У Оуэна не было ни жены, ни детей. Матросов – лишь столько, сколько нужно. Двадцать лет он плыл наугад, пока американец не показал ему путеводный свет. Тогда Оуэн понял наконец, что Лихты сами творят свои легенды. Дед утверждал, что принадлежит к династии контрабандистов. Отец выдавал себя за циника. Оуэн рассеет пепел над морем.
Он погрузил ракеты в «Лендровер», накрыл брезентом, защелкнул задний борт кузова, подошел к дверце. Глянул на небо. В воздухе чувствовалось приближение дождя.
Лихт сел в «Лендровер» и поехал на север.
Скин-хауз оказался больше, чем Хансард ожидал, раза в четыре-пять больше усадьбы сэра Эдварда Четвинда. Две стороны дома были в лесах, рабочие восстанавливали фахверковые стены. Печные трубы были подперты стальными укосинами.
Дверь открыл стройный молодой человек в зеленом шелковом костюме итальянского покроя и теннисных туфлях. У него были светлые кудрявые волосы и круглые очки без оправы.
Хансард протянул удостоверение Белой группы.
– Меня зовут Николас Хансард. Я историк…
– Эллен?! – проговорил молодой человек, глядя мимо Хансарда.
– Привет, Хью, – тихо сказала Максвелл.
Хансард посторонился, пропуская молодого человека в зеленом костюме.
– Я… хм…
Максвелл сказала:
– Николас, это Хью Кин, двадцатый баронет Скин.
– Двадцать второй, но кто считает? – Кин протянул руку.
Когда Хансард ее пожимал, Эллен сказала:
– Хью, Николас хотел бы посмотреть дом. Можно?
– Конечно, можно. Заходите, заходите, вы оба. Господи, Эллен, ты не была здесь с тех пор, как умер отец, двадцать первый баронет. И, если позволите, мистер…
– Хансард. Николас Хансард.
– Мистер Хансард Николас Хансард, я рад приветствовать в моем смиренном жилище такого охрененного везунчика. Эллен, милая, обними убитого горем неудачника, а?
– Да ладно тебе, Хью, – сказала Эллен и обняла его.
Хансард смотрел, слегка удивленный, но (он предполагал) не ошеломленный. А может, он был ошеломлен, но не удивлен. В любом случае, объятие длилось долго, затем баронет Скин сказал: «Прошу за мной, дамы и господа, в музее просьба соблюдать осторожность», и они вошли.
Кин показал им комнатку священника, где лежали документы, пока рабочий не извлек их на свет впервые за четыре столетия.
– Мы надеялись, там будет скелет или что-нибудь в таком роде, – сказал баронет. – Хоть какой-то колорит, солидная история с привидением на худой конец. Но хренушки.
Хансард пытался вообразить человека, который спрятал документы и замуровал вход, но образа не возникало. Был только затянутый паутиной пыльный чулан.
Кин сказал:
– Я на самом деле насчет бумажных дел не очень, это по твоей части, Эллен. И по вашей, Николас, как я понимаю? Но вот это мне понравилось: «На столе у входа стоял стеклянный ящик, с виду совершенно новый. Внутри, на чистом красном бархате, лежал потемневший металлический предмет… металлическая трубка с чем-то вроде рычажка на одном конце. Вдоль него тянулись два кожаных ремешка, практически рассыпавшиеся от времени».
– Колесцовый кремневый пистолет? – предположил Хансард.
– Он самый, – ответил Кин. – Но, заметьте, без рукояти. Ремешки, вероятно, крепили его к чему-то, возможно, к древку…
– К руке, – сказал Хансард, размышляя вслух. – Один на запястье, один на локте, замок в сгибе локтя, курок…
– И дуло жутко короткое, – продолжал Кин. – При тогдашнем порохе скорость вылета пули была мизерная. Стрелять имело смысл не дальше, чем с нескольких шагов.
– Верно, – сказал Хансард. – Абсолютно верно.
– Э?
– Я просто думаю вслух, – ответил Хансард. – Что дальше?
Парадный зал имел футов шестьдесят в длину и двадцать пять в высоту. Поверху тянулась обшитая деревом галерея с узенькими окошками, на нее с обеих сторон вели лестницы. Пол был вымощен шахматными черно-белыми плитами.
– Ты была тут на Рождество, когда мы играли в игру из «Алисы»? – спросил Кин.
– Я была Ферзевой Пешкой, – рассеянно сказала она.
– А да, правда. А я был Коневой Пешкой королевского фланга и…
Мысли Хансарда начали уплывать. Под одной из лестниц на галерею была комнатка, как раз чтобы переодеться к выходу на сцену.
ДИДРИК. Я буду Остолопом. Роль умна.
ПОЛИДОР. Глупа, сказал бы я. Ты выбрать мог
Роль Герцога, Стрелка иль Мудреца.
Они как раз достойны и умны.
ДИДРИК. Хочу быть Остолопом. (В сторону.) Только он
И может подобраться к королю.
– Напишите мне роль, – сказал Дувр. – Сделайте меня… сделайте меня Гением, чтобы я мог прикоснуться к королеве.
Марло на мгновение задумался.
– Будете играть Афину. Думаю, ей понравится. Ей по душе, чтобы все считали, будто она вышла из головы своего великого отца, Генриха. Да. У нас будет Афина для Елизаветы и… Диана для Дадли. – Марло ухмыльнулся. – О, они будут очарованы и разгневаны, но это Рождество, когда все веселятся.
– Это произошло здесь, – тихо проговорил Хансард.
