До дня летнего равноденствия остается всего ничего, а Нине еще предстоит вернуть себе два камня из трех. Непростая задача, если учесть сгущающиеся над Москвой тучи.
– Верлиока, вот поганец… – бормочет Нина себе под нос, проходя мимо двух молодых людей в полутемном подъезде.
Те вежливо сторонятся, пропуская сумасшедшую бабушку вперед, и даже не сразу понимают, что она обращается именно к ним, когда Нина оказывается уже пролетом ниже:
– Балкон скоро обвалится.
Она говорит достаточно громко, чтобы парнишки ее услышали, но недостаточно, чтобы сказанное улеглось у них в голове.
– Простите, это вы нам? – говорит один из ребят, такой рыжий, с веснушками, вылезающими из-под густой бороды.
– Вам-вам. – Нина задирает голову вверх. – Тот балкон, что вы ремонтируете в семнадцатой.
Парни недоуменно переглядываются, не зная, что ответить на такое предостережение от незнакомой бабули. Да, они и правда сейчас занимаются ремонтом соседкиного балкона, однако дом хоть и старый, но, по идее, крепкий. До этого никаких проблем с конструкцией не было.
– Спасибо, – после долгой паузы наконец отвечает второй приятель.
До самого восьмого этажа, где живет Гоша, один из друзей, оба не обмениваются ни словом.
– Ты думаешь, это правда? – спрашивает он Егорку, рыжего мастера.
Тот пожимает плечами:
– Не знаю, но что-то у меня по спине мурашки побежали, когда бабка сказала про балкон. В конце концов, откуда ей знать?
– И правда, откуда, – соглашается Гоша.
И все же он потом позвонит тете Марине и сошлется на боль в спине. Дескать, повредил на работе, поэтому с халтуркой больше помогать не сможет. А вот Егорка окажется менее суеверным.
«Обрушился балкон в жилом доме на северо-западе столице. Есть жертвы», – так потом напишут новостные порталы.
А Нина тем временем идет к метро, впервые в жизни спускается в подземку и проходит на станцию, даже не позаботившись о билете. Стеклянные створки турникета, как по мановению волшебной палочки, разъезжаются перед ней в разные стороны, услужливо выжидая, пока Нина протиснется в проход.
Ехать долго, зато без пересадок. В душном вагоне странная бабушка в домашнем халате почти не привлекает внимания – лишь изредка кто-то глянет на нее, притулившуюся в углу, поверх смартфона, ридера или газеты. Здесь люди вроде бы вместе, но одновременно наедине с самими собой. Не смотрят друг на друга, не обмениваются взглядами, не запоминают лиц и одежды. Их всех словно заперли в одной камере, но какой смысл узнавать имена, когда вас выпустят на свободу всего через несколько станций?
На Таганке вместе с ней выходит много народу. Ее просто выносит в общем потоке, как кита без его ведома и желания выносит на песчаный берег, где он со временем задыхается. Здесь дышать тоже нечем. Только оказавшись на улице, Нина наконец может вздохнуть полной грудью.
Она никогда здесь не была. Да, видела иногда это место во сне, но реальность – это ведь совершенно другое. Правда, в данной ситуации никакая карта ей и не нужна – «Подкову-2», как и ее сестер-близняшек, можно невооруженным взглядом разглядеть практически из любой точки в центре города.
Больше на этом подземном змее Нина ехать не собирается, поэтому выбирает старый троллейбус с потрескавшимися боками. Она вновь устраивается в самом конце, на ободранном сиденье, и смотрит на огромный город, частью которого никогда не была.
В воздухе висит плотный аромат людских душ. Нина облизывается. Соблазн завлечь кого-нибудь в темный переулок и выпить до дна, а тушу потом запечь с травками в глиняном горшочке, силен, как никогда.
Но сильнее всего здесь пахнет другими существами, неживыми. Богами, их прислужниками, но особенно – потусторонними силами. Теней здесь так много, они так плотно набились между забывшими о добре горожанами, что прятаться от Нины им уже нет никакого смысла. Вот они и мелькают перед глазами, как кадры немого кино, быстро сменяя друг друга в ожидании финала.
А еще она, конечно же, чувствует его.
«Духом пахнет, – думает Йама, почти наслаждаясь этим осознанием. – Твоим духом, пастырь».
· 15 ·Бежала Лиска около лесу близко
На кладбище тихо. Душно, словно лето уже наступило. Лиза бесцельно бредет по кладбищенской тропинке и кончиками пальцев вытянутой руки касается то одного надгробия, то другого. Постороннему человеку может показаться, что она пришла повидаться со старыми друзьями, но на самом деле все не так. Она завидует.
Говорят, зависть бывает черная и белая. Если придерживаться этой градации, то зависть Лизы чернее черта, мрачнее грозовой тучи. Именно с таким отчаянием люди обычно хотят жить, а эта молодая девушка, несмотря на гладкость кожи и легкость движений, уже хочет умереть. Ну, не красавица, но не в этом же счастье, в конце концов.
«Была бы я здесь, – думает она, – лежала бы спокойно под одуванчиками и бархатцами, смотрела бы на небо, дышала бы влажной землицей».
Здесь Лиза ближе к своим предкам, чем за все свое существование. Эти люди, как и она, принадлежат прошлому, и ей отчаянно хочется перевести стрелки часов хотя бы на несколько минут назад.
– Эй, как тебя там?.. – раздается за спиной.
