Он изобразил, как подносит флейту к губам, пробежал пальцами по клапанам и внезапно увидел Луизу на траве, лучащуюся светом, как в телерекламе духов, и не смог подобрать слова для своей мысли.
– Слишком церемонно, – тихо проговорила Эллен. – К тому времени, как она собирала свою длинную серебристую флейту, люди ожидали чего-то величественного и надмирного, а ей просто хотелось сыграть приятную мелодию.
– Да, – сказал Хансард. – Я подарил ей маленькую деревянную окарину на шнурке… Вы на чем-нибудь играете?
– На струнных по большей части. На гитаре и лютне. В университете я играла в группе с тремя другими студентками исторического факультета. Мы назвали ее «Палимпсест» – в том смысле, что рок написан поверх фолка.
– Как у Fairport Convention или Steeleye Span.
– Да. Мы играли в подвальчиках. Ничего из этого, естественно, не вышло. Думаю, так обычно и бывает. Это как с историей, верно, профессор Хансард? Увлекательное занятие, но не кормит.
– Выпьем за это, – сказал он, приканчивая свое пиво. – Хотите еще?
– Половинку.
– Отлично. – Он сходил за новой порцией пива, сел.
Она накрыла его руку своей.
– Спасибо вам.
– А вам спасибо за помощь, – ответил он, чувствуя, что язык немного заплетается от выпитого. – Сократические диалоги. Благодаря им…
Хансард осекся. К смерти Луизы он успел привыкнуть. К смерти Аллана – нет. Еще нет. Он похлопал Эллен по руке, почувствовал что-то холодное, и его бросило в жар – совсем не в сексуальном смысле.
– Вы носите обручальное кольцо, – сказал он.
– А вы – нет, – ответила она. – Невелика разница.
– Минуточку, – сказал он и тут понял. – Ой. А я-то тут из себя изображал… Господи. Извините.
– Ну вот, мы взаимно извинились. Можно ли теперь перейти в прошлую геологическую эпоху?
– Насколько… в смысле, насколько далекую?
– Четвертое мая восемьдесят второго года.
Он кивнул.
– Вам это что-нибудь говорит? – спросила она.
– Нет. А должно?
– Мой муж погиб на «Шеффилде»[66], – сказала она.
– А… – протянул Хансард, не зная, собирается ли она продолжать.
«Шеффилд» потопила ракета «Экзосет» во время Фолклендской войны (эксперты в кругу Аллана называли ее Южно-атлантической войной). Рэй Рэйвен говорил, что после этого продажи у «Экзосета» взлетели. Все любят победителей.
– Это произошло довольно неожиданно, – сказала она и вздохнула. – Что я говорю? Это было как гром с ясного неба. Просто человек у двери. «Соболезную, миссис Максвелл, но Англия ждет, что каждый[67], ну, знаете». И он исполнил. Что ждала Англия. Я пьяна.
– Хмм.
– Очень джентльменский ответ, сэр. – Она улыбнулась.
Ее улыбка сияла сквозь дымное марево паба. Она светилась.
«Сегодня я должен позвонить Анне», – подумал Хансард, прекрасно зная, что не позвонит.
– Итак, Николас? Вы джентльмен?
– В каком смысле?
– Да, полагаю, джентльмен. Мне нравится это в мужчинах. Не только это, разумеется.
– Возможно, мне следует вас проводить.
– Возможно, следует, – ответила она, и в ее голосе прорвалось рыдание; по щеке скатилась слеза. – Извините. Не знаю, что на меня нашло. Обычно я не заигрываю с джентльменами… в смысле, вообще ни с кем…
– Все в порядке, – мягко сказал Хансард, припоминая себя в таком же раздрае. – Все одно, повесят тебя как шута или как джентльмена.
– Что?
– О… – Хансард достал сценарий. Надо переключиться на что-то кроме их самих. – У Дидрика есть ключевая строчка, которую он все время повторяет: «Все одно, повесят тебя как того-то или как сего-то». С каждым следующим разом он чуть повышает ставки: «как бродягу иль раба», «как фата иль как сводника», и так далее, пока, наконец, перед самой придворной маской… вот, смотрите. Дидрик облачается в шутовское платье, отравленный кинжал, которым он собирается убить короля, упрятан в палку.
Дидрика наряжают в шутовские лохмотья. Они приплясывает и взмахивает палкой, изображая пародийный бой на мечах.
КОСТЮМЕР. Милорд, полегче, разойдется шов.
ДИДРИК. Я шут, и я кривляюсь, вам-то что?
КОСТЮМЕР. Сэр,
Я в жизни много повидал шутов,
Искуснейшие знали, что когда:
Ко времени и танец веселей,
Порой и грубый розыгрыш хорош.
Не в пору и не к месту тот же трюк
Взамен веселья может вызвать гнев.
Беда – не рассмешить, а разозлить.
ДИДРИК. Что сделают убогому шуту?
КОСТЮМЕР. Вот как бог свят, и убивали, сэр.
ДИДРИК. Кладбищенские шутки! Смерть за смех!
Но не смогу величие сразить —
Висеть-то что убийце, что шуту.
Хансарду показалось, что Максвелл всхлипнула, но тут он понял, что она смеется.
