Отсечение своей воли и послушание – очень смиряют. А так как в каждом из нас, в общем-то, гордости довольно много, то наша гордость против этого часто восстает: «Как же так? Я уже взрослый, я сам уже должен все решать, я большой, умный, сильный». А тут вдруг – раз, и оказывается, что мы, как дети, должны спрашивать. Это некий такой момент – он очень важный, очень важный, потому что этим как раз и отсекается наша гордость, и этим воспитывается в нас смирение, уже таким внешним образом.
То есть мы, внешне смиряясь, к этому потихонечку свою душу начинаем хоть как-то освобождать от груза наших, так сказать, уже страстей, ну, прежде всего, гордости.
– И сколько вы к этому шли, чтоб это принять окончательно?
– Да до сих пор еще не привык. То есть человек этому учится всю жизнь. То есть потому что, кажется, вроде бы уже столько лет в монастыре, и все так, а все равно внутри ведь… Это ведь, так сказать, наши страсти – они же не сами по себе живут, а страсти – это продолжение наших естественных черт души нашей, сил души. Поэтому, соответственно, силы эти никуда не деваются в душе. Они все равно живут, просто мы пытаемся их как бы силу направить, но уже не на страсти, а на какие-то вещи, так сказать, со знаком плюс, добрые, и поэтому… А те силы – они же все равно пытаются как-то найти себе более легкий такой путь, поэтому, конечно, борьба эта, вот эта с самим собой – она, в общем-то, у каждого на всю жизнь. У нас был один брат такой, очень был нервный, раздражительный, по жизни он такой. И вот чувствовалось, как он с собой борется. То есть у него прямо иногда искры летели, прямо себя так старался сдержать, потому что понимал, что еще чуть-чуть, и он взорвется просто. И у кого-то от природы характер более мягкий, податливый, кто-то более склонен, скажем, к послушанию, кто-то – нет. Но у кого-то другие есть свои особенности характера, то есть на что-то он более падок, кто-то нет. Поэтому, в общем, каждому приходится себя как-то смирять. И это наиболее, наверное, такое непростое и важное.
Батюшка-дайвер
В 2015 году отца Иннокентия пригласили в экспедицию по поиску затонувших кораблей на Балтике – отслужить панихиду в память о погибших моряках Второй мировой. Случайно выяснилось, что иеромонах и сам не раз бывал на глубине.
– Так как я тоже занимался дайвингом, то, соответственно, мой интерес к этим экспедициям был очень большой. И вот ребята пригласили меня тоже поучаствовать. Соответственно, я с радостью согласился. Пришлось, конечно, еще свои навыки улучшить, подучиться, потому что уровень этих погружений очень высокий. Это технический дайвинг, требующий довольно больших, серьезных навыков. И вот несколько лет уже я с ребятами вместе ныряю, и, конечно, с большой гордостью, с радостью вижу плоды наших этих трудов, наших экспедиций. Это найденные корабли, подводные лодки, которые до сих пор считались без вести пропавшими, место их гибели было неизвестно. И вот с помощью этой всей нашей команды, трудов, такого действительно очень сплоченного, хорошего коллектива были найдены сразу несколько подводных лодок, и в том числе больших боевых кораблей, которые теперь у нас прославлены, теперь известно место их гибели. Дети, внуки экипажа были собраны на местах этой гибели, им были отданы воинские почести. Это очень действительно здорово.
– Но это действительно нужна какая-то очень высокая квалификация именно как дайвера, чтоб участвовать в таких экспедициях? Как вам удается ее поддерживать?
– Я бы даже сказал, что это высшая квалификация, потому что это очень холодная вода, практически ледяная. То есть на дне Балтики – там всегда где-то около 2 градусов.
Это большие глубины, то есть это глубины, превышающие, скажем так, 60, 80 метров, то есть это бывает и 90, и больше. Соответственно – полная темнота, потому что Балтийское море – оно довольно темное.
То есть вода в нем мутная, потому что туда впадают большие реки. И, соответственно, из-за того, что она малосоленая, то очень мутная вода. И, соответственно, это добавляет также сложности и опасности, потому что можно легко потеряться в этом огромном море, и потом кто тебя там будет искать? Это сложно. Мы считаем, что если видимость 5 метров – это очень хорошо. Очень редко бывает больше, а так в основном где-то 4–5 метров. Если видимость меньше 2 метров, то просто невозможно работать.
Мы же все-таки погружаемся ради того, чтобы сделать съемку, потому что очень важно эти корабли отснять и идентифицировать. То есть какие повреждения, как они погибали, какие есть особенности? Потому что подводные лодки, как правило, погибали от взрывов мин, но некоторые были совершенно целыми. То есть как, что произошло? И это позволяет уже потом понять именно вот эта съемка, очень важный момент.
Конечно, физическая форма нужна, потому что нагрузки все-таки физические большие, оборудование тяжелое, все, с чем мы ныряем, где-то весит больше 100 килограммов на каждого. Поэтому этот вес нужно поднять, с ним войти в воду, потом это все нужно обслужить и так далее. То есть, конечно, физическая форма нужна, поэтому какой-то минимальный набор каких-то физических упражнений, вообще какой-то подготовки нам нужно поддерживать обязательно. Скажем так, по возможности – какая-то зарядка, либо в течение дня какие-то отжимания, приседания, подтягивания, ну, классический набор, скакалка. То, что доступно в монастыре, по крайней мере. Ну, минимально, потому что, опять же, для нас нет такой задачи – быть прямо здоровыми, красивыми какими-то.
– Наоборот же, по аскетическим всем правилам, монах должен умерщвлять свою плоть. А если вы занимаетесь спортом или какими-то физическими упражнениям, нет ли здесь противоречия какого-то?
– Конечно, по большому счету монах должен жить где-то в таком уединенном месте, заниматься молитвой, да и, наверное, все-таки избегать какого-то попечения о плоти. Но, так как мы живем вот в наших нынешних условиях, а тем более когда есть какие-то заботы о каких-то вещах, допустим, в экспедиции нашей о каких-то трудах, то, соответственно, это просто некоторая необходимость. Я так это рассматриваю.
– Как проходят ваши экспедиции? Как вы находите вот эту затонувшую подлодку?
– Сначала это большая архивная работа. То есть есть люди… Вот у нас сейчас с нами здесь не присутствует Михаил Иванов – человек, который свободно владеет финским, немецким, английским языками, работает в архивах и как раз находит какие-то данные, косвенные или прямые, которые позволяют уже… Балтийское море же – оно очень большое, но так, как обычно погибали наши лодки – либо на минных полях немецких, либо финских, либо их просто бомбили уже финские, немецкие самолеты, то, соответственно, данные об их гибели находятся именно в архивах немецких и финских, потому что они просто ушли в поход, дали последнюю радиограмму и не вернулись. А архивы немецкие и финские позволяют понять, примерно какой квадрат был, где погибла лодка, по каким-то данным. Бывает довольно точно, тем более, когда нашли прямо контуры минных полей, соответственно, по ним уже началась работа, потому что лодки пытались пройти сквозь минные поля. И после архивной работы, соответственно, место поиска более-менее обозначается каким-то квадратом, и потом уже начинается техническая работа. Это нанимается корабль, на него устанавливается гидролокационное оборудование хорошее, современный гидролокатор бокового обзора, который позволяет уже сканировать пространство под водой на довольно большом расстоянии. И вот сканируется морское дно, смотрится, что там мы видим. Если видим объект, похожий примерно на то, что мы ищем, соответственно, мы его отмечаем и потом на него производим погружение. Уже ставим буек, и команда по очереди спускается туда с камерами, со светом. Обычно спускаемся двумя командами. То есть мы никогда не погружаемся все вместе, потому что нужно, чтобы кто-то обязательно страховал, был ради безопасности. Мало ли что может произойти? Соответственно, первая команда уходит – вторая ждет. Первая поднимается, говорит о том, что они видели, что они сняли. Соответственно, делается какая-то дальнейшая корректировка, и вторая команда уходит уже дальше, продолжает.
У нас теперь хорошая традиция – мы перед вообще экспедицией собираемся у нас в Даниловом монастыре, служим молебен Святителю Николаю как покровителю вообще всех путешественников, тем более морских путешественников, князю Даниилу тоже, естественно, да, и потом уже отправляемся в экспедицию. И там тоже мы обязательно служим панихиду, потому что те лодки, которые пропали, они все… Естественно, о них есть информация в Министерстве обороны, мы заранее собираем сведения о погибших, кто там был, экипажи этих лодок. И, соответственно, уже либо на корабле, либо вот на острове, откуда мы уже выходим на точки, мы служим панихиду, поминаем всех. И уже тогда как-то сердце успокаивается, и мы уже идем действительно на погружение.
– И насколько это сложно – погрузиться на 70 метров? С какой скоростью это происходит?
– Это сложно. То есть скорость погружения у каждого разная, потому что нужно продувать уши. То есть есть некоторые такие у каждого физиологические особенности. Ну, где-то в среднем 15–20 метров в минуту. То есть небыстро, потому что очень быстрое погружение – тоже чревато некоторыми опасностями. А вот обратно – это самое сложное, потому что, как мы говорим, упасть на дно – это очень просто. Погрузиться может даже любой предмет – его бросил, он и утонул. А вот подняться и, более того, подняться живым и здоровым – это самое, конечно, сложное. Потому что когда мы дышим сжатым воздухом на глубине, он наши ткани насыщает вот этим тоже гелием, азотом, вот, кислород усваивается. И, соответственно, чтобы он рассосался из тканей, рассытился, вышел, нужно очень медленно и постепенно всплывать. С остановками очень длинными, которые позволяют этому сжатому газу из нас выходить. Если погружение буквально может длиться полчаса, всплывать мы будем три часа, чтобы нас просто не разорвало.