— Последний раз я видел его в Риме более двух лет назад. Думаю, оно в цитадели Иерусалима. Эммануил с ним не расстается.
Я подумал, не сказал ли лишнего. Да, нет. Факт, в общем-то, очевидный. Я не хотел бросаться в объятия к Плантару не только из-за моей благой власти. Этот изящный аристократ казался фигурой несоизмеримой с Эммануилом. Он не мог быть тем вторым полюсом магнита, который заставляет выстраиваться события этого мира вдоль линий напряженности. Картинка получалась несимметричной вопреки всем законам физики. Или за спиной у Плантара стоял кто-то еще несравненно более великий, либо это была объединенная сила, например, церковь святых.
Д'Амени ждал нас на лестнице, он отошел ровно настолько, чтобы не слышать разговор. Когда мы спустились до второго яруса, я увидел внизу еще один мерцающий огонек, точнее едва освещенную стену каменного колодца.
— Кто бы это мог быть?
— Сейчас увидим, — сказал Плантар и вышел вперед.
— Вода прибывает. Спускайтесь быстрее, иначе не выйдите, — под нами возник молодой монах, судя по одежде, доминиканец.
Я не обрадовался лишнему свидетелю, но тот был, кажется, искренне обеспокоен и намерения имел самые чистые.
На первом ярусе лестница уходила под воду. Монах склонился над ее черной гладью, провел рукой по стене, спустился на несколько ступеней так, что вода дошла ему до того места, что так обременяет монахов и вконец достало некоего Оригена, что-то нащупал на стене под водою и, наконец, обернулся к нам:
— Здесь дверь сантиметрах в тридцати от поверхности. Она открыта. Поднырнуть можно.
— Все плавать умеют? — спросил Плантар.
— Да уж как-нибудь, — хмыкнул я.
Д'Амени улыбнулся. Вопрос относился исключительно ко мне.
Первым был монах. Потом французы вежливо пропустили вперед меня. И я окунулся в холодную грязную воду парижского наводнения. Только что не трижды. Плавание в храме вызывало ассоциации с крещением. Какие грехи может смыть эта ледяная мутная гадость!
Вынырнул у стены хора, напротив деревянного рельефа с изображением воскресшего Христа, являющегося Марии Магдалине. Иисус стоял по колено в воде. В основной части собора горели свечи, последние, над самой водой, на высоких подсвечниках у полузатопленных скульптур святых. Вода дошла до фресок, написанных за последние два года в стиле брата Анджелико. По храму плавали деревянные стулья, на которых сидят во время мессы, иконы восточного и западного письма (из церковной лавки) и сувенирные открытки (оттуда же).
У выхода нас подобрала лодка с моими телохранителями (вспомнили, наконец!). Мы соорудили фонарь из свечки и пустой пластиковой бутылки и так добрались до твердой земли, точнее до мелкого места. У Елисейского Дворца было где-то по щиколотку.
Телефонная связь во дворце работала на автономном питании. Правда, далеко не на все номера можно было дозвониться. Где-то был поврежден кабель. Полностью восстановили связь только через два дня. И тогда же заработали мобильники. И только спустя неделю, когда стало светлее, и багровое солнце проявилось, наконец, за пеленой дыма, было полностью восстановлено электроснабжение.
Глава четвертая
В середине марта начался спад воды. Наводнение, обычно бьющее более по кошельку, чем по численности народонаселения, на этот раз унесло более восьмидесяти жизней.
С кошельком было совсем туго. Я строчил очередной отчет Эммануилу, в коем беззастенчиво клянчил у него деньги. Кроме «устранения последствий катастрофического наводнения» отчет содержал еще две расходных статьи: «восстановление Оверни» и «премия за открытие причины СВС».
Самой объемной была вторая статья. Число жертв извержения превысило тысячу человек. Я утешался тем, что могло быть значительно больше, не эвакуируй я Клермон-Ферран. АЭС и завод по обогащению урана, слава Богу, выстояли, зато были разрушены две гидроэлектростанции в Центральном Массиве.
«Премия за СВС» представляла собой трату скорее радостную, чем печальную. Наконец-то появилась группа микробиологов, которая вроде бы что-то раскопала. Результаты их работы проверяла специальная комиссия.
Но на положительный ответ от Господа я надеялся слабо. Я по-прежнему получал почту от Варфоломея и чем дальше, тем меньше она меня радовала. В Китае, уже опустошенном оспой, начался голод. Варфоломей мрачно заметил, что, если бы не оспа, было бы еще хуже — едоков поубавилось. Он тоже просил денег у Эммануила. И, думаю, не он один.
Образовавшуюся передышку в моей сумасшедшей жизни и окончание карантина я использовал на то, чтобы набрать собственный штат. До сих пор де факто моим секретарем работал Тибо, что было вообще говоря неправильно. И его задергали и меня. Я решил обзавестись секретаршей. Конечно, можно было это сделать и по телефону, но я счел неразумным нанимать человека на столь ответственную должность, не посмотрев ему в глаза. А посмотреть в глаза не представлялось возможным.
