Почему казаки были такими? А давайте вспомним, откуда казаки взялись. На Дон бежали «жулики, бандиты, воры всех мастей». Потом они получили от государя амнистию за обещание защищать рубежи России. Получили и землю, и множество привилегий, потому что вояками были отменными, и государь сильно на них надеялся. И они служили государю, пока он был силен, но в душе оставались такими же разбойниками и грабителями. В этой среде не было понятия о чести, о долге, о патриотизме. Они знали только свои шкурные интересы. Казачья масса за крайне редким исключениями всегда имела психологию очень приземленную, низменную. Им было выгодно служить — они служили, им было выгодно предавать — они предавали, ни секунды не думая и вообще не осознавая, что делают нечто постыдное.
Конечно, массы, которыми движут лишь самые низменные интересы, есть везде, всегда и у всех, и у великороссов в том числе. Но специфика казачества в том, что у них и элита была такой же безыдейной, как и основная масса. Казачье офицерство ни чего общего не имело с классическим русским офицерством. Русский офицер, даже если он был родом из крестьян, был воспитан на рыцарских представлениях о чести, это был человек как правило образованный, с достаточно широким кругозором, чаще всего — с идеями, даже если и с дурацкими. Русский офицер по сравнению с солдатом имел другие ценности, жил в другом мире.
Казачий офицер ни чем принципиально не отличался от рядового казака. Получив офицерские погоны, он, как правило, продолжал оставаться всё тем же необразованным военизированным земледельцем. Помните, Григорий Мелехов ушел на войну рядовым казаком, а вернулся подъесаулом (по-нашему говоря — капитаном). И что изменилось в его жизни? Да ровным счетом ни чего, лишь малость прибыло уважения со стороны станичников. Представить себе Мелехова, который книжки читает, невозможно, и впаривать ему что-то насчет офицерской чести было бы вообще нелепо. Интересы казачьего офицера четко ограничивал плетень. Что было ждать от этих слегка окультуренных разбойников, которые любую войну воспринимали традиционно как поход «за зипунами»? Вот потому казаки так и остались чужими в Белой Гвардии, которая и возникнуть не могла без крепкого идейного ядра, без офицеров, для которых долг и честь были превыше всего. Подполковник Гиацинтов писал: «Только выполнение своего долга заставляло человека идти почти на верную смерть. Но мы так были воспитаны». А казачьи офицеры были воспитаны по-другому, и над белогвардейцами им было просто смешно.
В наше время «казачья романтика» побуждает к созданию каких-то нелепых казачьих формирований едва ли не во всех регионах России, включая те, где казачества отродясь не бывало. Но в казачестве на самом деле нет ни какой романтики, это была прослойка, основанная исключительно на шкурных интересах и чуждая какого бы то ни было патриотизма.
Впрочем, и мне довелось по началу поддаться некоторому очарованию современного казачества, стоило увидеть на плечах офицеров погоны царского, а не сталинского образца. А как бывало гаркнет атаман: «На молитву шапки долой», так у меня прямо душа трепетала, казалось, что попал в старый русский мир, оказался среди православного воинства, которое так выгодно отличается от современной российской армии. Но это была иллюзия, и сейчас мне очень неловко за то, что не сразу это понял. Казачки наши — ряженные, в лучшем случае — реконструкторы, не имеющие ни малейшего представления о духе старой русской армии.
Помню, возвращаемся с казаками с Дона, они в автобусе выпили, что нормально, вот только песни заголосили какие-то не те, что-то про «сотню юных бойцов из буденовских войск». Когда остановились и вышли покурить, я подошёл к одному из них и сказал:
— Господин есаул, если я ещё раз услышу, как вы поете красноармейские песни, я буду обращаться к вам «товарищ есаул».
— Так нельзя обращаться, — решил поправить меня знаток казачьих традиций.
— А как к тебе ещё обращаться, если ты тут большевистскую пропаганду развел?
— Я больше не буду, — дурашливо ответил есаул, постаравшись всё свести в шутку, против чего я не стал возражать.
Между тем, этот есаул — потомок донских казаков, и вот для него-то казачество как раз и не бутафория. Просто ни чего не изменилось. Донцы — всё такие же буденовцы, а если встречаются среди них поклонники атамана Шкуро, так Шкуро от Буденого только погонами и отличался.
Часть III. Неоконченное послесловие
Если бы белые победили
Когда у генерала Маркова спросили, каким он видит будущее России, Сергей Леонидович ответил: «Большевиков мы свергнем, конечно. Дальше, вероятно, будет диктатура — на год, быть может больше, быть может меньше. Затем будет созвано Учредительное собрание или Земский собор — называйте, как хотите. Этот-то земский собор и установит у нас форму правления. Мне лично думается, что у нас будет конституционная монархия».
