Синдеева: Вот как раз хотела узнать, как он к этому относился.
Ельцина: Я спрашиваю: «А что тебе не нравится?» — «Да нет, ничего». Все. За всю нашу полувековую жизнь он единственный раз сказал, когда появились цветные телевизоры: «Давай купим цветной телевизор».
Ельцина: У нас никогда не было сберкнижки. Если не хватало денег, всегда можно было взять в институте несколько рублей.
Синдеева: Уведу разговор совсем в другую сторону. Когда умер Сталин, говорят, что вся страна рыдала, плакала. Вы тогда еще были студентами?
Ельцина: Это был третий курс у нас.
Синдеева: Для вас тогда это было трагедией? Это было облегчение, это была действительно боль? Что это было для вас?
Ельцина: Вы знаете, мы все-таки далеко были от Москвы, масштабами страны не мыслили. Но мы выросли при Сталине, он был все время у нас — и в букварях, и в книгах, и везде был. А потом уже к этому времени сообщалось по радио о состоянии его здоровья. Я помню, мы были на лекции, пришла преподаватель, и она сказала, что это случилось. Конечно, это было печальное известие. В актовом зале был его портрет почти на всю сцену, полотнища, приглушенный свет, музыка. А когда мы вошли в зал, там плакали все.
Синдеева: А Борис Николаевич как относился к Сталину тогда, в тот период?
Ельцина: Не знаю. Никто об этом не говорил в то время, и мы ничего не знали. Это в Москве говорили. Конечно, мы переживали, потому что всюду капиталистическое окружение, кругом у нас враги, — это нам вдолбили почти с пеленок. Я помню, у нас в доме почему-то был портрет Блюхера, и в политбюро висел, и когда его развенчали, я помню, что папа его не выбросил, а сложил, и за портрет бабушки и дедушки под гвоздики спрятал. Папы уже не было, когда его реабилитировали, но он еще тогда сказал: «Кто его знает? Покажет время». Это я помню.
Синдеева: И хрущевская оттепель, казалось бы, движение страны в другую сторону, в свободу — тоже не было тогда для вас заметно?
Ельцина: Особенно заметно не было, но все равно мы знали.
Борис Николаевич вообще на стройке работал, когда как раз появились хрущевки. Вроде бы так почувствовали, что правительство повернулось лицом к людям. Пусть хрущевки были маленькие, но в них переезжали из бараков, у нас в Свердловске было очень много бараков. К нам же во время войны перевезли очень много предприятий из Европейской части СССР, с запада. Все это было на временных фундаментах, и временное жилье у всех людей. Правда, мы были уверены, что хрущевки — это на 25 лет, потом будут кирпичные здания, но были рады этому тогда те, кому негде было жить.
А ПОТОМ, ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, ХРУЩЕВ ПОПЫТАЛСЯ СКАЗАТЬ ПРАВДУ О СТАЛИНИЗМЕ. ЭТО ТОЖЕ ЗДОРОВО. К СОЖАЛЕНИЮ, ПОЧЕМУ-ТО НИ ПОТОМ НЕ ПРОДОЛЖИЛИ, НИ СЕЙЧАС. ЭТО ВЕДЬ ЗНАЧИТ ПЕРЕД БУДУЩИМИ ПОКОЛЕНИЯМИ ОЧИСТИТЬСЯ И ПЕРЕД ЛИЦОМ ВСЕГО МИРА. КАК СДЕЛАЛА ГЕРМАНИЯ — ХОРОШИЙ ПРИМЕР.
Синдеева: А почему Борис Николаевич, когда был президентом, не сделал люстрацию?
Ельцина: А какие у нас съезды были, и какая у нас была Дума? Чтобы прах Ленина перенести, должно быть принято решение на съезде. Дума только в последний год была, а съезд был абсолютно коммунистический. Вы же все это знаете.
Синдеева: Он побоялся, что его не поддержат? А вообще, он хотел это сделать?
Ельцина: Это вообще никогда бы не поддержали. Как-то я встречала родственницу Ленина, это была внучка или дочка его брата, я не помню. Раиса Максимовна приглашала жен партийцев на съезд, и мы встречались. Я спросила: «А вы, как родственница, как относитесь к тому, чтобы прах Ленина перенести и похоронить возле мамы, как он завещал?» Как раз в это время писали об этом. Она так на меня посмотрела и говорит: «А как же мы?» С Борисом Николаевичем я говорила тоже, я его спрашивала. И он был уверен, что решения съезда и Думы по этому поводу никогда не будет. Сейчас я думаю, что все уже созрели для этого.
Синдеева: Кажется, что вообще не созрели.
Ельцина: Мне вообще непонятно, как можно проводить мероприятия на Красной площади, когда там лежат покойники.
Синдеева: Я думаю, сейчас точно не то время, когда может быть принято такое решение. Мне кажется, Борис Николаевич должен был тогда это сделать.
Ельцина: Он хотел это сделать, но он не мог, потому что большинство никогда бы не поддержало. С каким трудом проводились решения, необходимые для жизни страны! Он проводил их указами, и все вставали в позу. Вообще Ельцина всячески хотели убрать.
Синдеева: Удивительная история. Раньше не было Facebook, Твиттера, интернета, более того, на телевидении было всего два или три канала. При этом Борис Николаевич был совершенно легендарной личностью. Как вы считаете, с чем это было связано? Его же правда везде любили люди. Он был очень популярен в Свердловске, когда был в Москве градоначальником. С одной стороны, это были вроде бы популистские шаги, как все говорят: поехал на троллейбусе, пошел в поликлинику, пошел в магазин. Но, с другой стороны, мне кажется, люди чувствуют, если все это только популизм.
