Долецкая: У тебя по одну руку финансовый консультант, по другую — хай-тековский консультант, который, надеюсь, сконвертирует это все в деньги и обогатит тебя.
Немцов: Я надеюсь. Я не хотел бы сейчас загадывать, но мне кажется — добьется. Две остальные дочки мелкие. Но у одной, Софьи, оказались уникальные вокальные способности. Алла Борисовна на прослушивании не знала, что она моя дочь, просто было написано «Соня», и все, и она ее выбрала и сказала что-то типа: «Ты — уникальная» (Софья Немцова учится в школе творческого развития Future Star, основанной Пугачевой. — Примеч. ред.).
Долецкая: Приятно.
Немцов: Очень приятно. Динка пишет стихи, она творческая девочка и хочет быть актрисой. Я не знаю, в Гнесинке она будет учиться или во ВГИКе. Они все разные, но способные.
Долецкая: Ты с удивительным теплом говоришь о детях.
Немцов: Как я про своих детей могу говорить иначе?
Долецкая: Люди говорят по-разному. Не любить детей невозможно. Но мы же с тобой говорим про рубль, про Путина, про губернаторство. А я вижу, что у тебя глаза другими становятся, когда ты говоришь про детей. Знаешь, какой у меня вопрос? Может быть, тебе не хватает классической семьи? Ватрушки, пампушки с борщом? Жена, дети вокруг? А ты все-таки такой независимый, да, ты — мачо, но при этом ты — борец, а борцам мало времени остается на семью.
Немцов: Это правда. Дело в том, что я либеральных взглядов не только в политике, а вообще. Свобода — это вообще главная ценность. Это не поза, не пустые слова. Для меня это так. С чего мы начали: с ареста. Баланда, шконка эта несчастная, камера убогая — это все ерунда, тяготы жизни. Для меня главное — это засов. Закрыли дверь на замок, и выйти ты уже не можешь. Лишение свободы в прямом смысле — вот катастрофа. Консервативные, семейные ценности я уважаю, я их понимаю, даже принимаю, но я человек вольный. Я другой просто. И с этим нельзя ничего сделать. Меня нельзя запереть в клетку. Конечно, если меня посадят под домашний арест, как Навального, я, наверное, стану совсем семейным человеком.
Долецкая: Это сомнительно.
Немцов: Под домашним арестом выбора нет. Он предполагает вполне конкретный круг общения: ты можешь общаться с детьми, возможно, по решению суда, с родителями и с женой. Все, финиш. Да, еще адвокаты могут прийти. К тебе не могут прийти друзья.
Долецкая: Если судья нас услышит… Вот чем можно наказать Немцова — домашним арестом.
Немцов: Не надо меня наказывать домашним арестом.
Долецкая: Не будем.
НЕМЦОВ: ЕСТЬ ЕЩЕ СЕМЕЙНОЕ ЛИЦЕМЕРИЕ. Я НЕ ПОНИМАЮ, ЗАЧЕМ ЛЮДЯМ МУЧИТЬСЯ, ДЕЛАТЬ ВИД, ЧТО У НИХ ВСЕ ХОРОШО, ОСОБЕННО ЕСЛИ ОНИ КАКОЕ-ТО ПОЛОЖЕНИЕ В ОБЩЕСТВЕ ЗАНИМАЮТ, А НА САМОМ ДЕЛЕ ДРУГ ДРУГА ТИХО НЕНАВИДЯТ. Я ЗНАЮ, ЧТО ТАК ЖИВУТ ОЧЕНЬ МНОГИЕ. ЗАЧЕМ ЭТО НАДО? ЭТО УЖАСНО.
В МОЕЙ ЖИЗНИ БЫЛО, КСТАТИ, НЕСКОЛЬКО МОМЕНТОВ, КОГДА Я ПОМОГ ОРГАНАМ. ВТОРОЙ РАЗ БЫЛ, КОГДА КО МНЕ ПРИШЕЛ ПУТИН. ОН СКАЗАЛ, ЧТО СЛУЖБА РАЗВАЛИВАЕТСЯ И НЕ МОГ БЫ Я ВКЛЮЧИТЬ ЧЕКИСТОВ В ПРОГРАММУ СЕРТИФИКАТОВ ЖИЛЬЯ ДЛЯ ВОЕННЫХ, ЧТОБЫ ИМ ДАЛИ ПЯТЬСОТ КВАРТИР.
