В своем выступлении я не критикую командира, а даже поддерживаю его, говорю, что одному трудно за всем присмотреть, что у командира должны быть надежные помощники, в первую очередь крепкий человек — комиссар. Кое-где снова послышался смех. Столяров улыбается, но не поднимает глаз.
— Говорили уже нам об этом, — сообщает он.
— Кто говорил?
— Да был тут один.
— Ну и что же вы ему сказали?
— То же, что и теперь скажем: чужих комиссаров не примем, а своего можем выбрать, если нужно. Да у нас и есть уже выбранный. Вот он, встань, Володя.
Со скамьи поднялся долговязый парень с забинтованной шеей. Смех прокатился по всей хате.
— Мякинник! — крикнул кто-то сквозь смех.
— Какой я комиссар? Я совсем и не знаю, что делать, — сказал парень.
— Что скажу, то и будешь делать! — крикнул на него Столяров. — Сказано — комиссар, значит — комиссар, нечего выкручиваться!
По хате снова прокатился смех.
— Пусть он речь скажет, — посоветовал кто-то хрипловатым голосом. — Пусть расскажет, как в Славковичах ему, пьяному, девчата мякины в штаны насыпали.
— У вас будет настоящий комиссар — опытный партийный работник! — заявил я.
— Не признаю я таких комиссаров! — резко запротестовал Столяров — Не допущу к себе!
— Комиссар у вас будет! — повторил я.
— Если так настаиваете, давайте голосовать, — пустился на хитрость Столяров.
— Никаких голосований! Обком назначил вам комиссара, и вы обязаны принять его.
Я достал из кармана отчёт Столярова с обязательствами отряда и положил перед ним.
— Почему вы здесь не написали, что отказываетесь от комиссара? — спросил я. — Почему не написали, что не хотите как следует воевать, а прячетесь по деревням, не могли даже наладить дисциплину и порядок в отряде? Пусть бы знали в Москве, что боец Красной Армии Столяров нарушает воинскую присягу. Вместо того чтобы честно защищать свою Родину, он разгуливает по полесским деревням, пьянствует, потворствует мародерам. Почему вы не написали об этом?
Столяров взглянул на листки, и, должно быть, совесть в нем заговорила — он покраснел и низко опустил голову.
Позже мы влили в этот отряд группу местных коммунистов и передовых колхозников. Отряд с новым комиссаром быстро рос и менял свое лицо.
XVI
Спустя несколько дней явился Евстрат Горбачев. С ним пришли семь подпольщиков, которые до того времени оставались на конспиративных квартирах в районе Любани. Пришли также ребята из Нижина — члены подпольной комсомольской организации. Подпольщики помогли Горбачеву осуществить подготовленную им операцию, а теперь посетили лагерь.
— Важная птица, — говорил Горбачев, указывая на только что приведенного эсэсовского офицера, — пан в мундире, сын крупного фабриканта.
Потом, остановив взгляд на лакированных сапогах пленного, он вдруг понизил голос:
— Фене Кононовой и еще одной любанской подпольщице теперь уж нельзя работать в своих зонах. А люди эти нужны нам.
— Почему нельзя? — спросил Варвашеня.
— Им будет теперь труднее, но трудностей подпольщики не боятся!
— Эсэсовцы на их след напали, — с беспокойством сказал Горбачев. — Нужно немедленно помочь девушкам.
Он коротко рассказал, как ему удалось захватить этого фашиста.
Когда в Любань прибыла особая эсэсовская рота, Горбачев сразу же установил за ней наблюдение. Через связных он знал все, что там делалось. Однажды он получил донесение от любанской медицинской сестры — Любы. Она давно была связана с партизанским отрядом Долидовича, и Горбачев знал ее. Девушка сообщила, что к ней на квартиру стал захаживать обер-лейтенант Рудольф, заместитель командира роты. Это натолкнуло Горбачева на одну мысль. Вызвав Любу к условленное место и поговорив с ней, он убедился, что девушка сможет выполнить его поручение. Но одной ей трудно справиться с задачей, поставленной Горбачевым, и он отправился в район Нижина, вызвал на конспиративную квартиру Феню Кононову и сказал:
— Есть одно задание, с которым можешь справиться только ты!
— Давайте, — тихо ответила Феня.
— Задание очень важное, — подчеркнул Горбачев, — и рискованное.
— Если для Родины нужно идти на риск, — заметила Феня, — так пойдем, как ходили уже не раз.
— Ну так слушай! В Любани стоит особая рота эсэсовцев. Это одно из подразделений крупной гитлеровской части, присланной на Минщину для подавления партизанского движения. Обкомом поставлена задача — выведать планы гитлеровцев, чтобы своевременно принять необходимые меры. Нужно достать «языка» и притом из офицеров.
— Что от меня будет зависеть, — заверила Феня, — все сделаю. Выкладывайте свой план.
Девушка была уверена, если Горбачев пришел сюда, то у него все продумано и все взвешено.
— План мой такой, — начал объяснять Горбачев, — ты пойдешь в Любань и там на некоторое время останешься.
— У кого? — спокойно спросила Феня.
— Есть там одна наша девушка, Люба, медицинский работник. Недавно я с ней виделся, она будет ожидать тебя. Вот тебе пароль и адрес.
— Хорошо, — согласилась Феня.
