ужие, артиллерию, снаряды, броневики, бронепоезда, вооружились сами и вооружили тех, кто за ними последовал… Это была победа духа над материей, одна из самых чудесных побед, которые когда-либо были одержаны. В самом деле, каждый непредвзятый военный историк согласится, что спасение добровольцев весной 18-го года — подлинное чудо, а для христианина — несомненная милость Божия».
Узнав о блестящей победе адмирала Ушакова на Корфу, Суворов воскликнул: «Как жаль, что я не был на Корфу хотя бы мичманом». Полагаем, что узнав о невероятном подвиге Белой Гвардии, Суворов так же мог воскликнуть: «Как жаль, что я не был в ледяном походе хотя бы поручиком».
И это было только начало. Вся история Белой Гвардии — это летопись невероятного, летопись русской боевой славы. 1-й корпус Кутепова, состоящий из четырех именных полков, в наступлении от Донбасса до Харькова разбил и перемолол 59 красных полков и ещё много всего по мелочи, например 5 бронепоездов. При этом состав белых войск не уменьшился, а наоборот — увеличился по мере побед и притока добровольцев. В Харькове Корниловский, Дроздовский и Марковский полки были развернуты в дивизии.
И опять продолжалось невозможное. Однажды первый полк Марковской дивизии был окружен шестью большевистскими полками, но раскидал их, разбил, взяв множество пленных и трофеев. Подобным фактам не было числа.
Про Белую Гвардию иногда спрашивают, почему она проиграла, а разумнее было бы спрашивать, как она вообще могла появиться и каким образом ей удавалось сражаться целых три года? Валерий Шамбаров приводит цифры соотношения белых и красных войск: «Март-апрель 19-го пик побед Колчака, у него — 130 тыс., в это время у Деникина — 60 тыс., у Юденича — 10 тыс. В Красной Армии — 1,5 млн. Сентябрь-ноябрь 19-го, пик побед Деникина: у него 150 тыс., у Колчака — 50 тыс., у Юденича — 15–20 тыс., у Миллера — 20 тыс. В Красной Армии — 3,5 млн.»
Итак, общая численность белых войск в самые лучшие периоды едва переваливала за 200 тыс., которые действовали к тому же разрозненно, без возможности переброски войск. Красная армия быстро перевалила за 3 млн., при этом большевики могли перебрасывать войска куда и сколько хотели. Кажется невероятным, что белые в таких условиях так долго сражались и побеждали.
Красные просто задавили белых тупой темной массой, которую поставили под ружьё насильственными, репрессивными, порою откровенно карательными методами, которых белые не могли себе позволить, потому что были людьми. При таком раскладе говорить о полководческом таланте всех этих Фрунзе и Буденых просто бессмысленно. Какое тебе надо искусство, если у тебя десятикратное превосходство над противником? Белые сражались по-суворовски: не числом, а умением. Красные сражались по-большевистски: не умением, а числом. И всю свою историю «непобедимая Красная армия» сражалась только так — заваливая противника труппами своих солдат.
История Русской Армии — это история Белой Гвардии. Красная армия к русской военной истории отношения не имеет, русские ни когда так позорно не воевали.
Казачество. Утраченные иллюзии
Однажды мне довелось съездить на Дон с нашими казаками. И вот на повороте к станице Вешенской мы увидели памятник Григорию Мелехову. Памятник хороший, походили вокруг, полюбовались. А я всё думал: кому и чему этот памятник поставлен? Если литературный персонаж удостоился памятника, значит он воплощает в себе что-то важное, значимое. Так что же символизирует образ Григория Мелехова? Вспомним, как там всё было, в «Тихом Доне».
Сначала Григорий пошёл к красным. Потом — Донское восстание, и он оказался у белых. Потом опять переметнулся к красным, а потом подался к зеленым. Запутался человек и через это настрадался. Можно посочувствовать, но где тут герой, который стоит памятника? Разве что это памятник страданиям донским казаков. Но донцы не по разу предали всех, кого только могли. Их страдания стали следствием их предательств. Можно простить казаков, но возвеличивать…
А недавно прочитал воспоминания одного донского старика, который ещё помнил казаков, воевавших в гражданскую. Он рассказывает о судьбе одного казака, который воевал ещё в германскую войну. Он с братьями покинул фронт, изменив присяге государю. Старик-отец за это своих сыновей чуть не проклял. Потом этот казак воевал у белых, а во время новороссийской эвакуации переметнулся в доблестное буденовское воинство, безо всякого стыда предав теперь уже белых. И вот вернулись они с фронта «красными героями» и назвали свой колхоз именем Буденого, чтобы была возможность к вышеозначенному Буденому за помощью обращаться. А потом этот казачек, дважды предатель, сильно обеспокоился тем, что где-то кажется сохранилась пара бумаг, которые он, когда служил у белых, «подписал в качестве подполковника». Даже своим не сказал прямо: «у белых я был подполковником», а вот так, криво: «подписал в качестве…» А ведь когда к красным переметнулся, клятвенно их заверил, что у белых служил рядовым. Пронесло, не разоблачили, но страху натерпелся… Так вот в книге этот шустрый перебежчик — самый что ни на есть положительный персонаж. Автор воспоминаний, похоже, даже не осознает, что прославляет предателя, он лишь хочет рассказать, как трудно было казакам выживать. Вот и вся казачья мораль: выжить любой ценой, вовремя переметнуться на сторону победителя. Сегодня мы буденовцев шашками рубим, а завтра мы к Буденому на поклон ходим.