Долецкая: А ты в разводе или женат официально?
Немцов: Я разведен. У меня вне брака родились Антон и Дина. И я решил об этом рассказать давным-давно. Решил рассказать по одной причине: я хотел, чтобы у моих детей была моя фамилия. Я признал отцовство, как нормальный мужик. И я дал интервью «Комсомольской правде». Чтобы было все понятно.
Я поразился реакции: мне стали звонить люди, например, из ФСБ, генералы, которые хотели со мной встретиться, — и совсем не по поводу моей общественно-политической деятельности, а по поводу того, как им быть. Эти люди всю жизнь скрывали, что у них есть внебрачные дети, и не находили в себе силы воли об этом заявить. Боялись жен, боялись, что на работе будут проблемы, что их не так поймут, и так далее. И когда они увидели, что я впрямую это рассказал, с фотографиями, они вдруг стали ко мне приходить почти как с исповедью и спрашивать, что делать. Я говорил: это вам решать, ребята. Но по отношению к детям вы должны быть приличными людьми, иначе они вырастут и скажут, что у них нет отца. Мне звонили и писали люди, которые действительно любят детей, помогают им, не негодяи, но которые боятся публично об этом заявить.
Долецкая: Потому что ты так ценишь свободу.
Немцов: Мне кажется, что это правильное поведение. В семейных отношениях это, конечно, крупномасштабный конфликт, но тем не менее по отношению к детям это честно. У меня есть гипотеза. Я считаю, что в стране есть несколько миллионов мужчин, не знаю, сколько их — два, три, семь, — у которых есть внебрачные дети, и которые это скрывают. Они могут им помогать или нет, в зависимости от уровня своей порядочности, но то, что эти дети во многом несчастны — это для меня совершенно точно. Это огромная проблема. Если бы в обществе был некий культ, что признание своих собственных детей — это абсолютно нормально, по-мужски, это правильно, если бы это пропагандировалось, то мы бы очень многим людям помогли.
Долецкая: А почему ты не продолжил эту тему после «Комсомольской правды»?
Немцов: Я продолжал. Много раз. Просто стало неинтересно, все и так уже знают. Новость прошла и прошла.
Долецкая: Но мужчины не стали же чаще признавать детей?
Немцов: Тот кагэбэшник, с которым я говорил, — он признал. Признал и дал свою фамилию. Мы с ним встретились, он мне рассказал, как это все было, что надо свидетельство о рождении и так далее… Мы расстались, а потом он мне позвонил и сказал, что это было очень тяжело, но он гордится тем, что он это сделал и что ребенок теперь носит его фамилию и с ним открыто общается. Я больше с ним никогда не виделся.
Долецкая: Это такой класс!
НЕМЦОВ: ОДНОМУ Я ПОМОГ ТОЧНО. НЕ ЗНАЮ, ПОМОГ ЛИ Я МИЛЛИОНАМ, НО ЭТОМУ ЧЕЛОВЕКУ Я ТОЧНО ПОМОГ. ЕДИНСТВЕННОЕ, Я ПОКЛЯЛСЯ, ЧТО Я НЕ БУДУ ГОВОРИТЬ ЕГО ИМЕНИ. Я, КСТАТИ, НЕ ЗНАЮ, ГДЕ ОН СЕЙЧАС.
Долецкая: Борис Немцов помог КГБ.
Немцов: В моей жизни было, кстати, несколько моментов, когда я помог органам. Второй раз был, когда ко мне пришел Путин; тогда он был начальником ФСБ, а я был вице-премьером. Он сказал, что служба разваливается и не мог бы я включить чекистов в программу сертификатов жилья для военных, чтобы им дали пятьсот квартир. Кстати, хорошая программа, 140 тысяч семей получили жилье. Я тогда взял и подписал это решение — пятьсот квартир чекистам. Представляешь? Я не уверен, что сделал правильно. Сейчас они, по всей видимости, за нами следят, но тем не менее эта история была.