Ельцина: Вы знаете, популизмом Борис Николаевич никогда не болел, абсолютно. Это не стиль его работы. Точно так же в Свердловске он и в больницы ездил. И он очень часто проезжал на общественном транспорте, чтобы проследить, как добираются рабочие до предприятия, хотя у него была машина. То же самое он делал и в Москве.
В городе был известен стиль его работы. Никто его не рекламировал, не писали ни в какой газете. Так как он все проводил на предприятиях, там это негласно было известно. А вот как раз о Хрущеве — дата какая-то была, связанная с его уходом, очевидно. Я мельком посмотрела газеты. Мне, правда, дочери сказали: «Не читай, не смотри», — но я прочитала все равно. И в них написано, что сделал Хрущев, что сделал Брежнев, и фраза: «А Горбачев и Ельцин развалили страну». Простите, к чему этой фразой бросаться в прессе? Горбачев возглавлял одну страну, Ельцин возглавлял другую. И он никакого отношения к развалу Советского союза не имеет, а это до сих пор будируется. Он как раз хотел сохранить Советский союз, чтобы была конфедерация. Другое дело — он хотел увеличить роль Российской Федерации. Любая республика может что-то сказать, в любой была своя власть, а у нас не было власти, ведь центрального комитета России не было, а был только Верховный совет. Никаких решений мы принять не могли.
Я не знаю почему, но это продолжают. О гэкачепистах, которые сотворили это, никто не упоминает. Это практически был переворот.
Синдеева: Сейчас просто не время таких героев, как Ельцин, на мой взгляд. Понимаете, сильные, яркие личности сейчас непопулярны. Поэтому, как говорят ваши дочери, не читайте советских газет. Это правда, не читайте, чтобы не было больно.
ЕЛЬЦИНА: ВЫ ЗНАЕТЕ, Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ХВАЛИЛИ БОРИСА НИКОЛАЕВИЧА, Я ПРОСТО ХОЧУ, ЧТОБЫ ВСЕ ГОДЫ, НЕВАЖНО, КТО БУДЕТ — ЕЛЬЦИН, ПУТИН, МЕДВЕДЕВ, — ПРОСТО ПИСАЛИ ПРАВДУ. ХОРОШО — ПИШИТЕ «ХОРОШО», ПЛОХО — ПИШИТЕ «ПЛОХО». НО ПИСАТЬ ЛОЖЬ — ЭТО ОБИДНО.
Синдеева: Сейчас, если мы заговорим про наше время, нам будет с вами сложно и тяжело, потому что сейчас никто не говорит никакой правды.
Я не хочу никого судить. Я считаю, это обидно, что мы прожили во лжи, потому что мы не знали нашей правдивой истории, учась в школе, в институте. Я не хочу, чтобы во лжи жили мои внуки и правнуки. Я хочу, чтобы они знали правду. А сейчас учебники пишут, в них события 1991 года, 1993 года — это события страны, а там какие-то… Это вообще обидно просто. У нас что, историки безграмотными стали?
Синдеева: Сейчас единый учебник напишут, там вообще все по-другому будет.
Ельцина: Непонятно просто. Я считаю, что-что, а история страны всегда должна быть правдивой. И тогда легче стране и легче людям: когда они выезжают из страны, задавать вопросов никто не будет.
Синдеева: Как вы считаете, когда Борис Николаевич переходил на партийную работу — это был шаг для карьеры, чтобы сделать еще что-то большее? Ведь он же был очень сильным руководителем, управлял производством, стройками, и вдруг — партийная работа. Мне кажется, что партийная работа — это что-то бумажное, совсем далекое от реальной настоящей жизни. Почему он тогда принял это решение?
Ельцина: В то время партийная жизнь не была далекая. Дело в том, что Борис Николаевич никогда не был комсомольским работником. В институте, сколько его ни приглашали в комсомольское бюро, он всегда отказывался. Он всегда был в спортбюро, для него это было удовольствие — работать там. А когда он работал на стройке, у него даже в мыслях не было, что когда-то он будет на партийной работе.
Синдеева: Так как тогда?
Ельцина: Тогда у нас секретарем был Рябов. Он, видимо, очень хотел в Москву и подбирал кого-то, чтобы оставить. Он прекрасно знал, что Борис справляется со всем, что он уже работал начальником домостроительного комбината, который гремел тогда по стране. У них полно было новых начинаний, все это уже было на телеэкранах. И Рябов ему сделал предложение. Мы были на дне рождения нашего общего друга. Вот так получилось: «Ты уже прошел очень много. Надо бы возглавить строительство всей области и пойти работать в обком». Борис отказался. Он говорит: «Нет, меня все устраивает».
Синдеева: Но все-таки он пошел на эту партийную работу? Ему захотелось попробовать?
Ельцина: Тогда у нас было очень большое строительство в области, и он сам знал прекрасно, что ему будет подвластно все областное строительство. Завстроительным отделом — это не идеолог. И он согласился, и довольно долго заведовал строительным отделом. Конечно, это интересно. Для меня это было… Я понимала…
Синдеева: А он обсуждал это с вами? Вообще, такие принципиальные решения — о переезде в Москву, о переходе на партийную работу — обсуждались в семье?
Ельцина: