Мыслю только «инако никак не можно сию орду привести в состояние, кроме того, что надобно всех противных старшин искоренить и иных переказнить, а иных послать в дальние городы; а ежели-де стариков противных всех уходить, а вместо их определять повелено будет указом из малодых, то будет оным определенным малодым старшинам великой страх, а доброжелательным — покой».
Великий страх — и покой. Покой — и великий страх. Вот о чем всей душой мечтал не только Абулхаир-хан. Об этом, а не о чем другом просили в своих мыслях многие, очень многие люди в Великой Степи — пришел бы кто-нибудь и навел великий страх. Может, тогда и наступит долгожданный покой.
— И еще одно… — Абулхаир посмотрел прямо в глаза Тевкелеву — Не забудь про город в устье Ори. Без него ничего не получится.
— Не забуду, — с чистой душой ответил Тевкелев. — Умирать буду, а про это — не позабуду.
Быстро уехать не получилось — надо было дождаться Букенбая. Без поддержки его людей нечего было и думать выбраться из забурлившей кипятком в казане Степи.
Батыр не заставил себя ждать и появился уже на третий день. Тевкелев объяснил ему план Абулхаира — хочет, мол, хан, отправить его в Уфу до приезда казахов из Средней орды, а с ним посылает «сына своего Эрали-салтана, да брата своего, Нияз-салтана. И на то Букенбай-батыр говорил, что он, Абулхаир-хан, сие здумал очень умно. И он, Букенбай-батыр, с ним, Тевкелевым, к Е. И. В. отправит своего племянника, а брата своего Худай-Назара отправит проводить ево, Тевкелева, до Уфы».
Ни о чем большем нельзя было и мечтать. Если кто и мог довести маленький отряд до русских земель без потерь, то только Худай-Назар-мурза, один из лучших степных дипломатов, обладавший громадным авторитетом и большим политическим весом, который обеспечивали маячившие за его спиной сабли букенбаевских людей. Очень кстати было и то, что Худай — Назар лишь несколько месяцев назад вернулся из Уфы, куда благополучно доставил «репатриантов с Арала» — отпущенных каракалпаками башкир — лучше него о сегодняшнем состоянии дороги на Уфу просто никто не знал.
Чтобы не тянуть, отправление назначили на утро.
Вот оно, все! Скоро все закончится. Закончится эта жизнь в круглом доме из войлока. Закончится сон на полу и еда с расстеленной на земле кошмы. Закончатся праздничные пиры, начинавшиеся мелко нарубленным мясом в бульоне, и заканчивающиеся жареной конской ногой, «а другого никакого кушанья не бывает, и напитку кроме кобыльева молока, також верблюжьева и овечьева, не бывает же». Закончится бесконечное «бя-я-я-я-я-я-я» баранов и всхрапывание коней. Закончится кислый запах выделываемых кож и вонь не мывшихся никогда людей. Халаты уступят место мундирам, а бесконечную горизонталь степи сменит привычная вертикаль каменных петербургских домов.
Завтра. Уже завтра.
Но вечером в юрту без спроса вошел Таймас, и тихо сказал:
— Беда, посол. Башкиры ханских и букенбаевских людей порезали.
Хаос. Великий Хаос, царствовавший в Степи, хохоча над тевкелевскими надеждами, опять заступил ему дорогу.
Глава 31Отъезд
Позже стали известны подробности. Уфимский воевода полковник Кошелев отправил к Тевкелеву с письмом гонца — жившего в Уфе казаха Бараша. Его сопровождали еще двое казахов, но уже не уфимских: один — ханский человек, другой — служитель Букенбая-батыра. Эти двое были проводниками, сопровождавшими до Уфы обоз с русским посольством, отправленным Тевкелевым на родину.
На свою беду посланцы напоролись на большую — сабель в 80 — банду башкир, которые ездили отгонять казахских лошадей, но вернулись без добычи и оттого были особенно злы. Встретившуюся им легкую добычу они довольно быстро поймали, причем невредимым остался только Бараш — остальные были ранены копьями. У связанных пленников отобрали что было, и решили уже прикончить, но тут раскричался онемевший было от страху Бараш.
Он вопил дурным ослиным криком, что у него важные письма от уфимского воеводы к Тевкелеву, и еще он сопровождает важных людей, а если с ним что-нибудь случится, то и Тевкелеву в степи конец придет. А это русский посол, а не кто-нибудь, вы же, башкиры, сами российские, что же вы творите-то, люди!
Услышав о Тевкелеве, вести о котором не смолкали в Степи уже больше года, башкиры остановились. «И стали говорить башкирцы, что убить их досмерти и грабить не надобно, понеже ежели их убить до смерти и потом переводчику Тевкелеву учинитца худо, то их, башкирцов, уфинской воевода перевешает».
Какое там подданство?! «Воровскими» башкирами руководил совсем иной мотив — страх. Великий Страх, еще не пришедший в Степь, но уже маячивший в отдалении, напомнил о себе Хаосу.
И тот принял вызов.
Смешно, но именно в этом мелком и незначительном эпизоде, как в капле воды, отразилась вся та борьба Свободы и Порядка, которая будет бушевать в Степи как минимум два столетия. Не случайно этот эпизод Тевкелев описал в своем дневнике во всех деталях.
