Минуты ожидания были самыми тяжелыми как для Бондаря, так и для Насти. Алексей Георгиевич находился в трудном положении: он не мог ни спрятаться, ни сопротивляться. Скорей бы кончилось это томительное, напряженное ожидание. Найдут — все патроны им, один себе. Не найдут, все обойдется хорошо, будет понемногу поправляться. Ему еще никогда так не хотелось жить, как в эти минуты.
Во дворе послышались шаги, чужая речь, и кто-то с размаху ударил ногой в дверь. В хату вошли эсэсовцы. Алексей Георгиевич рассказывал нам потом, что в тот момент он чувствовал себя совсем спокойно, его нервы были ко всему подготовлены…
Увидев беспорядок и невообразимую грязь в хате, каратели остановились на пороге. Меньшие дети бросились прятаться на печь. А Оля, преодолевая страх, осталась сидеть на лавке.
— Кто ест дома? — крикнул один из эсэсовцев.
Девочка вздрогнула, но не встала с места. Она вытянула вперед свою тонкую ручонку и, делая мучительное усилие, чтобы не расплакаться, долго держала ее перед собой. Девочка показывала фашистам на дверь. Показывала, а сказать в первую минуту ничего не могла. Только через некоторое время, когда один из эсэсовцев повернулся уже, чтобы выйти, Оля крикнула отчаянным голосом:
— Мама во дворе, пошла за дровами!
Дети на печи заплакали. Гитлеровец крикнул что-то и махнул рукой. Они отправились в хлев, обыскали все уголки в клети, в сенях, слазили в погреб, а в хату больше не возвращались.
На этот раз все обошлось хорошо, Настина находчивость оправдала себя. Вернувшись в хату, она места не находила от радости: обнимала детей, целовала Олю за то, что та сделала все как нужно.
До вечера хозяйка не прибирала в доме. Она боялась, что гитлеровцы вернутся. В этот раз они не зашли, зато в следующие дни заглядывали в Настину хату очень часто. И каждый раз хозяйка находила способ отвести глаза врага от боковушки за печью: то прикидывалась глухонемой, то укладывала детей в постель и говорила, что в хате сыпной тиф.
Так Алексей Георгиевич был спасен.
Когда наши партизаны приехали за ним, Настя обиделась до слез.
— Пусть еще немного побудет, — горячо просила она, — хоть до тех пор, пока на ноги встанет…
А как встанет, сам пойдет, куда ему надо. Провожу и надежную дорожку в лес покажу.
На этот раз мы не могли удовлетворить просьбу отважной женщины. В конце концов гестаповцы могли узнать о Бондаре. Рисковать жизнью члена бюро обкома, а также жизнью Насти и ее детей было нельзя.
Настя согласилась с этим, но начала просить о другом. Ей хотелось знать, где будет находиться Бондарь, можно ли будет приходить к нему, чтобы помогать Алексею Георгиевичу по-прежнему. Это было чувство сестры, которая беспокоится о жизни любимого брата.
Партизаны заверили ее, что Алексей Георгиевич будет обеспечен прекрасным уходом. Однако Настя не успокаивалась и добивалась своего.
Некоторое время спустя мне пришлось побывать в Барикове. Узнав, что приехали из подпольного обкома, Настя сразу пришла ко мне.
— Как Алексей Георгиевич? — спросила она.
Я сказал, что Бондарь чувствует себя неплохо, поправляется и скоро начнет ходить. Он передавал привет и благодарность за хлопоты и доброе отношение к нему. От своего имени и от имени партизан я поблагодарил Настю за спасение Алексея Георгиевича.
Настя выслушала все это с большим волнением, а потом начала жаловаться. Почему партизаны отгородились от нее, почему не хотят пустить в лагерь проведать Бондаря или, может быть, еще кому-нибудь помочь?
— Я лечила партизана, — с обидой говорила Настя, — ухаживала за ним, жизни своей не жалела, а теперь я как чужая у вас.
Пришлось разрешить Насте приходить в лагерь. Она стала одной из самых активных наших разведчиц и принесла большую пользу партизанским отрядам.
Гитлеровцы ограбили деревню Бариков, несколько хат сожгли. В совхозе «Жалы» расстреляли семерых рабочих. В Старобине загнали людей в скотобойню и подожгли ее. Кто-то донес, что население деревни Редковичи отмечало праздник Великого Октября и на хатах были вывешены красные флаги. Гитлеровцы подожгли деревню. В Заболотье учинили жестокую расправу над населением. Старого Апанаса Морозова избили до потери сознания. Они подозревали его в том, что он сжег перед приходом эсэсовцев амбар с зерном и спрятал ключи от колхозных погребов. Нескольких крестьян замучили насмерть.
Так гитлеровцы мстили за провал своей разбойничьей экспедиции.
Через несколько дней в фашистских газетах появилась очередная «утка». Будто бы все партизаны Минщины и полесских районов уничтожены, все дороги и территории вокруг гарнизонов полностью очищены
Партизаны возвращались с боев. Некоторые отряды устраивались на новых местах, так как старые стоянки стали известны оккупантам. Те отряды, о которых гитлеровцы еще не пронюхали или боялись сунуть туда нос, оставались на прежних базах.
Постепенно собирались и наши обкомовцы. Пришли Варвашеня, Бельский. Они так изменились, что их трудно было узнать. Лица обросли, одежда износилась и полиняла от болотной и лесной воды и снега. Роман Наумович, как только мне стало немного лучше, пошел на одну довольно важную операцию. Уже давно не давал ему покоя фашистский гарнизон в его родной деревне Кривоносы Стародорожского района. Через эту деревню проходил партизанский путь на Старые Дороги, которые находятся на шоссе Брест — Москва и на железнодорожной линии Осиповичи — Барановичи. Роман Наумович заглядывал в Кривоносы раза два, имел самую подробную информацию о гарнизоне и решил разогнать его.
Я ничего не имел против такой операции. Но до последнего времени находились более важные дела, и мы эту операцию все откладывали. А дня три тому назад представился удобный случай ударить по оккупантам в таком месте, где согласно официальным сводкам гитлеровского командования все было якобы спокойно.
Роман Наумович вернулся, удачно провел кривоносовскую операцию, и вот мы сидим в землянке возле печурки и слушаем его рассказ. В другой землянке отдыхают наши бойцы вместе с теми, которые ходили с Мачульским. Бердникович и Раменьчик несут вахту. Они теперь почти всегда вместе, крепко подружились. Бердникович привязался к своему «крестнику» и всегда с ним. Должно быть, ему хочется загладить свою вину перед Раменьчиком за любанское недоразумение.
Мачульский пошел в Кривоносы с небольшой группой партизан. По знакомым тропинкам он без труда обошел посты и вышел на улицу. Хорошо бы найти отца, да где его искать? Он давно не живет в хате — за ним охотятся гестаповцы. Дознались, что сын в партизанах, и начали преследовать старика.
Встретился сосед, приятель отца Романа Мачульского, надежный человек. Он рассказал, где ночуют полицейские, где стоит пулемет, посоветовал, с какой стороны лучше зайти и где оставить засаду. Потом поднял местных людей. Он безошибочно, как охотник по звериной тропке, определил места, куда фашисты будут удирать, и это в значительной мере решило успех операции.
Партизаны ударили из засады, а когда фашистская нечисть шарахнулась назад, по ним ударили с другой стороны. Мачульский сначала не мог понять, в чем дело. Стрельба поднялась по всему селу. «Бей их, гадов! — раздавались отовсюду крики. — Уничтожай! Собакам собачья смерть!»
Все выяснилось после операции, когда Мачульский собрал партизан. Их стало больше раз в пять. Выстроились они в два ряда: кто с винтовкой, кто с охотничьим ружьем, а кто просто с хорошей дубинкой. Среди них и отец Мачульского. Подошел старик к сыну, обнял его и от имени крестьян и местной Патриотической группы поблагодарил за то, что в добрый час пришел к ним, помог расправиться с вражеским гарнизоном.
С этой ночи многие кривоносовцы, в том числе и старый Наум Мачульский, присоединились к нам.
Алексей Георгиевич чувствовал себя значительно лучше. Он охотно включился в разговор, даже шутил, смеялся. И приятно и радостно ему, что подпольный обком живет, действует и будет действовать, несмотря ни на какие трудности и испытания. Наоборот, эти трудности увеличили наши силы, закалили волю и многому научили.
Явились, наконец, любанцы: Луферов, Горбачев и Лященя. Все дни блокады я не видел их. Они и сами только что встретились, так как находились в разных отрядах.
Шинель Горбачева была вся в грязи и в нескольких местах пробита пулями.
— Показывал некоторым, как надо подползать, — объяснил он. — Заляжет иной, вроется в землю и лежит, как медведь, ждет, пока оккупант наткнется на него. А ты не жди, а сам найди врага, захвати его врасплох и оглуши. Вот наша тактика. Оглуши, а сам — ходу и следы замети. Мы должны брать врага не только силой, но и находчивостью, умом.
Затем Горбачев стал проситься на новую операцию. Этот человек был неутомим в своих поисках и отваге, в нем всегда кипела неиссякаемая энергия. На задания он ходил большей частью один, хоть это было и рискованно. Сколько раз в обкоме пробирали его за это! Теперь он предложил провести довольно сложную операцию в Любани.
— Надо взять живого эсэсовца, — говорил он. — Пусть расскажет, что они собираются делать. Тогда нам легче будет разрабатывать свои планы.
— Для такой операции надо человек шесть, — заметил Мачульский.
— Можно и одному, — уверенно заявил Горбачев, — а если понадобится помощь, так она найдется там, на месте. В каждой деревне у нас есть свои люди.
Обком одобрил его инициативу, и в тот же день он пошел с двумя партизанами.
— Трудновато подчас с такими людьми, — вдруг пожаловался Луферов. — Задумает что-нибудь сделать, — хоть ты кол на голове теши — не переспоришь.
— Хорошую инициативу надо поддержать, — заметил Бельский. — Если он достанет «языка», это будет очень важно для нас.
Луферов поднял голову, недовольно блеснул глазами.
— Легко сказать… — заметил он. — Представляю себе, что это будет за операция. Там двести человек эсэсовцев… Что можно сделать втроем? Да я и не только о нем говорю. Есть у нас и другие горячие головушки!