Оккупанты должны были идти из Старобина на Ленино — Житковичи — Петриков — Мозырь. Об этом узнал Гаврила Стешиц через своих связных в Старобине и известил Меркуля. Позднее дополнительно выяснилось, что дивизия направлялась на один из важнейших участков фронта.
Меркуль отдал приказ выступить. Партизаны построились, командир обошел строй: мало бойцов, очень мало. Там дивизия, а тут два десятка человек. Но это не остановило. Решили дать бой оккупантам, использовать для этого группы Стешица и Хомицевича. Не удастся нанести врагу серьезный удар, так хоть попытаться задержать дивизию.
Вышли на дорогу возле деревни Долгое и продуманно, с учетом всех обстоятельств расставили засады.
Впереди фашистской дивизии шел отряд мотоциклистов. Крайняя засада подпустила его на определенное расстояние и открыла огонь. Гитлеровцы ринулись вперед, а там их встретила другая засада. Несколько мотоциклистов было убито, а остальные побросали машины и рассыпались по кустам.
Для расчистки дороги штаб немецкой дивизии выслал роту солдат, партизаны встретили ее огнем. Завязался бой. Вражеская разведка залегла и вызвала подкрепление. Бой тянулся долго. К концу дня гитлеровское командование выслало еще одну роту с заданием окружить партизан и взять живыми.
Но из этого ничего не вышло. Заняв удобные позиции, народные мстители продолжали обстреливать врага и наносить ему потери. Настала ночь. Гитлеровские штабисты решили, что против них действуют очень крупные силы, и рано утром выслали полк с заданием прочесать лес. Прочесывали они его целый день и никого не нашли — партизаны были уже в другом месте. Когда дивизия, наконец, решилась двинуться вперед, партизанские пули посыпались на нее вновь. Под Домановичами гитлеровцев «угостили» еще раз, под Червонным озером — еще.
Таким образом, крупная оперативная часть немецкого центрального фронта шла по старобинским дорогам около недели.
О боевых делах старобинских партизан с удивлением и восхищением говорили в народе.
Один из боевых эпизодов был связан с именем Николая Шатного — отважного партизана из отряда Меркуля. Получив разрешение идти на задание, он взял с собой двух человек и отправился на большак.
Шатный — по специальности автомеханик, и ему хотелось захватить немецкую легковую машину. Дело не простое. Подорвать или подбить автомобиль легче, но на испорченном никуда не поедешь. Важно было раздобыть машину на полном ходу, и не какую-нибудь, а комфортабельную, лучшей марки.
Партизаны подошли к небольшому мостику, вытащили из него поперечную мостину, а сами залегли в кустах. Полдня лежали, пока дождались подходящего случая. К мостику подошла машина — лакированная, с блестящими полосками по обеим сторонам кузова. Шатный взглянул — и забилось у него сердце от нетерпения.
Шофер въехал на мост. Увидав широкую щель, он остановился, вышел из кабины и тут же упал, скошенный снайперской пулей Шатного. Гитлеровцев, среди которых был один офицер, захватили так стремительно, что они даже не успели применить оружие.
Ехать бы теперь в лагерь с богатыми трофеями, но Шатный задумал другое. На трофейной машине он решил проехать по оккупированным деревням и селам, по полицейским гарнизонам, посмотреть, что там делается и какие собираются силы. Он натянул на себя комбинезон убитого шофера, одному из товарищей велел переодеться в форму немецкого обера, а другому стать его переводчиком. Что бы «пан офицер» или «шофер» ни сказали, переводчик должен передать полицаям. И не запинаться, а говорить гладко и грозным голосом.
Благополучно проехали по Домановичам, Долгому, Махновичам. Полицейские вытягивались в струнку перед партизанами. В местечке Погост большой полицейский гарнизон. Часовые пропустили Шатного. Проехал он по одной улице, по другой, и вдруг у него возникла новая идея: захватить бургомистра со всеми его бумагами. Такую задачу Меркуль поставил перед партизанами уже давно, но осуществить ее до сих пор не представлялось возможным.
Догнав на улице полицая, «офицер» приказал показать, где живет пан бургомистр. Полицай угодливо сел в машину. Бургомистра дома не оказалось, но тот же полицай быстро разыскал его. Бургомистр снял шапку, сначала низко поклонился, показав «гостям» потную лысину, а потом браво выпрямился.
«Офицер» буркнул что-то нечленораздельное, замахал руками, а переводчик закричал на весь дом:.
— Где шляешься в служебное время, горбатый дурень?! Разве не знаешь, что пан городской комендант изволил приехать!
— Не знал, паны, не знал! — дрожащим голосом оправдывался бургомистр.
— Собирайся, поедем с нами, было приказано ему. — Возьми с собой все важные документы.
Шатный хотел привезти бургомистра и сдать своему командованию, но, заехав в лес, не выдержал, остановил машину и начал сам допрашивать фашистского прислужника.
— Давай сюда бумаги! — приказал Шатный уже без переводчика.
Бургомистр побелел.
Просмотрел Шатный одну бумажку, другую и отложил в сторону. Потом достал из папки длинный лист, и на лице его появились суровые складки.
— Чья работа? — угрожающе опросил он.