— Будешь жить у Любы в гостях как двоюродная сестра. От тебя мы ждем, во-первых, самых подробных донесений о любанском гарнизоне, а во-вторых, ты вместе с Любой поможешь нам захватить гитлеровского офицера. Там один обер заходит к Любе. Понимаешь?
На другой день Феня отправилась в Любань. Ее приход был замечен гитлеровцами. Любу вызвали в гестапо и предупредили, что если ее гостья окажется человеком подозрительным, то хозяйка будет повешена. Люба заверила гестаповцев, что Феня — ее двоюродная сестра, дочь нижинского кулака, который недавно вернулся из ссылки, что она надежный для немцев человек.
Кононова осталась жить в Любани. Вскоре она еще раз встретилась с Горбачевым, и вдвоем они уточнили план операции. Люба должна была пригласить гестаповца к себе в гости, познакомить его с Феней, напоить его. О дне и часе «угощения» обера Феня должна была уведомить Горбачева через связного. В назначенный час Горбачев с группой подпольщиков должен пробраться в Любань, спрятаться на чердаке дома и ждать сигнала Фени.
Так все и сделали. Фриц охотно явился к «барышне» и принес своего вина. На всякий случай он привел с собой двух солдат, которых оставил возле дома. Феня приготовила закуску. Пил фриц мало, с оглядкой, но это не имело особого значения. Горбачеву важно было дождаться, пока на улице все стихнет. Правда, ждать было нелегко — парням не терпелось. Девушкам еще трудней, они играли очень сложную роль. В таких условиях нетрудно и сорваться, не выдержать, но Горбачев твердо надеялся на Феню Кононову. У нее хватит и воли, и выдержки, и умения сделать все как надо.
Время приближалось к полуночи. Горбачев дал команду приготовиться, а сам спустился вниз и притаился в темном коридоре. С пустой тарелкой в руках вышла Феня. Горбачев взял ее за руку.
— Как только вернусь, — тихо шепнула Феня, — подам сигнал.
Она приоткрыла дверь во двор и негромко, но строго сказала солдатам:
— Отойдите от окон, пан офицер приказал. Идите на улицу!
Двое часовых, которые все время торчали под окнами, вышли за калитку. Феня потихоньку пошла за ними и неслышно закрыла калитку.
— Через две минуты, — шепнула она Горбачеву, вернувшись, — я брошу на пол тарелку.
Когда Феня вошла в комнату, эсэсовец стоял перед Любой с рюмкой в руке и с мерзкой улыбкой говорил что-то.
— Выпьем за настоящих, отважных воинов! — думая о Горбачеве и его товарищах, сказала Люба и подняла бокал.
Фриц выпил. Феня поднесла ему закуску и тут же, будто нечаянно, выпустила из рук тарелку. Люба бросилась поднимать осколки. Фриц тоже нагнулся. В этот момент Феня наставила на него пистолет.
— Руки вверх!
Партизаны вихрем влетели в комнату. Пока эсэсовец сообразил, в чем дело, сильные и ловкие руки заткнули ему рот, скрутили веревкой.
Феня схватила с постели заранее приготовленное покрывало и накинула на фрица.
— Так удобней будет, — сказала она Горбачеву. — Если увидят часовые, подумают, что женщина пошла. Мы с Любой сами выведем его за огород.
Девушки быстро оделись и повели связанного обера, а партизаны пошли следом. Когда вышли за огород, Горбачев велел девушкам спрятаться, а сам с подпольщиками повел фашиста.
До ближайших кустов было километра два, но хлопцы время от времени поторапливали эсэсовца, и он шел довольно быстро.
Выйдя за городской поселок, партизаны сняли с обера покрывало, надели на него шинель, шапку, даже перчатки отдали, чтобы эсэсовец был в полной форме и чтоб всем было видно, что словлен не простой зверь, а зверь «высшей» породы. Вели нарочно через деревни, через партизанские лагеря. Горбачеву хотелось, чтобы все видели, что партизаны поймали живого фашиста.
В деревне Пластки на улицу высыпало все население. Люди шли вслед за конвоирами и расспрашивали, как им удалось поймать обера. Здесь, как и в других деревнях района, многие знали Горбачева. Один старичок все старался обогнать гитлеровца, чтобы оглядеть его со всех сторон. А потом выбрал момент, изловчился и изо всех сил ударил обера по переносице. Старик как мог мстил оккупантам за зверски замученного сына. Пустив гитлеровцу кровь, он брезгливо помахал рукой в воздухе, как бы желая стряхнуть с пальцев что-то отвратительное. Подошел к колодцу, пробил в водопойном корыте тонкую корку льда и опустил руку в воду.
— Что вы делаете? — закричали на него женщины. — Кони не будут пить!
И вот обер стоит перед нами. Лицо выхоленное, а нос подбитый, посиневший. Кто мог сказать, что Горбачев сделал не полезное дело!
На совещание в обком прибыли все командиры и комиссары отрядов, секретари райкомов партии, руководители подпольных групп. Пленный фашист, да еще в офицерской форме, привлекал внимание. Решено было тут же допросить фашистского офицера. Это было нелишне перед началом совещания, на котором должны были решаться важные тактические и политические задачи партизанского движения. Мы еще недостаточно знали замыслы врага в этой зоне.