В человеческой шкуре так тепло и комфортно, что Лиза, позабыв о своей истинной сущности, вздрагивает от испуга. Там, где еще секунду назад никого не было, теперь стоит девчонка, явно моложе Лизиного тела на пару-тройку лет. Внешний вид у незнакомки, скажем так, интересный: яркий макияж, кожа чуть золотистая от искусственного солнца солярия, массивные сережки в виде черепков, целый ряд пушистых накладных ресниц и, конечно же, моментально притягивающее внимание серебряное кольцо в носу. В одежде девица, правда, не такая оригинальная: сверху – голубая ветровка простого покроя, снизу – джинсы- «бойфренды». Лиза такие в «Заре» на прошлой неделе мерила. Руки и часть шеи усыпаны разнообразными символами и иллюстрациями. Лиза прищуривается. С первого взгляда ей удается разглядеть лишь контуры раненого кабана и очертания тонкой змейки, словно браслет, обнимающей запястье.
– Прости? – осторожно переспрашивает Лиза.
Мало ли кто это. Может, местная наркоманка.
– Я спросила, звать-то тебя как? – Девица коротко дергает головой, и длинная челка шторкой опускается на правый глаз.
«Обычная неформалка, – успокаивает себя Лиза. – На кладбище и не таких психов встретишь». Только вот почему-то на этот момент она совершенно забывает о себе и о том, как сама выглядит на фоне древних памятников.
– А тебе какое дело?
Девица самодовольно цокает языком:
– А-а, вот как мы заговорили!
– Ты кто вообще такая? – не унимается Лиза.
Зачем с ней разговаривает, с этой сумасшедшей, сама не знает. Возможно, хочет отвлечься, вновь хотя бы ненадолго стать человеком.
– Я Марена, царица смерти. – Даже глазом не моргает.
Лиза выдавливает из себя смешок, но он выходит карикатурный, ненастоящий.
– Да, а я Афродита.
Марена не отвечает. Стоит и пялится на Лизу, совсем как строгий учитель в ожидании ответа класса на элементарный вопрос. Эта игра в гляделки продолжается маленькую вечность, пока Лиза не понимает, что что-то внутри начинает нестерпимо жечь.
– Ладно, я Лиза.
– Не-ет, – тягучая улыбка растягивается от уха до уха, – скажи свое настоящее имя.
Она хочет скрыть правду, молчать, крепко сжав губы в почти детском упрямстве. Только вот слово само собой юркой птицей вылетает изо рта:
– Мира.
– Хорошо, Мира, – расслабляется Марена, – вот мы и познакомились. Ходят слухи, ты тут собралась вершить свое правосудие. Так это правда или нет?
Сверху на Лизу будто выливают ушат ледяной воды. И она стоит перед этой девицей, совсем как когда-то давно стояла перед отцом: маленькая, слабая, одна против целого мира. Сейчас до нее наконец доходит, что в неформалке перед ней спрятана гораздо наиболее могущественная сущность из всех, что она когда-либо встречала.
– Не понимаю, о чем ты. – Только голос-то предательски дрожит, трещит, как тонкий апрельский лед.
Еще мгновение назад Маруська стояла у низенькой оградки, а теперь прижимается к Лизе вплотную. Нос к носу. Даже их дыхание становится общим.
– Да ладно, – шепчет богиня, – можешь хахаля своего обманывать, но меня не проведешь.
– Он меня поймал.
– Что? – не понимает Мара.
Лиза отступает на несколько шагов назад и начинает терпеливо объяснять:
– Обещал одно, а в итоге облапошил, понимаешь?! Привязал к себе, как ручную собачонку, шага в сторону сделать не дает. А я уж, раз оказалась в этом теле, хочу жить нормальной жизнью. Я цербер для него, понимаешь? Стерегу дорогую ему вещицу – и все. Как только все закончится, он от меня сам избавится, так что тут скорее вопрос в том, кто первый нарушит статус-кво.
– Ты хоть понимаешь, что творишь? – Только сейчас в светлых глазах Марены начинает проглядываться вековая мудрость, которая до этого упрямо скрывалась за пеленой земной оболочки. – Если без тебя здесь ничего не изменится, то без него мир превратится в хаос. Ты это осознаешь?!
– Мне все равно, – упрямо отвечает Лиза, и обе девушки понимают: это правда. – С ним для меня здесь все равно нет будущего.
Сейчас она скорее похожа на раненого зверя, загнанного в угол зубастым хищником. Больше сотни лет Лиза не то чтобы влачила жалкое существование – ее, можно сказать, вообще не было. Она сидела в кармане у своего «спасителя», словно подобранный на лесной тропинке ежонок, своими иголками не способный даже оцарапать.
Уставшая от разговора Марена садится на одну из обшарпанных лавочек у захоронения кого-то по имени «Леонид Мирный». Какая ирония, если учесть, что до мира им всем сейчас как пешком до китайской границы.
Хорошо, наверное, быть простым смертным! Живешь себе, погрязший в простых житейских проблемах: какую рубашку сегодня надеть, что приготовить на ужин, как жить, если тебе изменили. Ничего глобального, никакой ответственности. Живи себе тихо да умри спокойно. Наплоди целый выводок таких же, как ты, кто потом будет годами спрашивать себя, зачем он пришел на эту землю, и, не находя ответа, возвращаться к более простым вопросам: кого любить, кого ненавидеть, кого презирать и кому завидовать.