С учетом всего этого степень совпадения возрастала процентов до девяноста девяти. Сверх того, Эммануил еще творил чудеса, чего по Рамбаму от него даже и не требовалось.
В конце апреля я переехал в Президентский дворец.
Поступали вести из Африки о победном шествии Эммануила.
Мне жаль, что африканские завоевания совершались без моего участия. Мне хотелось бы проехаться по Гумилевским местам. Там была написана его знаменитая поэма «Возвращение в Африку», когда престарелый поэт вернулся в зените славы туда, где были написаны лучшие из его ранних стихов.
В религиозном отношении Африка не представляла из себя ничего нового. Мусульманский север, христианский юг. И совсем чуть-чуть традиционного язычества, в основном в центре. Последнее можно было не принимать в расчет. К тому же местное население, измученное постоянными смутами и бедностью, встречало Эммануила, если и не как освободителя (освобождать было особенно не от чего, кроме собственных зарвавшихся правителей), но уж во всяком случае как панацею от всех бед.
Было тридцатое апреля, начало месяца Ияр. Я шел инспектировать тюрьмы. Не слишком приятное занятие, но должен же я был понять, что тут без меня наваял Марк. Добрую половину арестованных им «подозрительных» я выпустил на основании документов. Но попадались и интересные личности.
Меня пропустили в одну из камер. Одиночку.
Девушка, которая стояла передо мной была, пожалуй, самой интересной личностью из пойманных Марком. Святая Тереза из Лизье — вдохновительница и покровительница братства «Беатэтюд». Лицо ребенка и глаза воина. Из-под черного покрывала монахини выбивается непокорная светлая прядь. На мой вкус Тереза широковата в кости, хотя монашеская одежда, к сожалению, скрывает формы.
Девушка! Девушке за стольник! Маловато для святости, но ее канонизировали в порядке исключения. Лет в двадцать, умирая от туберкулеза в одном из французских монастырей, она написала книгу «Повесть об одной душе». Тиражи миллионные, распространенность охренительная. Она дописала последнюю страницу, и чахотка начала проходить. После приступов удушья и кровохарканья. На последней стадии. Это исцеление сочли чудом Господним, как спасение Исаака.
После своего чудесного исцеления Тереза занималась в основном миссионерской деятельностью: в Африке, в Южной Америке, даже в Китае и Японии. Многому научилась: уходу за больными, врачеванию, жизни в экваториальном поясе и даже игре на скрипке. А лет тридцать назад за ее книгу папа провозгласил ее Учителем Церкви и святой.
— Садитесь, — сказал я. — Право, даже не знаю, с чего начать. Никогда не приходилось беседовать с Учителем Церкви.
— Мне неловко от этого титула. Конечно, приятно, что мои юношеские записки прочитало столько людей, но ставить их наравне со Златоустом и Августином просто смешно. Мне кажется, что папа поторопился.
— Вы напоминаете мне святого Франциска. Он тоже не считает себя святым. Это значит, что папа не поторопился. Так чем вам не угодил Господь?
— Тем, что он не Господь.
— Почему вы так думаете?
— «И с великой радостью провозгласят его царем, говоря друг другу: найдется ли еще человек столь добрый, праведный?» Это Ефрем Сирин.
— А-а, Мар Афрем.
Я вспомнил расправу в Синайском монастыре. Прошло чуть больше года. Интересно, она специально именно его процитировала?
— Так всякий достойный правитель — антихрист?
— Нет, только тот, кто называет себя Господом.
— А если вы ошибаетесь?
— Если я ошибаюсь — Бог мне судья, но в Евангелии от Матфея сказано: «Ибо, как молния восходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого».
— Пророчества не всегда исполняются в точности. Почему Христа звали «Иисус», а не Эммануил, как было предсказано? «С нами Бог»? Натяжка! Почему он из Назарета, а не из Вифлеема? Перепись? Натяжка! Эммануил прошел с запада до востока и с востока до запада. За два года. Чем не молния?
Она улыбнулась:
— Натяжка.
— Конечно. Но не более, чем в случае с Христом.
Зачем я пришел сюда, зачем разговаривал с ней? Мне нужен был достойный оппонент. Я хотел убедить или быть убежденным. Еще не решительно, не зло, но она приняла вызов.
— Время предъявляет свои аргументы, — сказала она. — Подождем.
Глава четвертая
На Шавуот по всему городу горели костры из бумажных денег.
— Дарование Торы — праздник вашего духовного освобождения, — сказал Эммануил. — Деньги порабощают.
Отныне все расчеты должны были проводиться по кредитным карточкам, со счета на счет. Деньги становились полностью виртуальными. Я тут же понял глубинный смысл реформы, и она мне не понравилась. Я слишком хорошо помнил Рим, то, как легко блокируется карточка. Я помнил римскую бензоколонку. Теперь и бензоколонка не спасет. Если карточка заблокирована — все. Остается просить хлеба на паперти (именно хлеба, а не на хлеб).