– Нам пора идти, Николас, – сказала Эллен. – До Лондона ехать долго, и начинается дождь.
Хансард глянул на окна напротив галереи. За витражным стеклом полыхнула молния, через несколько секунд раскатился гром.
Кин сказал:
– Зачем ехать в грозу? Оставайтесь. Девятнадцать спален, никого народу. Как школьные выходные, а, Эллен? Я могу поселить вас в спальнях, соединенных потайным ходом…
– Хью, прекрати, – сердито сказала Эллен.
– Эллен, я ужасно за тебя рад, правда, – обиженно произнес Кин. – Я просто… черт возьми, я просто не ждал, что это будет кто-то, кого может одобрить твой отец.
Максвелл залепила ему такую пощечину, что очки слетели на пол.
– Мы уходим, – сказала она, беря Хансарда под руку.
– Минуточку. – Хансард вырвался, поднял очки Кина и протянул хозяину. – Я абсолютно не понимаю, что между вами происходит, и понимать не хочу. Но спасибо за экскурсию.
– Вам спасибо, – сказал Кин без явной иронии. – И не обращайте внимания… вам правда охрененно повезло. Вам и Питеру… До свиданья, Николас. Приезжайте еще.
– Спасибо, Хью.
Лицо у Эллен было мрачное и решительное. Она вышла из дома с Хансардом без единого слова.
Хансард выехал на шоссе. Когда он последний раз оглянулся на Скин-хауз, баронет стоял в дверях, подняв руку. На лобовое стекло упали капли дождя. Хансард проговорил:
– Если ты не хочешь сказать мне сама…
– Ты прекрасно понимаешь, что не хочу.
Дождь усилился. На западе блеснула раздвоенная молния. Хансард включил «дворники». Они ужасно скрипели.
– Ладно, тогда скажу я. Твой отец – сэр Эдвард Четвинд, верно?
– Ты догадался? – тоненьким голосом спросила она. – Или знал?
– Я не знал до последнего момента, – ответил Хансард. – А поскольку у меня нет денег или манер бизнесмена, это единственное разумное объяснение словам Хью, что твой отец меня бы одобрил. И как только я об этом подумал, я сообразил: «секретарша Лилли» могла знать, что где лежит в кабинете, но ты была там как дома. Ты лгала мне…
– Я правда была там секретаршей, Николас.
– Ладно, лгала только наполовину.
Он помолчал. Она тоже молчала, и он сказал:
– Я не злюсь, просто удивляюсь. Почему ты мне не сказала?
– Потому что он поручил мне за тобой следить. – Голос Эллен звучал почти испуганно. – Велел шпионить за тобой, чтобы ты не разузнал ничего о пьесе без его ведома.
– Так ты…
– Нет! Нет!!! Я ничего ему не говорила, ни слова! Он улетел за границу, а даже если бы нет, я бы все равно… но ты мне теперь не поверишь.
Она готова была расплакаться.
Хансард пытался решить, верит ли ей, решил, что верит, и сказал это.
– Однако лучше бы ты от меня ничего не скрывала.
– Мне так стыдно, – ответила Эллен, и Хансард счел, что должен верить и в это. – Я… мне было весело… Шпионить, притворяться не собой. – Она тяжело сглотнула. – Когда Хью упомянул моего отца, я сразу подумала, что ты догадаешься. Он меня спалил, понимаешь? Оттого я и разозлилась. Прости меня. Хью на самом деле джентльмен. Да, у него развязные манеры, он и в колледже таким был, но он никогда…
– Никогда?
– Ладно, почти никогда, – сказала Эллен. – Николас, тебе есть где переночевать сегодня в Лондоне? В смысле, где ты уже договорился?
– Нет.
– Да, – сказала Эллен.
К тому времени, когда они доехали до Лондона, совсем стемнело и дождь лил как из ведра. Пробежав полквартала до квартиры Максвелл, они вымокли насквозь. Закрыв дверь, Эллен сразу повесила плащ и стянула платье. «И ты твори такожде»[91], – сказала она. Хансард пожал плечами и тоже разделся.
Максвелл сделала горячее молоко с мускатным орехом и виски. Напиток оказался чудодейственным. Они сидели в пижамах и потягивали его из кружки.
– Время подводить итоги, – сказала Эллен. – Что ты теперь думаешь о Скинской рукописи?
– Думаю, она изображает некоторое событие. Реальное убийство, совершенное кем-то, кого Марло знал. Допустим…
Толстяк сидел в углу чипсайдской харчевни на своем всегдашнем месте, едва различимый в дымном воздухе. Марло подумал, что тот похож на дерьмо не особо опрятной дворняги, о чем ему и сказал.
– И вам здравствовать, мастер драматург, – любезно ответил толстяк.
– Я хочу знать о человеке по имени Дувр, – сказал Марло. – Адам Дувр. Он сказал, что отсюда. Джентльмен маленького роста.
– Вы больше не входите в нашу труппу, мастер. Кое-что должно остаться для мира тайной.
– Смерть – не тайна. Кровь не смывается. Кровь и дерьмо.
– Вот что, мастер Марло, вы не на сцене…
– Нет, не вижу, – сказал Хансард.
– Продолжай. У тебя отлично получается.
– Нет. Персонажи исключительно из моей головы. – Бесполезно делать шпиона толстым и неопрятным вместо подтянутого и безукоризненно аккуратного – он все равно остается Рафаэлем, холодным, надменным, спокойным, что ему ни говори. – Я просто злюсь.