Время было очень напряженное. Надо больше активизировать деятельность подпольных партийных организаций, усилить их работу среди населения, увеличить боеспособность партизанских отрядов. Я неоднократно задавал себе вопрос: можно ли хотя бы на несколько дней оставить подпольный обком и отряды в такой ответственный момент? И хорошо ли вообще уезжать при таких обстоятельствах и оставлять боевых товарищей и друзей? Мне в то время казалось, что этим я даже обижу их.
Но потом я отогнал свои сомнения. Из Центрального партизанского штаба поступил вызов, а вызов штаба — приказ. А раз есть приказ, надо собираться. Мы все — члены бюро обкома, партийные руководители, командиры отрядов — правильно оценили эту поездку в Москву: это исключительно важное событие, оно будет иметь большое значение не только для нашего соединения, но и для развития партизанского движения в Белоруссии. Каждый из нас хорошо понимал, что в Москву нужно привезти точные сведения о деятельности белорусских партизан и получить там указания о дальнейшем развертывании всенародной борьбы с врагом.
Надо было видеть, с каким волнением и старанием готовились товарищи к моей командировке в Москву! Командиры отрядов ходили озабоченные. В своих рапортах им хотелось как можно подробнее рассказать об отрядах, о партизанах-бойцах и о их боевых делах. Члены обкома партии писали об опыте партийной работы в подполье, о политической работе в отрядах и среди населения. Идешь ночью и видишь: светится огонек в лесном шалаше. Заглянешь — и удивишься: после дневных боевых операций сидит при лампе командир отряда и пишет рапорт в Москву.
Приближалось время вылета. Мы вызвали в штаб на беседу командиров и комиссаров отрядов, секретарей подпольных райкомов. Мы не думали, что я надолго задержусь в Москве. Однако всем командирам и комиссарам отрядов надо хорошо знать свои задачи на ближайшее время. Мы считали необходимым поставить перед соединением в первую очередь две важные задачи.
Одна из них такова. В охранных и экспедиционных фашистских войсках были словацкие подразделения. Нам удалось выяснить, что многие словаки, насильно мобилизованные фашистами, не хотят воевать против нас. Словаки несли охрану на важнейших железнодорожных путях. Нашей задачей было взорвать эти мосты и парализовать движение врага. Надо было немедленно связаться со словаками, развернуть среди них агитацию и перетянуть на свою сторону. С помощью солдат и офицеров, сочувствующих нам, легче будет выполнить задачу деморализации тыла врага.
Наша разведка доносила, что многие словаки хотят перейти к партизанам, чтобы вместе бороться против немецких фашистов. Людей, сочувствующих нам, можно найти также и среди насильно мобилизованных поляков, румын, французов и даже среди немцев. Вот эту задачу мы и поставили перед партизанскими руководителями. Моим заместителям — Мачульскому, Бельскому, Бондарю и Варвашене — я посоветовал вести это дело осторожно, чтобы избежать неприятных случайностей.
Другая первоочередная задача — организация взрывов больших мостов на вражеских коммуникациях. Мы и раньше придавали этому особое значение, но в большинстве случаев наши отряды разрушали мосты только на шоссейных и грунтовых дорогах. Большие железнодорожные мосты мы не всегда отваживались взрывать: мало было подрывных средств, не хватало специалистов. Кроме того, эти мосты охранялись крупными силами гитлеровцев.
Теперь же мы были достаточно подготовлены и сильны. Мы могли наносить сильные удары по коммуникациям врага: задержать и не пустить на фронт сотни военных эшелонов с живой силой, вооружением и техникой. Прежде всего надо взорвать большой мост через реку Птичь. Он находился на стратегически важной железнодорожной линии Брест — Лукинец — Калинковичи — Гомель. Немцы перебрасывали по этой дороге свежие подкрепления в район Сталинграда. Мост охранялся батальоном гитлеровцев. Охрана стояла и на ближайших станциях. Крупные гарнизоны размещались в Петрикове и Копаткевичах. В Петрикове стояли словацкие части.
Начать подготовку к этой операции решили немедленно. Она являлась одной из наиболее важных в нашем боевом плане. Руководство операцией возлагалось на Мачульского и Бельского.
И вот в эти напряженные дни и ночи боевой подготовки пришел, наконец, долгожданный час вылета. Это было ночью 22 сентября. Над нашим островом в определенное время появился советский самолет. По условным знакам, по гулу моторов мы узнали его. Помню, от внезапно охватившей меня радости будто электрические искры пробежали по всему телу, сердце забилось так сильно, что, казалось, слышны были его удары.
Мы зажгли факелы, показывая гостю место посадки. Самолет покружился над лесом и, приглушив мотор, пошел на снижение. Все, кто был в это время на аэродроме, молчали в волнующем ожидании. Каждый из нас видел в самолете живой привет Родины. В это мгновение для нас как будто перестали существовать и фронт и расположенные по соседству немецкие гарнизоны. Необычайно остро, живо почувствовали мы свое неразрывное единство со всем советским народом, с нашей великой, непобедимой страной.