– Шуты и убийцы. Человеческий род как он есть. – Она вновь взглянула на Хансарда и улыбнулась не той светящейся улыбкой, что прежде, но с искренней веселостью. – Спасибо вам, доктор. А теперь я, наверное, пойду.
Они вышли наружу. Улица была ярко освещена, вест-эндские театры сразу за потоком машин сияли разноцветными огнями.
– Так мне… проводить вас? – спросил Хансард.
– Нет, не нужно. От свежего воздуха хмель сразу выветрился. – Голос у нее и впрямь был совершенно трезвый. – И все равно, спасибо за предложение.
– Я увижу вас завтра в музее?
– Нет, завтра я ужасно занята.
– Ох.
– Как насчет ланча в среду? – внезапно спросила она и вытащила из сумки блокнот. – Вот мой телефон. Место выберете вы. Не слишком рано, хорошо?
– Конечно, – ответил он.
– Тогда доброй вам ночи, доктор Николас Хансард, – сказала она по-прежнему чересчур поспешно, стиснула ему руку, быстро пошла прочь и почти сразу затерялась в толпе и неоновом свете Вест-Энда.
Хансард некоторое время смотрел ей вслед, затем повернулся и зашагал к отелю, насвистывая себе под нос без всякой мелодии.
ВАГНЕР прошла за ним с полквартала и убедилась, что он вошел в отель. Подождала несколько минут. Наконец зажглось окно, и Хансард – темный силуэт в раме – задернул шторы.
Это было бы интересное знакомство, с горечью думала она. Аллан часто о нем говорил очень тепло. Однако она не встречалась с друзьями Аллана, если только их орбита не пересекалась случайно с ее собственной. Это была самая конспиративная любовная связь, к удовольствию таких, как Палатайн, и неудовольствию таких, как Риз-Гордон. Мучительная череда тайных свиданий, где их не заметят или запомнят иначе, и встреч в людных местах, где они затеряются или их примут за других. Никаких походов в театр, никаких обедов в ресторане; вместо этого они читали друг другу пьесы над гостиничной едой в номер.
Вот и все; и этого им было довольно.
Теперь у нее был «дипломат» с электроникой, несколько кодовых имен и план. Вот и все; и этого должно быть довольно.
Будильник в наручных часах вырвал его из муторных сновидений. Он встал и тут же плюхнулся на кровать, не совсем понимая, что с ним: легкая простуда, легкое похмелье или легкая депрессия. В любом случае идти никуда не хотелось.
Он позвонил в музей, отменил сегодняшнюю запись, потом заполз обратно в постель – в темноту и сон.
Второй раз он проснулся незадолго до полудня, уже не такой разбитый. Оделся, сложил свои заметки и пошел в паб неподалеку от отеля. Взял пинту сухого сидра, сандвич с помидорами и ветчиной, устроился в относительно светлом углу и начал размышлять о шутах и убийцах.
Допустим, в пьесе выведен реальный убийца?
Допущение вполне правдоподобное. Все другие пьесы Марло – переложенные для театра исторические события, за исключением «Доктора Фауста», основанного на действиях реальных чернокнижников вроде доктора Ди. Елизаветинские драматурги черпали сюжеты если не из жизни, то из легенд, из историй, которые зрители должны были знать.
Что важнее, это имеет смысл. Было много заговоров против Елизаветы Первой и – усилиями шпионской сети Уолсингема – много разоблачений. И казней. В эпоху свободной прессы это звалось бы злободневной темой.
Пресса, разумеется, свободной не была. Современник Марло угодил в тюрьму за пьесу, в которой изобразил холодную войну с Испанией, время от времени переходящую в горячую.
Если «Трагедия убийцы» оказалась в Скин-хаузе из-за чрезмерной близости к реальным событиям, вопрос авторства предстает в совершенно ином свете. Подтвердить подлинность трагедии – значит установить истину.
Тогда понятно, почему далекий от науки Рафаэль держал у себя экземпляр пьесы. Можно в общих чертах угадать, зачем Рафаэлю ее анализ.
Нелепость – думать, будто четырехсотлетней давности покушение может кого-то сегодня волновать, но после того как из реки вытащили майора Монтроза и Аллан погиб, Хансарду пришлось заново откалибровать свои представления о нелепости.
Он отхлебнул крепкого сидра, взял второй сандвич и, погрузившись в свои заметки, уплыл в елизаветинские времена.
ПОЛИДОР. Он слишком долго тайны груз носил
Набухший мыслью, и не смел притом
В чужое сердце эту мысль излить.
От воздержанья и с ума сойдешь.
Где-то в Париже английский шпион расхаживал по комнате перед своим испанским начальником. Испанец, Мендоса, в сотый раз за день поправив письма и бумаги на столе, сказал:
– Понимаю, вы недовольны.
– Я рад, что вы хоть что-то понимаете, – сказал шпион. – Как я должен себя чувствовать? Что мне здесь делать?
– Ваши донесения о протестантах были весьма полезны.
– Рад, что был полезен, – с преувеличенным почтением ответил шпион. – Но я устал быть полезным. Я хочу действовать.
Мендоса кивнул:
– Хотели бы вы вернуться в Англию?
– Конечно! – Шпион сощурился. – Зачем? Снова пересчитывать пики?
Мендоса осторожно проговорил:
– Если королева Елизавета Английская не заключит обещанный союз, его величество король Испании намерен ее подтолкнуть.