Офицеры-добровольцы вспоминали, как уходили из-под Ростова в Ледяной поход через донские станицы. Они, голодные и оборванные, шли почти на верную смерть, а из-за плетней на них презрительно поглядывали сытые, самодовольные казаки. Донское воинство, прекрасно обмундированное и вооруженное, не в одну сотню тысяч человек, поглядывало на офицериков, как на дурачков, которых красные не сегодня — завтра порубят в лапшу.
Донцы тогда были уверены, что обо всем договорятся с большевиками, и воевать им не зачем. С красными у них были отношения по принципу: «Мы не трогаем вас, а вы не трогаете нас». А правит ли Россией православный царь или безбожный Ленин, им было решительно безразлично. Когда-то царь считал казаков своей «надёжей и опорой». Откормленные и обласканные государем, гордые своими привилегиями, они смотрели на царя преданными глазами. Но стоило трону пошатнуться, как они о царе больше и не вспоминали. Вдруг оказалось, что в казачьих областях совершенно отсутствуют монархические настроения, и во всей России не найти таких противников монархии, как казаки. А ведь как красиво звучал донской гимн:
Всколыхнулся, взволновался
Православный Тихий Дон
И послушно отозвался
На призыв монарха он.
Проблему с гимном казаки решили за пять минут, попросту заменив слово «монарха» на слово «свободы». Такая вышла комедия — казаки стали республиканцами.
Но самое удивительное в том, что они и русскими себя не считали. Сейчас в это трудно поверить, но вспомним шолоховский «Тихий Дон», где есть такой эпизод. Некий агитатор, выступая перед казаками, говорит:
— А вы знаете, что казаки произошли от русских?
— Полно брехать, казаки произошли от казаков, — отвечают ему возмущенные станичники.
Уж Шолохов — то знал, о чем писал. Казаки не только не считали себя русскими, но даже мысль о том, что казаки произошли от русских, казалась им оскорбительной. На русского крестьянина, на «мужика» казак всегда смотрел с нескрываемым презрением. Мысль о том, что область Всевеликого Войска Донского — это часть России, была им не близка и не понятна. Если в сердце казака и жил патриотизм, то это был патриотизм кубанский или донской, а на Россию они смотрели, как на другую страну.
Донской атаман Каледин, насмотревшись на своих казачков, не выдержал позора и застрелился. В предсмертном письме он писал: «Казачество идет за своими вождями до тех пор, пока вожди приносят ему лавры победы, а когда дело осложняется, они видят в своём вожде слабого представителя своих интересов и отходят от него».
Но за всё в этой жизни надо платить, и плата за предательство бывает ужасна. Красные, едва появившись в казачьих областях, устроили там такой лютый геноцид, что вскоре вспыхнули казачьи восстания. Эти восстания вдохнули новую жизнь в Белую Гвардию, но это, откровенно говоря, не вызывает чувства благодарности, на Россию казакам было по-прежнему наплевать, они защищали только свои хаты. С каким презрением атаман Краснов называл белогвардейцев «странствующими музыкантами». Он, очевидно, вообще не мог понять, зачем и за что эти офицеры проливают кровь в тысячах километрах от своих родных домов? Донцы готовы драться только за Дон.
На Москву казаки идти не хотели, они лишь позволили себя уговорить, но сражались не охотно. В их примитивном сознании Дон и Москва ни как не были связаны между собой, они не в состоянии были понять, что если не освободить Москву, то и на Дону мира не будет. Ну то есть они конечно кое-как это понимали, но им было не интересно. Сражаясь на Дону, они много и увлеченно грабили, постоянно возами возили домой награбленное добро, а по мере удаления от дома грабеж становился бессмысленным, на себе-то ведь много не унесешь. И зачем тогда нужна казаку такая война? И к победам они не сильно стремились, а уж когда начались поражения, казакам стало совсем неинтересно. Казаки были великолепными прирожденными воинами, но тут все увидели, что нутро-то у них слабовато.
Белый генерал Улагай писал: «Донские части, хотя и большого состава, совсем не желают выдерживать самого легкого натиска противника». Историк Гражданской войны И.М.Ходаков с горечью констатировал: «Мы не дерзаем судить казаков. Отдельные их части храбро сражались, но именно вследствие их нежелания воевать (в первую очередь кубанцев) красные и одержали победу».
Вспоминая лютое большевистское расказачивание, когда красная свора буквально утопила Дон и Кубань в крови, очень важно удержаться от злорадства: вот не хотели воевать, так и получили. Но это урок, господа. За всё надо платить.