Самолет сел. Я, Мачульский, Бельский, Бондарь, Константинов, штабные работники и партизаны, дежурные по аэродрому, направились к нему. Но из самолета никто не выходил. Летчики еще не были уверены, что попали к своим. Я назвал пароль. Один из пилотов быстро сошел на землю и пошел навстречу.
— Привет вам, товарищи! Привет из Москвы!
Мы по-братски обнялись. Летчик крепко пожал всем руки. Лицо его, простое и открытое, светилось радостью.
— Капитан Груздин.
Героя Советского Союза Груздина мы знали хорошо, хоть и встретились с ним впервые. Он не раз прилетал к нам и вместе с грузами сбрасывал письма. Капитан попросил срочно разгрузить самолет, так как намеревался вылетать немедленно.
На площадке собралось много народу. Каждому хотелось взглянуть на посланцев Большой земли, побыть с теми, кто вылетал сейчас в родную Москву, кто увидит Красную площадь, Кремль. Люди жали мне руку, обнимали. В эти пожатия они вкладывали всю душу. И я с особой силой почувствовал, какая ответственность лежит на мне: люди видели во мне своего представителя, того, кто должен доложить правительству, партии, как борются с врагом народные мстители, как велико чувство народной преданности и горячей любви к Родине. У многих товарищей были родные и близкие на Большой земле: у кого жена, у кого родители, братья, сестры. Многие из них эвакуировались и работали в различных братских республиках. Много было и знакомых в разных краях и областях необъятного Советского Союза. Я получил для них столько писем, что карманов не хватало. Я знал, что частицу сердца партизана везу любимым, дорогим людям и, когда садился в самолет, чувствовал на себе горячие взгляды своих товарищей.
Никогда не забыть этих минут!
Но пора. Мы сели. А летчиков не выпускали партизаны. Они все подходили и засыпали их вопросами и просьбами. Самой большой просьбой было — опустить письма в московский почтовый ящик. Иные просто просили передать привет всем советским людям, которые вместе с армией и партизанами ковали победу над врагом. Каждому хотелось быть как можно ближе к Большой земле, полней и глубже почувствовать ее просторы. А она вставала перед нами необъятная, суровая в борьбе, от Мурманска до вершин Кавказа.
Наконец самолет поднялся в воздух. Со мной полетели Константинов и Бондарь. Алексею Георгиевичу необходимо было основательное лечение, рана его часто открывалась.
Я летел, и мне не верилось, что я уже далеко от своих друзей. Еще так ясно стояли передо мной партизанские шалаши, оружейные мастерские, герои-воины с красными лентами на шапках. На память приходили стихи народного поэта Янки Купалы:
Партизаны, партизаны,
Белорусские сыны!
Бейте ворогов поганых,
Режьте свору окаянных,
Свору черных псов войны.
Чувство, что и ты в какой-то степени выполнил задание Родины, наполняло сердце радостью.
Впереди трудная дорога. Над линией фронта нас сильно обстреляли. Нашему опытному летчику удалось проскочить опасную полосу, и к назначенному времени он привел самолет в Москву. Мы прилетели перед рассветом. В первый момент как-то не верилось, что фронт остался далеко позади, что мы в Москве. Это было первое утро за все время войны, которое для нас начиналось не в боевой обстановке.
Нас встретили командир авиационной части Коротков Вениамин Михайлович и начальник политотдела Карпенко Иосиф Михайлович. Я и сейчас их хорошо помню и буду помнить всю жизнь: это были первые люди, с которыми я встретился на Большой земле.
Высокий, стройный, немолодой командир части радостно пожал нам руки, глаза его блестели возбужденно и взволнованно, он улыбался сердечно и ласково. Вопросы сыпались один за другим. Боевой, опытный командир смотрел на нас, как на каких-то особенных, необыкновенных людей, хотя мы, конечно, ничего необыкновенного собой не представляли.
Наши военные друзья пригласили нас к себе, хорошо угостили и разместили на отдых. Здесь я первый раз с начала войны смело разулся, стянул с себя верхнюю одежду — между прочим, сильно уже поношенную, — снял даже оружие, с которым не расставался ни днем ни ночью. Когда я положил кобуру на стол, мне казалось, что я делаю что-то непростительно рискованное и опасное, до того уже я, в прошлом гражданский человек, привык к оружию.
Немного отдохнув, мы переехали в гостиницу. На следующий день не успели оглядеться, как за дверями послышался сдержанный, многоголосый говор. Я открыл дверь и вижу: стоят у дверей человек десять: мужчины и женщины, штатские и военные. Стоят, переговариваются между собой и не решаются войти.
Мы пригласили их в комнату. Среди наших гостей было несколько белорусов, которые надеялись услышать что-нибудь о своих родных городах и деревнях, узнать о близких и знакомых. Остальные — москвичи: военнослужащие, работники Центрального и Белорусского партизанских штабов. Всем им хотелось познакомиться с нами, поговорить, расспросить, как мы воюем, как борются в тылу врага советские люди.