— Да, логично.
— Значит, нужна экранировка: или скваммеров, или пространства, в котором происходит работа. Что бы выбрал ты?
— Но ведь металл скваммеров — тоже экран.
— По-видимому, его недостаточно.
— Скваммеры, конечно.
— А мне кажется, наоборот. Экранировать скваммеры — значит фактически изготовить их заново: работа тонкая и фасонная. А рабочее пространство…
— Проще. Но куда больше!
— Объем — не страшно. Земля готова помочь, чем угодно, только бы работа не прекращалась. Но тут все нуждается в расчете. Ты поможешь?
— Помогу, — согласился Кедрин.
— Хорошо. Тогда завтра — начинаем. А пока я пойду.
— Погоди, — сказал Кедрин. — А что ты будешь делать сейчас?
— Мечтать, — сказал Холодовский.
— О ком?
— Ни о ком. О городах.
— Тянет на Землю?
Холодовский качнул головой.
— Когда я состарюсь и не смогу строить корабли — лет через девяносто-сто, — я построю город. Чудесный город на берегу океана. Это будет город для старых монтажников и пилотов. Для тех, кто строил корабли и летал на них. У нас будут свои корабли, и умирать мы будем в океане, а не в постели.
— На Земле нет больше бурь.
— Разве я стану строить город на Земле? Есть один океан в мире: океан пространства — времени. Здесь, на его берегу я и построю город.
— Я думаю, — сказал Кедрин, — до таких городов еще далеко.
— Нет, — проговорил Холодовский, — близко. Они рядом, эти города. Я уже вижу их огни.
— Что же, — сказал Кедрин. — И об этом можно мечтать…
— Можно, — сказал Холодовский, уходя.
5
Он мечтает о городах. А о чем теперь осталось мечтать тебе? О победе над запахом? Об этом можно размышлять. Но мечтать…
На Земле в таких случаях идут гулять.
Ну что же, неплохая мысль…
Кедрин вышел в коридор. В нем был фиолетовый сумрак позднего вечера. Но чем дальше от каюты уходил Кедрин, тем ярче становилось освещение. Около кают-компании был уже день. А в соседнем коридоре, куда он заглянул, стояла ночь. Люди отдыхали в своих каютах, и, наверное, как и на Земле, только наиболее одержимые поиском, те, у кого решение было уже близко-близко, оставались в своих лабораториях, и для них смена суточных циклов превращалась в пустой звук.
Завтра сдадут планетолет. Наверное, сразу же заложат большой корабль. «Длинный», как здесь говорят. Работать придется еще раза в полтора больше. Лабораторные проблемы будут отложены — замрут приборы, застынут в сосудах реактивы, в кабинетах и студиях спутника останутся недописанные книги, полотна, незаконченные скульптуры. Люди забудут, что они — ученые, конструкторы, художники. Останутся только монтажники. Только таким образом можно спасти людей. Каждый пожертвует чем-то.
Да, Холодовский прав.
Кедрин остановился у входа в кают-компанию. Здесь была зелень, деревья росли прямо из тугого пластикового пола, под ними были расставлены столики. Кедрин прикинул: если придет пополнение, тут станет тесновато. Неудивительно: спутнику уже много лет, а кораблей будет строиться, пожалуй, все больше.
В одном углу кают-компании играла музыка, люди то плавно, то резко, порывисто двигались в танце. Откуда-то доносилась песня; в ней были грусть и непреклонность — грусть о Земле и непреклонная воля уходить все дальше от нее, потому что иначе не может человечество.
Мысли постоянно возвращаются к одному и тому же. Ирэн… Но ты ведь обещал, да и сам решил, что это сейчас — самое правильное: не только не разговаривать с нею, но пока даже и не думать о ней. Это помешает делу, помешает спасению людей…
Кедрин опустился на свободный стул, утвердил локти на столе, запустил пальцы в волосы и слегка сжал ладонями голову. Так было удобнее; обычно в минуты самой напряженной работы мысли голову чуть стискивал шлем Элмо, и теперь это ощущение стало нужным. А сейчас следовало подумать.
Что же это? Извечный конфликт между личным и общественным? Он издавна служил темой для разговоров и сомнений. Личное и общественное — и побеждает общественное. Такова схема, и все происходит по схеме, так? Но ведь глупо — приносить что-то в жертву схеме.
Личное. Ты — личность, Ирэн — тоже, и Велигай… Но, как ни странно, мы трое — это не три личности. Это уже общество, потому что слишком многими нитями каждый из нас связан с человечеством. Никто из нас даже в самых личных делах не может действовать таким образом, чтобы результаты не отражались на жизни общества. Потому что человек един, он не делится на человека для себя и человека для общества. Человек — животное общественное, это знали еще древние, им принадлежит эта формулировка.
Значит, даже в таком вопросе надо исходить из интересов общества?
Погоди; но ты — тоже общество. Значит, блюдя свой интерес, ты все равно заботишься и о других? Так?
Кедрин поморщился. Раздававшиеся вокруг голоса временами нарушали его сосредоточенность, вторгались в нее. Почему понадобилось размышлять именно здесь, а не в одиночестве, не в каюте?
