Пытка длится меньше минуты, но лицо директора уже похоже на маленький ядерный взрыв. Свежая кровь течет вниз, по подбородку. Губы трясутся, как во время нервного припадка.
Если бы мог, Василий бы спросил Дарью, откуда та знает про Лизу. Все происходило за закрытыми дверьми, задернутыми шторами и уж точно без камер видеонаблюдения.
– Не говорю уже о всяких мелочах вроде трех любовниц, взяток от родителей и других грешках. Как тебя от самого себя еще не тошнит-то, а?
А он думал, все нормально. Живет как все. Тут потихоньку, там понемножку. Звезд с неба не хватает. Не самые лучшие женщины, не самые большие деньги, не самые запретные удовольствия. Все так живут. Оглянитесь вокруг. Все, абсолютно все.
Поэтому Василий Андреевич сипит:
– Почему я-то?
– Потому что, гад, ты из тех, кто думает, что это нормально.
Только затем Дарья отстраняется. Сцена могла бы получиться очень интимной, ведь все это время она была так близко, что ближе, пожалуй, друг к другу бывают только любовники. Они дышали одним воздухом, касались – кожа к коже.
Подумать только, смерть отличается от любви одной только интонацией.
Теперь, когда он наконец-то может дышать, мужчина судорожно оглядывается по сторонам. Но тогда, когда взгляд его натыкается на светлое пятно на стене от приоткрытого окна, сердце делает еще один кувырок.
– Что за чертовщина? – мямлит директор ошметками, которые раньше были губами.
Дарья следит за его взглядом и довольно ухмыляется. Оказывается, в такой необычной тени есть свои плюсы, когда нужно произвести соответствующее впечатление.
– А вот это, дорогой мой, очень даже верный вопрос. – Голос смягчается, становится мягче, мелодичнее, как у настоящей хозяйки этого тела. – Надеюсь, ты будешь задавать его себе каждое утро сразу после завтрака. В конце концов, люди ведь существа крайне нежные: один раз рождаются и всего один – умирают.
Чтобы выкрикнуть последние слова, приходится собирать все оставшиеся силы:
– Вы мне угрожаете?!
Ответа нет. Дарья, как ни в чем не бывало, вытирает окровавленные руки о бежевые брюки, разворачивается и выходит из кабинета, оставив дверь нараспашку.
Удивленная Мариночка появляется в освещенной прихожей скорее силуэтом, нежели человеком. Озабоченно поправив сползшие на нос очки, девушка останавливается, не способная решить: зайти внутрь или же подождать снаружи. Но на всякий случай все-таки интересуется:
– Василий Андреевич, это что, пробки вылетели? Почему у вас так темно?..
На пути к выходу Дарью никто не останавливает. Конец рабочего дня: большинство сотрудников школы уже разошлись по домам, а если кто и находится в здании, то им сейчас определенно не до тени, ползущей по рекреации первого этажа.
Охранник – и тот не замечает ее, когда она неспешно проходит мимо. Редкие капли чужой крови время от времени бесшумно падают на вымытый пол.
Кап.
Первые крики Мариночки доносятся, уже когда Дарья почти покинула здание. Это крик девушки, испугавшейся крысы или таракана. Ничего, она переживет. Перестанет мечтать о том, чтобы начальник развелся с женой и ушел к ней, но переживет.
Кап.
Еще через маленькую вечность сонный охранник выскакивает из школы. Выпей он залпом три бутылки водки, и то находился бы в более адекватном состоянии. Он смотрит вслед Дарье и не видит ее, потому что женщина давно слилась с проглотившей ее темнотой.
Кап.
Когда подъезжают полиция и «Скорая», Дарья все еще здесь. Стоит в тени деревьев, руки вдоль боков, глаза прищурены.
Этот придурок не заслуживал смерти, поэтому она напугала его достаточно, чтобы случившееся заставило его мочиться в кровать по ночам, но недостаточно, чтобы он сошел с ума. На этот раз кто-то могущественный решил, что школьный директор частной школы останется жить. И это его руки, не Дарьи, кромсали кожу Василия Андреевича. Пока что его.
Кап.
Дома Дарью встречают дети. Олег и Артур радостными щенками несутся к двери, ожидая увидеть привычную мать. Ту, чьи руки пахнут корицей, и ту, что дует им на ранки, когда они разбивают коленки на этих новомодных пенни-бордах.
Всего на долю секунды Артур застывает в проходе. На его детском личике сомнение, совсем как у семерых козлят, когда волк постучал в дверь и запел «матушкиным голоском».
Но нет, это все та же мама, просто очень уставшая, замерзшая. С трясущимися руками и побелевшими губами, но это именно она.
– Вы мои хорошие. – Повинуясь внезапному порыву, Дарья опускается на колени, обнимает обоих сыновей и по очереди целует их светлые макушки. – Вы мои самые-самые любимые.
Из кухни выходит Денис. Великолепный, как всегда. Волосы разделены идеально ровным пробором, зеленые глаза полыхают теплом. На поясе – женский фартук, розовенький, весь в цветочках и закорючках. Только вот даже этот предмет одежды не умаляет мужественности и надежности, которые до сих пор исходят от мужчины радиоволнами.
Дарья поднимается, и Денис уже рядом. Они снова делают это – разговаривают, не проронив ни единого слова.