Претенденток оказалось сотни две, но просматривать все их данные не пришлось, поскольку я наткнулся на фотографию Николь. Образование и опыт работы меня устраивали, но не это предопределило мое решение. Девушка была несколько похожа на Терезу. Я посмотрел на нее живьем и не разочаровался. Вообще говоря, она была гораздо красивее Терезы, но отдаленное сходство от этого не пропадало, и, слава Богу.
Вряд ли кто посмеет обвинить в харассменте апостола Владыки Мира. Ни театры, ни кабаре, ни ночные клубы я пока не закрывал. Эпидемическая ситуация не казалась настолько серьезной. Так что на третий день работы я пригласил Николь в только что открывшееся после наводнения «Lido». Она пригласилась.
Гвоздем программы были два полуобнаженных молодых человека, исполнявшие то ли танец, то ли акробатический номер, вызывающий подозрения, что сие есть метафора однополой любви. Я явно проигрывал атлетам в красоте телесной, зато выигрывал в общественном положении. И отсутствие моей собственной накаченности с лихвой компенсировали мыщцы охраны. Проигрыш в силе давал выигрыш в расстоянии до вершины власти. Золотое правило рычага.
После «Lido» мы поехали в Елисейский дворец и провели вместе неплохую ночь.
Кроме обретения секретарши и любовницы, я нанял повара-француза. Несмотря на мое настороженное отношение к французской кухне, надо признать, что некоторые их блюда просто великолепны и заслуживают найма специалиста.
Удовлетворив таким образом потребности телесные, я почувствовал себя почти счастливым.
С потребностями прочими было посложнее.
Финансирование довалилось до меня только в начале апреля, и я сразу пожалел о том, что назначил ученым такую большую премию. Денег было в три раза меньше, чем я просил. Но слово решил держать. Все равно инфляция. Нынешний миллион солидов — совсем не то, что два-три года назад.
Причиной Синдрома Внезапной Смерти был новый вид бактерий, выделяющий в организм вещество, вызывающее паралич сердечной мышцы. Бактерии — это лучше, чем вирус. Значит, болезнь должна поддаваться лечению антибиотиками. Неприятность заключалась в том, что синдром никак не проявлялся вплоть до последних минут, когда лечить было поздно. А инкубационный период составлял не более трех дней. Передавалась эта дрянь и через телесный контакт, и по воздуху, а после смерти больного практически не оставляла следов, то ли из-за нестойкости смертоносного вещества, то ли еще почему — я не врач.
Так как вакцины эскулапы пока не создали, оставался только один метод борьбы с эпидемией: тотальная проверка крови у всего населения каждые три дня. Думаю, на такой подвиг денег не нашлось бы даже в более спокойные времена, не то, что сейчас. Я ограничился Елисейским Дворцом и наиболее опасными стратегическими объектами, где внезапная смерть сотрудника может вызвать вторичную катастрофу.
Премию я выдал собственноручно в Елисейском дворце. Шла пасхальная неделя, и удачливые микробиологи сияли, как надпись «Христос воскресе» над алтарями церквей. Я пожал им руки и пожелал поскорее найти вакцину. Число жертв только прибавлялось.
Тучи пепла больше не висели над Парижем, но солнце было по-прежнему красным. Погода стояла холодная, гораздо холоднее, чем обычно в это время года, но на бульварах расцвели неизвестные мне деревья с сиреневыми цветами и розовые райские яблони. Улицы расчистили, освободив от грязи и песка, принесенных наводнением.
Хотелось прогуляться по городу пешком, как в старые времена, без охраны и «Мерседеса», вдохнуть влажного весеннего воздуха, посидеть где-нибудь в саду Люксембург или Тюильри, развалившись, полу-прикрыв глаза, сев на один общественный стул и положив ноги на второй, аккуратно сняв обувь, как это делают французы.
Я открыл окно: весенний воздух был вполне доступен, чего нельзя сказать об остальном.
Зазвонил телефон.
— Месье Болотов. Это д'Амени.
Я понял. В его голосе звучало плохо скрываемое отчаяние.
— Да, Шарль. Что случилось?
— Я болен. У меня СВС.
Я даже не очень обеспокоился. Вовремя обнаруженный синдром вполне поддавался лечению.
— Сидите в номере, лечитесь. Я пока найду вам замену. Лекарства под рукой?
— Да, но… Я боюсь, что это уже не поможет. Реакция очень бурная. Думаю, мне осталось несколько часов.
— Что?! Когда вы в последний раз делали себе анализ крови?
— Недели полторы назад.
— Вы что с ума сошли? С людьми работаете!
— Устал, закрутился. Моя вина.
Честно говоря, моя тоже: я скинул на бедного Шарля всю медицинскую часть от проверки обитателей Елисейского дворца до организации того же на наиболее важных участках. С правом орать на исполнителей от моего высокого имени. А теперь ору на него.
Скольких он заразил? Вот она победа сил добра над силами разума. Ярчайшая иллюстрация.
— Ждите, я сейчас.
Мне открыл врач, которого я прислал к нему. Все-таки успел раньше. Он был в защитном костюме, напоминающем скафандр. Осуждающе посмотрел на меня через стекло шлема, но высказаться не посмел.