе; он не обзавелся ни штатским костюмом, ни пальто. Малкин вспомнил, что Казакевич повсюду возил с собой объемистый сундучок, за который он часто поругивал писателя. «В такой сундучок можно было спрятать не один костюм». Жена Казакевича вытащила из-под кровати тот самый сундучок и открыла крышку. Он был набит старыми немецкими книгами и даже нотами.
Рапорт об увольнении начальнику штаба армии майор Казакевич подал в стихах:
Ввиду того, что я слеп, как сова,
И на раненых ногах хожу, как гусь,
Я гожусь для войны едва-едва,
А для мирного времени совсем не гожусь.
К тому же сознаюсь, откровенный и прямой,
Что в военном деле не смыслю ничего.
Прошу отпустить меня домой
Немедленно с получением сего.
В военном деле, как показала война, Казакевич вполне «смыслил». Но вот как обстояло дело с литературой после четырехлетнего перерыва? Не считать же литературой работу в газете запасной бригады? Когда война катилась к своему концу, Казакевич вспомнил о своем ремесле (впрочем, вряд ли забывал, однако война была для него важнее литературы). Писал сестре 2 марта 1945 года: «Почти четыре года я не пишу. Иногда меня охватывает страх: а если я уже не смогу больше писать? Сяду и — не смогу?»
Смог. Продал «опель-кадет», что позволило обеспечить семье на какое-то время очень скромную жизнь, и засел за повесть. Жили Казакевичи в трущобе. Буквально. Вчетвером в комнате площадью около 18 метров на втором этаже двухэтажного барака, некогда служившего общежитием для строителей. Удобства находились на улице. На второй этаж вела шаткая деревянная лестница. Однажды его навестил Даниил Данин: «Галя, жена Казакевича, выглядела измученной длящимся эвакуационным бытом. Скудость жизни начиналась с ветоши для ног у порога и кончалась ворохом простуканной до дыр копирки на приоконном столе. И несуразной роскошью из другого обихода казалась среди керосинок и тазиков трофейная пишущая машинка незапомнившейся марки». Казакевич предложил «ударить водкой по бездорожью», тем более и повод был: он только что закончил повесть о приключениях разведчиков — около 100 страниц, перепечатанных женой, были налицо.