Он поднял голову. По соседству говорили о том, что утвержден проект экспериментального корабля совершенно нового типа и, как только ребята будут вытащены с «Гончего пса», начнется работа над этим кораблем, и уж так или иначе ему не миновать рук монтажников. Возле самой двери спорили о космометрии пространства в связи с недавней работой Аль-Азаза «Об истинной геометрии плоскости», и кто-то был согласен с утверждением об эволютной природе того, что мы называем плоскостью, а другой возражал….
Все это было интересно, и еще интереснее было, когда речь заходила о людях на орбите Транса, из уст в уста передавались слова их сообщений, излучавших спокойствие и надежду, и произносилось имя Герна, забросившего на время свою гравиастрономию и усевшегося на связь с «Гончим псом» — Герна, который никогда в жизни не признавал ничего, кроме астрономии и — кораблей, бывших его руками, как гравителескопы были глазами. Кедрин немного удивился тому, что даже этот самый Герн должен был нести дежурство по спутнику. Но, очевидно, такой здесь порядок.
Что же все-таки будет с ним, с Кедриным? Логика, кажется, завела в тупик. Итак? Что делать?
Пожалуй, самое лучшее — не делать ничего. Пусть Ирэн решит сама. Кажется, у нее есть такое право?
Безусловно. Но это, вроде бы, не совсем честно. Ведь там, на острове, да и на глайнере тоже, ты заметил нечто в ее взгляде… Признайся: заметил? То самое, что и заставило тебя пуститься за ней в погоню.
Да, заметил. Иначе меня бы здесь не оказалось.
Значит, ты знаешь, каково будет ее решение.
Кедрин кивнул сам себе; ему хотелось радостно улыбнуться.
Погоди радоваться. Значит, предоставляя решить ей самой, ты просто перекладываешь на ее плечи ответственность за все. А сам хочешь остаться в стороне. Эх, эх, Кедрин…
В конце концов, ты же не видел ее пять лет. И остался жив. Конечно, временами было не по себе…
Ну и что? Может быть, раньше это было и не совсем по-настоящему. Зато сейчас — да.
Путаешь, блуждаешь в трех соснах. Где же твоя логика? Думай последовательно. Ты и Велигай — равноправны. У вас равные права. А обязанности? Обязанностей у него больше. Он обязан спасти людей, потерпевших крушение на орбите Транса. А ты? У тебя нет такой обязанности, потому что обязанности налагаются на каждого в соответствии с его возможностями.
Значит, у него больше прав. Как ни странно, при всем равноправии вы сейчас не равны.
Никто не может заставить тебя отказаться от чего-то. Никто, кроме тебя самого. Но ты — можешь. Вправе. И даже — обязан. Это та твоя обязанность, которая уравняет тебя с Велигаем.
Только ты сам.
Ну, вот все и стало ясным. Решение принято. Меркулин похвалил бы тебя за последовательное и беспристрастное мышление.
Осталось довести рассуждение до конца. Раз выбор сделан и ты не станешь даже пытаться увидеть Ирэн, следовательно…
Следовательно, тебе здесь нечего делать. Ведь только ради этого ты приехал сюда.
Время уезжать. У тебя есть еще неделя; проведи ее где-нибудь на планете. А потом — возвращайся в институт и принимайся за работу. Недавно у тебя возникли сомнения в правоте Учителя. Но, как видишь, он всегда оказывается прав.
Особое звено? Ну, ты там принесешь меньше пользы, чем — объективно — вреда.
Пошли, Кедрин, пошли.
Он встал и прощальным взглядом окинул кают-компанию. Все так же сидели люди, все так же звучали их негромкие голоса.
В следующий миг они загремели, потом сжались, стихли, провалились в небытие. Кедрин почувствовал, как сердце рванулось, забирая ход, развивая невиданные ускорения… Все вокруг стало синим. Ирэн выбралась откуда-то из самого угла и медленно пересекла кают-компанию. Она шла к выходу. Кедрин проводил ее взглядом. Затем ноги сами понесли его. Он догнал Ирэн за углом. Он забыл все и помнил лишь, что нашел ее.
— Я провожу тебя…
Она испуганно, как показалось Кедрину, взглянула на него. Хотела что-то сказать, но промолчала.
Они шли, куда-то поворачивая, спускаясь; Кедрин спотыкался, налетал на углы. Он молчал. Потом Ирэн остановилась. Она взялась за ручку двери, и, кажется, это придало ей уверенности.
— Я пришла, — сказала она. — Уходи.
Он ничего не ответил; просто стоял, сжимая ее руку.
— Уходи, — повторила она. Дверь открылась сама по себе — или, может быть, Ирэн бессознательно нажала на ручку. Кедрин ступил за нею.
— Уходи же!..
Каюта кружилась, будто танцевала вокруг них.
— Ирэн…
— Нет. Нет. Ты не знаешь…
— Ирэн!..
— Нет… Милый, нет…
Иногда слова произносят, уже не помня их значения.
Глава шестая
1
На орбите Трансцербера все росли и росли рулоны записей, катушки лент с дневниками ученых. Обрабатывать полученные материалы было некогда, сейчас шла пора накопления. Выводы последуют потом — если… А если нет, то их сделают другие.
Такая возможность предусмотрена. Ориентированная на Землю ракетка-разведчик, набитая материалами, уйдет в момент, когда поле тяготения Транса возрастет до критического. После этого, конечно, будут сделаны новые наблюдения, но дойдут ли они до Герна и других ученых — утверждать с полной определенностью уже нельзя.