— Это мне прислали, — старался оправдаться бургомистр, — подневольный я человек.
— Врешь! — крикнул Шатный. — Сам ты вынюхал, выследил… Хочешь выслужиться перед Гитлером?
В руках недавнего «немецкого шофера» был описок старобинских партизан. Бургомистр составил его, чтобы угодить своему начальству, а вышло совсем иначе. Список попал в руки партизан. Чем дальше читал его Шатный, тем сильнее дрожали от гнева губы, мрачнело лицо. В списке Меркуль, Жевнов, Бондаровец, Бородич, Ширин и многие другие.
— Смотри, — говорит Шатный своему «офицеру» и показывает ему список. — Птички стоят против каждой фамилии, а в скобках черные кресты.
— А вот и ты, — замечает «офицер», заглянув в конец списка.
Шатный быстро переворачивает лист и видит свою фамилию.
Против нее — крест.
— Что это означает?! — кричит Шатный и подносит бумагу к близоруким глазам бургомистра.
Тот одурело крутит головой;
— Не знаю, ничего не знаю…
— А, не знаешь! — еще больше обозлился Шатный и вытолкнул бургомистра из машины. — Так я тебе растолкую…
Меркуль сделал потом выговор Шатному и даже хотел сурово наказать его за самовольство. Никто не разрешал ему расстреливать бургомистра, хотя тот и заслуживал этого.
— Не выдержал, товарищ командир! — откровенно признался Шатный, — как увидел черный крест против своей фамилии, закипело в груди. Не выдержал…
На следующий день после встречи со старобинской группой в Красном Береге состоялось заседание бюро обкома. Первым обсуждали вопрос о связи с другими районами. Коммунисты остались в подполье в Краснослободском, Копыльском, Гресском районах и в городах Бобруйске, Слуцке, Борисове. Для связи с ними были назначены уполномоченные обкома. Для непосредственного руководства партизанской борьбой на Старобинщине утвердили бюро районного комитета КП(б)Б. В него вошли Меркуль, Жевнов, Дрезголович, Ширин и Бондаровец.
На заседании возник один неожиданный вопрос. Когда зашла речь о политико-воспитательной работе среди населения, один из старобинских коммунистов бросил реплику:
— Надо гитлеровцев бить, а не ходить по деревням.
Кое-кто его поддержал: теперь, мол, не до собраний, все внимание надо сосредоточить на одном, главном — на боевых операциях.
Недооценка политико-воспитательной работы среди населения в первые дни оккупации таила в себе большую опасность. Бюро обкома решительно осудило эти настроения. Товарищи не понимали, что теперь людям больше чем когда-либо нужно правдивое большевистское слово. Обком наметил мероприятия по массовому выпуску листовок и распространению речи Верховного Главнокомандующего. В сельсоветы и колхозы были направлены уполномоченные райкома. На них возлагалась задача довести до сведения широких масс решения ЦК КП(б)Б и Минского обкома о развертывании партизанского движения. Каждый партизан должен быть и агитатором — такая установка взята обкомом с первых дней подполья.
Только мы собрались расходиться, как в избу вошел связной от Хомицевича. Он принес нам тяжелое известие: эсэсовцы расстреляли Якова Кривальцевича. Ничем не поживившись во время налета на деревню Скавшин, фашисты ринулись на Домановичи. Хомицевичу с группой удалось скрыться, а Яков попал в руки оккупантов.
Фашистская нечисть ликовала. В штаб был послан хвастливый рапорт, что разгромлен крупный центр большевистского подполья и в ближайшие один-два дня все подпольщики на Полесье будут выловлены и уничтожены. Самонадеянным оккупантам, которые привыкли к легким победам, на Западе, и в голову не могло прийти, что на советской земле все будет иначе. Они думали, что если попал в руки один партизан, то скоро попадут и остальные. Своя, мол, рубашка ближе к телу: пообещай человеку жизнь, он все расскажет.
Уверенные, что так поступит и Яков Кривальцевич, в штабе дивизии ему предложили сигарету и лист бумаги.
— Пиши, — сказали ему, — старайся припомнить всех.
Офицер с переводчиком вышли, в комнате остался только часовой.
Через некоторое время офицер вернулся. Сигарета лежала перед Яковом на прежнем месте, на листе бумаги не было ни одной буквы. «Рус неграмотный», — решил офицер и приказал переводчику записать все, что скажет арестованный.
Переводчик сел напротив и уставился змеиными глазками на Кривальцевича.
— Что, только крестики ставить умеешь? — насмешливо спросил он. — Говори, я сам запишу.
— Запиши на своей шкуре, — спокойно ответил Кривальцевич, — что мы не те, за кого ты нас принимаешь!
Офицер вопросительно взглянул на переводчица, тот криво усмехнулся и процедил:
— Герой в лаптях, здесь это в моде.
— Скажи «герою», — небрежно бросил фашист, — что мы не любим медлить. Если ему трудно вспомнить то, что нам нужно, мы можем помочь.
Он постучал пальцем по кобуре, шатнул к окну и крикнул фашистскому прислужнику:
— Слушай, морда!
— Слушаю, господин, — подобострастно пролепетал переводчик, сгорбившись и моргая глазами.