Прагматичный ум генерала схватил суть проблемы — если бы белые победили, в России со всей неизбежностью на некоторое время пришлось бы установить диктатуру. Если бы белые генералы передали власть очередному временному правительству, страна просто вернулась бы к состоянию на март 1917 года, то есть к состоянию хаоса и распада. Страну, взбудораженную и развращенную до самых глубин, можно было умиротворить только железной рукой.
Нет сомнения в том, что большевизм, как государственная власть, рухнул бы сразу же, как только Деникин вошёл бы в Москву. Но большевизм, как явление социально-политическое, а особенно, как явление психологическое, пришлось бы ещё долго искоренять, между тем парламентская говорильня могла только усугубить ситуацию. Большевизм пришлось бы выжигать каленым железом, к чему оказалось неспособным ни царское, ни временное правительство. Ради спасения страны пришлось бы проявить жестокость, значительно превосходящую столыпинскую, да и белогвардейскую, потому что альтернатива этому была только одна — бесконечное продолжение гражданской войны.
Стоило выгнать большевиков из Кремля, они уже перестали бы восприниматься как власть, и не могли бы уже проводить насильственных мобилизаций, то есть приличной армии уже не могли бы собрать, а вот партизанить они могли до бесконечности. Без железной руки страну захлестнула бы волна махновщины, к которой могли бы примкнуть и Чапаев, и Шкуро — все сколько-нибудь харизматичные народные вожаки. Россия оказалась бы отдана на растерзание тысяче атаманов.
Спасти от этого могла только диктатура, причем, диктатура именно военная, то есть Белая Гвардия после победы должна была сохранять власть в своих руках, не отдавая её пока ни кому. Без этого и Учредительное собрание было бы не провести. Откровенно говоря, страшно даже представить, каким могло быть это собрание. Изо всех щелей повылезали бы разного рода гучковы и милюковы, сдобренные к тому же савинковыми, да ещё слегка припадочными героями гражданской войны, славными победителями большевиков. Все орали бы друг на друга, ни кого не слушая, более озабоченные не формированием новой власти, а выяснением отношений, и сыпали бы оскорблениями, и рвали бы друг другу бороды, и вносили бы законопроекты, один безумнее другого. Парламентская мразь, уже однажды погубившая Россию, принялась бы по новой её губить. А лучшие белогвардейцы, проливавшие за Россию кровь, смотрели бы на это и ужасались: «Разве за это мы воевали?»
Нет, ситуация отнюдь не была бы безнадежной, но учредительным процессом надо было управлять, жестко его контролировать, причем не для предрешения его результата, а для того, чтобы придать ему продуктивную форму. Над парламентской говорильней должны были постоянно нависать «вежливые люди» в золотых погонах, олицетворяющие волю диктатора.
А у диктатуры есть один очень большой недостаток — её характер сильно зависит от характера диктатора. Диктатура требует наличия человека, уникального по своим личным качеством. В монархическом государстве всё так уравновешено, что оно не утратит своей жизнеспособности даже при несостоятельном монархе, в демократическом — в общем-то тоже. Но если диктатор несостоятелен, то и диктатура не состоится. Тут нужен был человек железной несгибаемой воли, огромной государственной мудрости и безупречной личной честности. А был у белых такой человек?
Вопрос о грядущем диктаторе белые, собственно говоря, уже предрешили, провозгласив адмирала Колчака верховным правителем России. Во всех белых армиях адмирала признали в этом качестве. Так что, стоило прогнать Ленина из Кремля, его место автоматически занял бы Колчак. А справился бы адмирал с такой грандиозной задачей? Нет. Не возникает ни малейших сомнений в том, что на роль диктатора Александр Васильевич совершенно не подходил.
Твердой волей он обладал, большевиков во всяком случае вешал без малейшей сентиментальности по принципу: «Или мы их, или они нас». Но диктатору потребовалось бы воля иного свойства, позволяющая быть непреклонным не только с врагами, но и с соратниками. На это он совершенно не был способен. Адмирал был очень внушаем и слишком нервозен. И государственной мудростью Колчак не обладал даже в малой степени, политические убеждения имел весьма расплывчатые, если не сказать, что он вовсе их не имел. Колчак был хорош на капитанском мостике с биноклем. Как командующий сухопутными силами он показал свою несостоятельность, как правитель — тем более. До революции Колчак явно и пяти минут не размышлял над вопросами государственного управления и чувствовал себя в этой сфере, как рыба на суше. Из необходимых диктатору качеств он обладал лишь безупречной личной честностью, но этого было мало.
При этом белые вовсе не ошиблись, избрав Колчака верховным правителем. Лучшей-то фигуры и правда не было. Деникина на эту роль бессмысленно было даже примерять, хотя Антон Иванович и полководцем был прекрасным, и в политических вопросах разбирался куда лучше Колчака. Но всем известная деликатность Антона Ивановича, его скромность, доходящая до застенчивости, его неяркость, ни когда не позволили бы ему стать фигурой политической, да он на это и не претендовал. Не говоря уже о демократических иллюзиях Деникина. Заняв Москву, Антон Иванович стал бы терпелив