— В общем-то, какая разница, что является всеобщим эквивалентом. В России были бунты против медных денег, да и бумажные прижились не сразу. Тогда казалось, что деньги — это либо золото, либо серебро. Томас Мор придумал страну с горами из золота и думал, что это отменит деньги. Ерунда. Расплачивались бы чем-нибудь другим. Главное договор, а не средство оплаты, — успокаивал Эммануил.
Новое (хотя и не такое уж новое) средство оплаты отличалось тем, что было полностью ему подконтрольно.
Еврейским банкирам, впрочем, это было только выгодно: больше счетов, больше трансакций. И они поддержали реформу. По телеку шла ее массированная реклама. Вся наличность изымалась и сжигалась. Обладателей пока не сажали, но к тому шло.
В развитых странах реформы почти не заметили (и так все по кредиткам), а в развивающихся сочли прогрессорством, стоившим Господу немалых денег.
Из моего окружения обеспокоился только Арье, не связанный с финансовым капиталом:
— Кажется, мы не вышли из Египта, мы туда возвращаемся.
Это было смелое заявление. Арье вообще не был трусом, несмотря на то, что не производил впечатление мачо.
Был праздник. В синагогах читали книгу «Руфь». Мы с Арье и Марком на троих распили бутылку французского коньяка. Я был настолько расстроен, что дал уговорить себя на потребление напитка крепче двадцати градусов.
Арье был религиозным либералом, и к кашруту[70] относился творчески. Его сестра служила раввином в одной из реформистских синагог.
Но пьяницей он не был и потому трепался. А возможно, просто понимал, что я не выдам, а Марк тем более.
Марку денежная реформа была совершенно по фигу. Он был настолько предан Эммануилу, что не боялся порабощения. Но наушником не был никогда.
После коньяка я потащился к Терезе трепаться. Она встретила скептической улыбкой мой явно нетрезвый вид.
Я усмехнулся. Святая должна быть выше того, чтобы возмущаться тем, что пьяный мужик пристает к ней с разговорами.
Она и не возмущалась. Сдержанно спросила:
— Время предъявило новый аргумент?
Я кивнул и плюхнулся на стул.
— Эммануил предъявил.
— «Множество золота и серебра и шелковые одежды не принесут никому пользы во время сей скорби», — процитировала она.
— Мар Афрем?
Она кивнула.
— «И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его[71]».
Я проследил за ее взглядом. Она смотрела на мою руку. Там чернело «Солнце Правды». Я поднял голову:
— Натяжка!
— Возможно. Но очень небольшая.
— Надеешься меня спасти? — я сам не заметил, как перешел на «ты».
— Надеюсь.
— Я зашел слишком далеко. Кто бы ни был Эммануил, возвращение для меня невозможно.
— Это хорошо, что ты так думаешь. Это значит, что оно возможно.
Я осмотрелся. Я приказал директору тюрьмы дать ей все, что она попросит. Но прибавилось только несколько книг и настольная лампа. Не его вина. Не попросила.
Я ее холил и лелеял. Я берег ее, как бабочку коллекционера Фаулза. Только моя бабочка была лучше. Она была не пуста.
Я старался, чтобы Эммануил поменьше о ней знал. К счастью Господу было не до того. Он счел свои дела в Африке незавершенными (несколько южных государств сохраняли номинальную независимость) и после Шавуота помчался обратно, пообещав вернуться к Еврейскому Новому Году (то бишь где-то в сентябре). Дварака, едва приземлившись, опять взмыла вверх. Летающий остров на краткий миг вновь закрыл небо над Иерусалимом и его тень заскользила по Иудейским горам.
Перед отъездом, на второй день Шавуота, Господь устроил очередной пир с Силоамским вином. Я уже понял, что эти пиры имеют смысл Эммануилова причастия. Вовремя. Я уже начал испытывать синдром абстиненции. После пира мне полегчало, и я списал свои сомнения на вышеупомянутый синдром.
В июне мы с Марком и Матвеем отметили двухлетие нашей службы Эммануилу, распив бутылку «Clos de Vougeot». Марку этого показалось мало, и он до рассвета хлестал водку с охраной.
Следствие по поводу покушения на меня продвигалось вяло, как всегда в случае заказных преступлений и террористических актов. Я слегка давил по этому поводу на Марка, Марк на следователей.
Дыры от пуль добавляют злости. К тому же покушение ограничило мне свободу передвижения. Какое удовольствие ездить по Иерусалиму в бронированном автомобиле? Я люблю ходить пешком.
Однако квартал Меа Шеарим я все-таки посетил и насмотрелся на длинные сюртуки и черные фетровые шляпы в жару сорок градусов. Ультраортодоксальные евреи явно не имели отношения к покушению. Их несколько смущало отсутствие Илии в команде Эммануила (и вообще в Иерусалиме), но это не было главным. Если Эммануил восстановит Храм и возобновит жертвоприношения — они простят ему и Илию, и осла — я в этом не сомневался.