– Помогала сестре кота с дерева снимать, – отвечает Маруська.
– Так и скажи, что проспала. – Голос приятеля звучит немного обиженно.
– Да нет, я правда…
– Так, разговорчики! – вклинивается профессор Иванов. – Перышкин, Метелкина, а ну расселись по разным партам. Я вас знаю: весь экзамен будете языками чесать… Так, о чем это я?.. Да, на листках с задачами ничего не писать – для всех вычислений у вас есть черновики, которые, кстати, мы тоже сдаем. Слышишь, Боровицкая? Буду смотреть не только на ответ, но и на вычисления!
В этот холодный июнь студенты-третьекурсники чувствуют неизбежность скорого финала. Многим хочется заснуть одним прекрасным вечером и проснуться где-нибудь в августе на адлерском пляже, поедая мороженое и горячую кукурузу. И в отличие от укола сессия – отнюдь не быстрое «раз – и готово», а долгая и извращенная пытка.
Марусе она всегда нравилась.
– Ты не понимаешь, – как-то сказала она Пашке под конец первого курса, – именно в этом настоящая жизнь.
– В страданиях? – скривился Перышкин.
– Не-е-ет, – протянула Маруся с довольной улыбкой, – в ожидании, когда страдания закончатся. Сам подумай, вот религия тебе что обещает? Будешь терпеть сейчас – отдохнешь в раю. То же самое и во всех других областях. Работаешь сейчас – на пенсии отдыхаешь. Пока маленький – ждешь, когда наконец станешь подростком. Все подростки хотят взрослой жизни, независимости и вседозволенности. Взрослые же мечтают на кого-нибудь эту самую независимость переложить. Понимаешь? Путь к счастью не через страдания. Страдания и есть счастье!
– Ну ты завернула, Маш. В буддизм, что ли, ударилась?
– Да ну тебя, – на полном серьезе обиделась богиня.
Паша, может, про этот короткий разговор уже и забыл, а вот Маруся все никак не может отделаться от навязчивой мысли, заевшей пластинкой крутящейся у нее в мозгу. Что, если она не предназначена для той работы, что выполняет? Что, если все, что ее сдерживает сейчас, это страх перед братом?
Быть богиней смерти – это на самом деле скучно и утомительно. Несчастные случаи, самоубийства, болезни… Ничего привлекательного. А еще эта вечная бюрократия, которая порой, кажется, с ума может свести. Сначала список составь, потом запроси подпись у начальства; забери нужного человека, сверь имя со списком, получи еще одну подпись… Если повезет, еще и пастырь нагрянет и, как капризное дитя в магазине игрушек, потребует: «Отпусти его, потому что я так хочу». И попробуй с ним поспорить: себе дороже.
Поэтому в такие дни, как сегодня, Маруська просто наслаждается тем, от чего обычные люди бегут как от огня, – стрессом. Ей нравится чувствовать, как в ее смертном теле начинает бурлить кровь, как учащается дыхание и потеют ладони. Нравится искоса посматривать на Пашку и разглядывать его широкий лоб, густые, вечно нахмуренные брови и тонкие, будто паучьи лапки, пальцы. Сейчас Перышкин как раз задумался над тем, как решать задачу по эконометрике, так что ничто ей не помешает наслаждаться видом одногруппника.
Зачем вообще желать чего-то другого? Там, откуда Маруська родом, не смотрят сериалов, не едят пиццу, не играют в тупые игры вроде «бутылочки», не ходят на плохой фильм, чтобы потом всем рассказать, какой он плохой; не поют в караоке; не бегут марафон, чтобы на финише упасть счастливым и полумертвым; не дарят цветов, не играют в настольные игры, не составляют невыполнимых планов и не курят сигареты.
Только здесь, среди людей, Маруська впервые задалась вопросом: а какая, собственно, мотивация у других богов? Как какая-то мнимая «высшая цель» заставляет их быть на посту двадцать четыре на семь и никогда не ставить под сомнение существующую систему?
Что, если это они, а вовсе не люди, живут неправильно?
– Так, товарищи, сдаем работы! На счет пять перестаю принимать… Ой, какой я молодец, в рифму сказал! Боровицкая, а ну, цыц!..
Маруся без задней мысли сдает преподу пустой листок и тут же подлетает к Перышкину:
– Ну что, куда отмечать-то пойдем? А то мне надо в три уже кровь из носа быть у Озерковых. Денежки сами себя не заработают!
Пашка, как обычно, с недоверием смотрит на свою чересчур оптимистичную подругу:
– Долго ты еще у них собралась работать? Посмотри вон, Гошан уже устроился в хорошую фирму. Работает, как ты, всего полдня, а платят в два раза больше. И не надо возиться с кашами и подгузниками…
– Мои пацаны уже взрослые. Так что, куда-нибудь завалимся?
Парень хочет что-то сказать, но его перебивает другой их одногруппник, Серый:
– Эй, ты, татуированная!..
Невысокий, но порядком перекачанный Серый похож на неваляшку, которая никак не может найти точку опоры. Он чуть покачивается на пятках из стороны в сторону, засунув обе руки в бездонные карманы спортивок.
– Чего тебе, Серый? – спрашивает Маруська.
Пашка одновременно с ней выступает вперед, слегка загораживая подругу от качка.
– Тебе миллион раз сказали, что ее зовут Маша.