«И все башкирцы от них отстали, токмо один башкирец Нагайской дороги Бурзянской волости Акчигит, несмотря ни на кого, стал их вязать и саблею на них много раз рубить кидался; и говорил он, Акчигит, что он не боитца ни от кого, и нихто его не повесит, а ежели Тевкелев пропадет, инде о том не тужит; и стал-де бить их, Абулхаир-хана и Букенбай-батыря людей и посланного от уфинского воеводы, смертным боем. И видя такое ево, Акчигитова, азарничество, протчие башкирцы тайным образом посланного от воеводы уфинского Бараша упустили, то оной башкирец Акчигит Абулхаир-хана и Букенбай-батыря людей убить до смерти не смел, токмо ограбил их».
И вот теперь эти трое израненных бедолаг наконец-то добрались до родных стойбищ. Добрались, надо сказать, в самый неподходящий момент — все и без того были на нервах, противостояние прорусской и антирусской партий из-за отъезда Тевкелева достигло пика, и полыхнуть могло в любой момент, от малейшего пустяка. А тут — такой повод!
Хорошо, что оба вождя «русской партии» сориентировались сразу же. «Абулхаир-хан и Букенбай-батыр заказали людем своим накрепко, чтоб они о том киргис-кайсакам никому не объявили для того, чтоб не было к отъезду переводчика Тевкелева какое помешательство от кайсаков, и не велели они людем своим битыми казатца, пока переводчик Тевкелев из Киргис-кайсацкой орды отъедит».
Вот только Абулхаир, когда соратники опять расходились (в какой уж раз за этот бесконечный день), не удержался, подошел к Тевкелеву и спросил прямо: «Киргис-кайсаки прежде люд был вольной и ни от кого страху не имели, и в подданстве ни у кого не были, для того-де они делают пакости; а протчие киргис-кайсаки есть многие добрые люди, а года два или три придут и все в постоянство; а башкирцы-де, сколько лет в подданстве российском, и туг-де пакости делают».
И что было на это сказать Тевкелеву? Умотавшийся за день до предела, он лишь пробормотал что-то невнятное и неубедительное: мол, наверное, башкиры за воровскими казахами гнались, а тут им эти три казаха попались — вот они и сорвали злость. Впрочем, Абулхаир разговор длить не стал — человеку завтра выезжать в очень трудный путь, что его беседами донимать?
Но наутро никуда Тевкелев не уехал.
Потому что на рассвете к стоянке Тевкелева подъехал большой отряд враждебных казахов во главе с Тянгри-Берди.
В степи ничего скрыть нельзя — любой слух летит по ней, как на крыльях. «Противные» казахи высказали все Абулхаиру напрямик. Мол, мы знаем, что ты отпускаешь Тевкелева. Нет, хан, так не пойдет — после того, что натворили башкиры в Среднем жузе, надо и Тевкелева, и всех состоявших при нем башкир отдать туда на размен. Так будет честно — пусть они сидят там ясырями, пока башкиры не вернут всех пленников. А если ты, хан, башкиров с русскими выше своих соплеменников ставишь и Тевкелева отпустишь — не жить тебе, хан, после этого среди нас. Да и просто — не жить.
И последнее. На сегодня люди назначили курултай — будем решать, что делать дальше. Ты там, конечно, будешь, но очень бы хотелось увидеть там Тевкелева и послушать, что он скажет — если, конечно, ему есть что сказать. Ну, а если не появится — значит, сказать ему нечего. Тогда все понятно и вопросов нет.
Глядя вслед удаляющемуся отряду, Абулхаир медленно произнес:
— Ехать тебе туда нельзя, Мамбет. Я лисью шкуру поставлю против заячьего хвоста — не выйдешь ты оттуда живым. И не ехать нельзя — не поехать это заранее расписаться в поражении, после этого можно и не дергаться, никто труса слушать не будет.
— А что же делать? — поинтересовался посланник. И увидел, как губы хитрого хана изогнулись в улыбке.
— Таймаса вместо себя пошли. Он башкир — кому, как не ему, за грехи башкиров ответ держать? Он знаменитый батыр, он вместе с нами с джунгарами воевал, его слава впереди него бежит. Его многие знают, многие уважают, поэтому обязательно выслушают. И убивать его точно не будут — какой в этом прок, если ты живой останешься?
Так они и сделали.
Провожая друга на собрание, которое могло стать для него последним, смертельно уставший человек долго молчал в ответ на вопрос: «Так как же все-таки мне там говорить?». Молчал, думал, а потом, наконец, изрек:
— Только не вздумай к ним подлаживаться и пытаться им угодить. Говори то, что думаешь, поперек говори. Не бойся их задеть, говори так, как говорит человек, за которым стоит необоримая сила. Помни — большую вольность можно победить только великим страхом.
И — ничем другим.
Таймас вернулся на следующий день и все рассказал о собрании.
Как всегда на казахских курултаях, все началось с криков и обвинений. Все кричали о нападении башкир и о том, что Тевкелева с людьми надо держать в заложниках, пока башкиры не вернут пленных. А Таймас пускай едет в Башкирию и передаст налетчикам, что казахи ждут ясырей, и до тех пор Тевкелева никто не увидит.
На что Таймас ответил, что никуда он не поедет. В Казахскую орду он приехал, сопровождая Тевкелева, и обратно уедет вместе с ним же. И лучше примет здесь смерть, чем вернется один.