Долецкая: Это был Борис Немцов, который помог Владимиру Путину.
Немцов: Да, это было.
Гарик Сукачев «И страна меняла нас, и мы меняли страну»
/// Михаил Козырев
Разговор с Игорем Ивановичем — это, конечно, титры той эпохи. Вы читаете эту расшифровку и уже знаете, как все закончилось; что случилось с нашими героями, о которых мы размышляем и спорим; как окрестили это время — середину десятых годов XXI века. А мы с Гариком еще ничего не знаем. Можем только догадываться. И надеяться, что все будет хорошо, пока за окнами конспиративной квартиры гаснут огни на Садовом кольце…
Наш телеквартирник Hard Days’s Night продолжается в полуподпольном виде. Вопросы задает Михаил Козырев.
Козырев: Я предрекаю нам очень интересный час, поскольку собеседником моим сегодня вечером будет актер, музыкант и телережиссер Гарик Сукачев. Добрый вечер, старина.
Сукачев: Добрый. Здравствуйте, друзья.
Козырев: Я хочу начать разговор со своего неожиданного впечатления. Вчера «Паштет», Паша Филиппенко, прислал мне клип, который сделан на песню 2007 года под названием «Рок-н-ролл — это мы». Помнишь, была такая песня, в которой все рок-н-ролльное братство перечислено прямо поименно и пофамильно, с рефреном Кости Кинчева: «И тут кто-то сказал, что рок-н-ролл — это я. Тогда кто же все мы?» Глядя на это из 2014 года, я испытал очень странное ощущение. Я постарался его проанализировать и понял, что мне как-то грустно и жалко на это смотреть. Жалко в первую очередь самого себя, потому что я помню то десятилетие, когда активно продвигал рок-н-ролл на радио и на телевидении. Сегодня я понимаю, что нет никакого рок-н-ролльного братства: даже эту команду разметало по жизни так, что представить себе, что они когда-то разделяли одни и те же убеждения и верили в одни и те же идеалы, сегодня уже практически невозможно. Мой вопрос — так это или нет?
Сукачев: Ты и прав и не прав одновременно. Прав ты в том, что если говорить о поколении «Паштета» или о моем поколении — так или иначе, того, что называется рок-н-ролльным братством, конечно же, нет и не может быть в силу того, что все стали взрослыми людьми, кое-кто — уже дедушки или бабушки. Мы все-таки в большей степени озабочены сами собой, семьями, собственным миром. Мы редко видимся. Если возвращаться к тому, о чем ты говорил в превосходной степени, — то оно существовало, когда мы были молодыми. Для нас это было важно, потому что мы несли свою молодежную правду, и нас объединяло не только то, что мы все играли на электрогитарах, на каких-то фестивалях, все вместе, но и какое-то единое чувство времени, в которое мы жили. Конечно же, мы были полноправными участниками этого процесса, гигантской частью огромного поколения, я имею в виду поколение 80-х и частично 90-х. Мы это осознавали и понимали.
Козырев: Вы меняли страну!
СУКАЧЕВ: СОВЕРШЕННО ВЕРНО. И СТРАНА МЕНЯЛА НАС, И МЫ МЕНЯЛИ СТРАНУ. ЭТО БЫЛ ОБЩИЙ ПРОЦЕСС. В ТОМ ВИДЕ, КАК МЫ ЕГО С ТОБОЙ ЗАСТАЛИ, КОНЕЧНО ЖЕ, ОН НИКОГДА НЕ ПОВТОРИТСЯ.
Козырев: Нет ли у тебя горького ощущения, что у этой группы людей произошло изменение фундаментальных человеческих принципов? Потому что, мне кажется, тогда было очень понятно, пусть даже не сформулировано — где «мы», а где «они». Условные «они» — сначала это была советская власть. Это была фальшь, лицемерие, которое часто ассоциировалось с попсой… Очень было понятно, что это точно не «мы» — это «они».