– А я слыхал, Маруська. – Серый по-хищному склоняет голову набок в ожидании ответа, чтобы вновь броситься вперед и не просто укусить, а сожрать целиком.
– Это для своих, – терпеливо объясняет Паша, – а для таких, как ты, – Маша. Или вообще Мария.
Серый недовольно цокает языком.
– Ну что, Марьюшечка, с курсачом ты мне когда поможешь?
– Никогда, – отвечает за Марусю Паша.
– Паш, прекрати. – Марена, к полному неудовольствию приятеля, выходит чуть вперед. – Слушай, Серый, ты, это, прости, но у меня тут кое-какие дела срочные наклевываются, так что на этот раз не помогу. Сорян.
Она хлопает ошалевшего Серого по плечу и проходит мимо него к выходу, оставив одногруппника подбирать с пола отвалившуюся челюсть. Как вот эта пипетка вообще посмела ему что-то такое ляпнуть? «Сорян».
Пашка догоняет Марусю уже тогда, когда она сворачивает на лестницу. Поудобнее перекидывает рюкзак на другое плечо и пытается схватить приятельницу за руку, но та ускользает, как сновидение, которое пытаешься вспомнить сразу после пробуждения.
– Марусь, погоди.
Но она уже мчится вниз по ступеням, катится, как брошенный кем-то мяч, то и дело натыкаясь на студентов и сотрудников университета, поднимающихся вверх. Всего несколько мгновений – и она уже скрылась среди чужих тел.
Паша останавливается посередине лестничного пролета и начинает недоуменно оглядываться, гадая, не свернула ли Маруська на втором этаже в столовую.
Она действительно там. Уже успела пристроиться на их обычном месте у окна и сосредоточенно изучает происходящее на улице.
– Ты куда убежала? – Пытаясь отдышаться, Перышкин плюхается на стул напротив, а рюкзак швыряет прямо тут же, на стол.
Маруська никак не реагирует.
– Маш, ну, в самом-то деле. Зачем ты вообще пообещала этому уроду помочь с курсачом? Заняться нечем? Так я тебе придумаю. Давай сходим на концерт Окси, если хочешь. У меня братан помогает с организацией, поможет билеты достать…
Он замолкает, когда Маруська наконец поворачивает голову и смотрит на него пристально, внимательно. Раньше он как-то не замечал, до чего у нее странные глаза: не просто голубые, а колючего ледяного цвета.
– Серому вообще-то недолго осталось, ты в курсе?
Не сразу понимает, что ляпнула. Откуда Пашке вообще такие вещи знать? Вот он и пялится на нее расширенными от удивления глазами.
– У него, что… Того?.. Рак? – тихо спрашивает он, будто это что-то неприличное.
«Да нет, обычная операция по удалению аппендицита. Хирург траванется лапшой из китайского ресторана, а там ведь очередь, каждое операционное время на счету. Вот и вырезали, можно сказать, с закрытыми глазами. Осложнения. Угаснет за пару недель», – про себя отвечает Марена, но вслух, конечно же, говорит совсем другое:
– Я имею в виду, следующий год последний, все – и больше никогда его не увидим. Мне не трудно, Серому приятно…
Пашка обеими ладонями загораживает лицо.
– Чего-чего ты там бормочешь? – не удерживается от смешка Маруська.
– Да так. – На свет вновь появляется заметно покрасневшая физиономия Перышкина. – Ты не перестаешь меня удивлять. Ты кто – мать Тереза? С детьми она сидит, сирым и убогим пишет курсовую… По выходным случайно одноногих собачек не выгуливаешь? А, я уже забыл! Кошака они с сестрой с утра с дерева снимали!
– Паш, сарказм уверни, – добродушно советует Маруська. – Я такой же человек, как и все, со своими комплексами и недостатками.
Приятель ожесточенно мотает головой.
– Не-ет, – протягивает он, – ты – богиня. Выходи за меня замуж, Марусь? Вот прям щас. Я, конечно, пока не финансовый директор, но, сама знаешь, в цифрах шарю хорошо. Через пару лет максимум буду уже прилично зарабатывать.
Марусино сердце с треском раскалывается на две неровные части. Она понимает, что это шутка, но все равно не может удержаться от того, чтобы представить совместное будущее с этим лопоухим пареньком. Со временем он научится стильно одеваться, отрастит небольшую бородку, и девчонки со скоростью узревших блестяшку сорок будут слетаться на его широкие плечи. Только вот все это будет уже без нее.
– О чем задумалась?
– Да так, – Маруся пожимает плечами. – Есть что будешь? Харчо или окрошку? Я плачý.
Пашка задорно, широко улыбается, как делал всегда, когда хотел поднять ей настроение.
– Обижаешь, мать! Ты глянь, какая жара стоит на улице. Конечно, окрошечку.
Есть в этих простых вещах какая-то необъяснимая магия. Мелодичный звон посуды из кухни, ритмичный стук ложек, синий шум из голосов и мягкого смеха. Если бы это было возможно, она жила бы так каждый день.
Она бы вставала, как делала это в последние годы, со стоном отшвыривая будильник и на ощупь ища тапочки. Ехала бы в час пик в метро, ощущая не запах пота и утреннее раздражение, а вдыхая жизнь. Она бы дышала этими людьми, их живыми, настоящими проблемами. Их надеждами, разочарованиями, планами и провалами. Она бы крепко обнимала тех, кому она не нравится, потому что это хотя бы означало, что она здесь. Что она все еще здесь.