– У вас есть духовные чада?
– Я не знаю. Чадо – это родство, а у монаха не должно быть родственников. Я не помню, кого-то я читал – диалог между двумя людьми, один из них духовник, другой к нему подошел за каким-то вопросом. И духовник говорит, что он постарается как можно быстрее забыть о существовании вот этого человека. Потому что не надлежит ничего помнить и ни к чему привязываться.
А еще есть такое правило: нельзя людей к себе привязывать. Слава тебе, Господи, я здесь уже 20 лет, но завтра здесь меня уже нет, а люди привыкли; вот этой привычки нельзя создавать. Человек приходит ко Христу, вот это должна быть привычка, а к кому он подошел из нас, не имеет значения. У меня есть люди, с которыми у меня, скажем так, хорошие отношения. Но я не могу, я не должен считать их родственниками, потому что тогда я их начну к себе тянуть. Я не вправе этого делать. Они не должны быть привязаны ко мне. Как кошечка привязывается к месту – они к месту должны быть привязаны. А собачка – к людям, поэтому собачку в церковь не пускают.
Иерей Александр Чибисов:
– Когда я был еще алтарником в этом храме, был интересный случай: я на первой же его службе попал на сто поклонов за определенные провинности в алтаре, и после этого очень было трепетное к нему отношение, он был строгим, интересным человеком, но вот со временем, узнавая его, общаясь с ним, я понял: за всей этой строгостью и дисциплинированностью скрывается добрый любящий отец.
Владимир Утин, алтарник:
– Все очень любят, когда приезжает отец Филипп, потому что это по-другому, потому что все понимают, что нужно будет правильно настроиться, и тишина благоговейная вдруг образуется, и вначале все боязливо, но потом через пять-десять минут потом понимают, что это прекрасно, появляется молитвенный настрой, проявляется красота службы.
Он – прекрасный, правда, сначала он производит впечатление строгого человека, все его очень боятся, а потом оказывается, что он очень добрый. И эта строгость – она мудрая, то есть дает представление о том, что такое настоящая доброта. То есть он не добренький человек, который потакает, эта строгость, по крайней мере, как первый этап, она помогает воспитывать человека, настраивать на правильный лад и через это открывает правильное понимание доброты.
Как я стал монахом
Его молодость пришлась на «расцвет социализма». Выпускника МГУ с красным дипломом в ограду монастыря тогда не пустили бы госчиновники – уполномоченные по делам религии. Он ждал пострига 17 лет.
– Когда впервые мысли о монашеском пути у вас возникли?
– Сложно сказать, это был кусок естественной жизни. Я не стал бы говорить, что были какие-то озарения. У кого-то из отцов я прочитал, что если человек впервые попал в монастырь и почувствовал себя дома и к месту – значит, это его дом. Наверное, классе в восьмом я впервые попал в лавру, и вот – даже в сравнении с родителями: у них было ощущение, как в гости приходишь, а у меня было ощущение: два часа проехали – и я из одного дома перешел в другой, не было неловкости, хотя это и было в первый раз. Причем я был не очень церковный ребенок. Первый раз я помню себя в церкви Нечаянной Радости на Шереметьевской. Была патриаршая служба. Но это я потом уже узнал, что была патриаршая служба, а тут просто мальчика трех лет привели, бабушка побежала смотреть на Патриарха. Все были заняты Патриархом, ребенок ползал по полу, и никто на него не обращал внимания, и мне было очень интересно, что они все с пола подбирают. Знаете, когда человек кланяется, он пальцами касается пола, так принято у нас делать поясные поклоны. И мне казалось, что они с пола что-то собирают, какие-то крошечки. Что это такое? Это был очень большой интерес. И потом, когда через много лет я пришел в эту церковь, я ничего не помнил, но шашечки пола как-то у меня в глазах сразу проступили – вот по этим шашечкам я ползал. Их я помню хорошо, я потом там в 90-х года два или три, по-моему, служил, и это было для меня огромное удовольствие и счастье.
– В юности как вы выбирали свой путь?
– Я ничего не выбирал. У меня мама – историк. Выбирать было нечего, мне сказали: истфак находится вон там, туда я и пошел. Был 75-й год, тогда вопрос о монашестве моем не стоял вообще. Никто бы не разрешил.
Я не настолько протестный человек, чтобы идти работать истопником, я совсем не люблю так протестовать, у меня всегда были другие способы протеста. Я истопником и не пошел. Мне показали дорогу на истфак, я отправился туда, потом я его закончил, и тогда я поставил первый раз вопрос, не пойти ли в монастырь. Мама покрутила пальцем у виска и сказала: с дипломом МГУ, с красным, ну, сходи. Поскольку я уже был выпускником, она подумала и сказала: хорошо, защити диссертацию, а дальше – делай что хочешь. Защитил я эту диссертацию, и аккурат закончилась советская власть, то есть все сложилось естественным путем. Передавали в это время монастырь под Коломной. Мой хороший знакомый оказался там настоятелем, у него, в свою очередь, были хорошие отношения с владыкой Ювеналием, ныне здравствующим, Поярковым, Крутицким и Коломенским. Он меня представил, и владыка благословил постригать и рукополагать. Так что все было абсолютно естественным путем, без эксцессов, без истерик, без вот этого нонконформизма. Я не люблю нонконформизм, потому что чаще всего это игрушки. Как-то я с годами все более и более научился смотреть на это как на определенную степень неискренности, внутренней неискренности.
– Как проходил ваш монашеский постриг?
– Сам чин одинаков, он не меняется, все мы ползем в одном направлении за одними ножницами. Одно поразившее меня воспоминание: это было очень быстро. Момент обращения, и момент принятия решения, и его осуществление – это было дело буквально нескольких дней. Постриг состоялся 4 июля, решение было буквально второго-первого, где-то в районе конца 20-х чисел июня мы на эту тему в первый раз поговорили уже основательно, вот не предположительно, а как о проблеме, которую надо было решать, и она была решена за несколько дней. Вот это меня поразило и некоторым образом испугало. С одной стороны, мой искус продолжался 17 лет вместо трех, но то, что само решение произойдет молниеносно, конечно, для меня было очень большим сюрпризом.
– Что вы чувствовали во время пострига?
– Я бы не сказал, что я вообще что-то чувствовал, то есть в то время, когда запели постригальный тропарь, у меня голова вообще отключилась. У меня не было ощущений, не было никаких чувств, даже чувства, что делается большое дело. Полное отсутствие как бы собственного мышления. Говорят так, что на первом году монаху многое показывается, а потом оно отбирается. Показывается, что такое настоящая молитва, богослужение, послушание. А потом отбирается – и начинаются искушения, которые дальше продолжаются всю жизнь. Тот дар, который был показан, – твоя задача дальше стяжать его самому. Первое впечатление – это то, что́ Бог показал, а дальше ты уже знаешь, к чему надо прийти, и должен к этому всю жизнь идти. Кто раньше, кто позже к этому приходит. И вот это полное отсутствие себя – видимо, это и был тот дар, который был мне в тот момент показан.
– Ваша жизнь сразу после этого изменилась?
– Внешне да, я был в монастыре. Внутренне – она меняется до сих пор. Как бы это процесс бесконечный. Ты все время должен что-то собирать, причем это собирание – очень искусное дело. Чуть не так взял – и оно ушло, как одуванчик, ты его берешь, чтоб семена не улетели, не так дунул – и он разлетелся. Это собирание и составляет основу жизни монаха. Я так думаю. То, что Бог дает – почувствовать это внутри и попытаться это взять… пока дают. Благодать – неуловимое понятие. Ее взять, подержать нельзя. Есть умения, навыки, способы молитвы, способы мышления, способы ограничения мышления, есть масса каких-то монашеских жизненных тонкостей, которые надо уметь делать, научиться это делать и придерживаться этого нового для себя графика. Благодать пришла и ушла, и не в наших силах ее как-то задерживать. Потому что благодать – это явление Святого Духа. А Дух дышит, где хочет (Ин. 3, 8). Вот Он здесь подышал, пошел себе дальше дышать. Ты почувствовал, тебе стало хорошо, ты почувствовал близость Духа. Иди, куда Он тебя зовет, иди в ту сторону, куда Он тебе показал, а вот как, вот методику этого движения – это ты должен собирать. Это то, чему ты всю жизнь должен учиться вплоть до самого последнего дыхания. И умирать правильно тоже надо научиться. Поэтому уже ближе к преклонным годам Бог показывает… Уже годы диктуют то, что существенная часть людей, которые вокруг тебя были, они уже ушли. И вот показывая, как люди уходят, вроде бы тебя учит – как ты должен себя подготовить к тому, чтобы умереть. Знаете, когда человек в 93 года умирает в три дня, 93 года он стоял на своих ногах, себя обслуживал, никому не мешал и так же за три дня, никому не мешая, он ушел. Вот просто лег и через три дня умер, не требовал никаких дополнительных мер ухода и т. д., не мешая никому. Вот это, наверное, – лучшая для монаха смерть.
Директор департамента Счетной палаты
По патриаршему благословению, приняв постриг, отец Филипп не оставил светских занятий, продолжил научную и чиновничью карьеру и даже стал одним из ведущих экономистов страны.
– Как называется ваша должность, в чем ваши служебные обязанности?
– Директор Департамента по контролю за деятельностью Банка России, коммерческих банков, состояния национальной платежной системы и финансового рынка. Функционал определен законодательством, где вот этой деятельности отведена специальная 23-я статья. Открывается дверь и начинается нескончаемый людской поток с разными проблемами, связанными с работой по всем этим названным секторам.
– Где больше всего нарушений находите?
– Задача Счетной палаты – это не столько найти нарушения, сколько минимизировать количество нарушений, поэтому когда в отчете Счетной палаты существует некая цифра – свыше, скажем, триллиона выявленных нарушений, – не все эти нарушения связаны с тем, что положил в карман и унес. Не обязательно эти деньги украдены, они могут быть неэффективно использованы.