«Ты простишь меня?»
«Конечно, прощу».
«Вот и славно, пойдем ужинать».
Только вот Дарья уже не уверена, нужно ли теперь и ей просить прощения. Нужно ли рассказывать об этом странном человеке, который теперь живет у нее под кожей.
Тарелка с супом дымится домашним теплом и уютом. Дарья берется за ложку и смело тянет ее через весь стол. Одна-единственная капля падает, не успевая попасть в рот.
Кап.
· 7 ·Лицом к стене, а спиной к избе
– Ваш паспорт, пожалуйста. – Таможенник пластиково улыбается – и на том спасибо. На лбу у него выступает крохотная капелька пота. Переработал, бедненький.
Нина медленно наклоняется к спортивной сумке, которую не стала сдавать в багаж, и осторожно тянет за хвостик молнии. Звук – как будто выцветшее покрывало разрывают на тряпки.
Паспорт такой же старый, как и его владелица. Те же вмятины и морщины, смятые уголки, пожеванные дворовым псом страницы, выцветшая бумага. Только вот фотография совершенно другая – четкая, живая, с прямым взором черных бездонных глаз.
Мужчина за стеклом сверяет фото с оригиналом профессионально быстро, почти не глядя ни в паспорт, ни на старуху. Отработанным движением что-то вводит в компьютер и возвращает документ пассажирке. Двадцать первый век на дворе, а подозрительных личностей до сих пор определяют с помощью белой магии и интуиции.
– Хорошего дня. Надеюсь, вам понравится Москва.
Затем он опускает голову в телефон, только чтобы проверить, сколько еще осталось до конца смены. Бритая макушка блестит в свете белых ламп аэропорта.
Когда таможенник вновь натягивает на себя дежурную улыбку, у стойки уже стоит следующий пассажир. Это молодая женщина, которая приготовилась покорять столицу еще в самолете: яркий макияж, черная полупрозрачная кофточка с виднеющимися лямками цветного бюстгальтера. Криво накрашенный рот, перекосившись на одну сторону, ритмично жует жвачку.
– Паспорт, пожалуйста.
Она кладет паспорт на стойку, сверху на другой.
– Подождите… – Таможенник резко вскакивает с места, хватает оба документа и выскакивает через заднюю дверь в поисках забывчивой старушки.
Но той уже и след простыл.
«Что в таких случаях делают? – судорожно вспоминает сотрудник аэропорта. – Объявление. Точно, надо дать объявление по громкой связи».
Нина тем временем уже у самого выхода из здания. Через полупрозрачное стекло виднеется закрытое серыми облаками небо. Но старуха знает, что за дымкой кроется полная, как наливное яблочко, желтая луна.
– Такс-ы! Такс-ы! – орет грузин на улице. В руках у него табличка с той же надписью «Такс-ы» для тех, кто вдруг оказался слабослышащим. Он внезапно замечает Нину, видит, что не местная, и моментально превращается в коршуна, вылетевшего на охоту. – Женщ-ына-женщ-ына! Родная, крас-ывая, такс-ы едем?
– Едем-едем, – кивает старушка, даже не посмотрев на зазывалу. – До первой аварии, где тебе три пальца оторвет.
Таксист, как типичный представитель кавказского народа, пасовать перед трудностями не привык. Он накрывает большой, как сковородка, ладонью плечо Нины. Черные волоски на пальцах топорщатся в стороны маленькими антеннками.
– Да что же вы, гражданочка, – вдруг выдает таксист на чистом русском. – Ладно, я не обидчивый. Садитесь, прокачу с ветерком. Всего семьсот рублей до центра города. Как с близкого друга или с родственника, мамой клянусь.
– Померла твоя мать уже давно. – Нина дергается, чтобы смахнуть руку, будто это надоедливая мушка, а не живой человек. – И отец с дедом. Только ты да сестра остались. А сестра скоро ребеночка в подоле принесет.
На свет появляются сероватые ровные зубы. Односельчане долго пытались выпытать, как у Нины они сохранились в таком-то возрасте. В среднем «по больнице» в деревне у них, дай бог, чтобы к сорока хотя бы десятая часть жевательного аппарата осталась активна, как была в молодости. А Нине уже столько лет (хотя сколько, все уже давно бросили считать), а зубы все свои.
Можно подумать, это Нина так улыбается, но на самом деле за этими иссушенными выцветшими губами кроется только самодовольство.
– Ладно-ладно. – В воздух взлетают руки ладонями вверх. – Не хотите, гражданочка, так и скажите. – И сталинские усы таксиста грустно опускаются.
– Да, нет, почему, – внезапно оживляется Нина, – поехали. Только бесплатно.
И сам не зная почему, Вазген покорно везет престарелую бабулю в город. Руки обнимают обшарпанный руль, ноги нажимают на педали, создавая музыку дорог большого города.
В машине тепло, даже слишком. «Печка» шпарит по полной, и еще чуть-чуть – и салон превратится из комфортного пространства в русскую баню. Вот как раз и старый веник валяется, чтобы бить нерадивых пассажиров по спине.
Москва же за окном пролетает сверкающая. Люди по-деловому напыщены – не только взрослые, но и дети прохаживаются по улице с выражением лиц усердно бездельничающих депутатов.