ошению к России и в самом деле изменится.
Сохранилась фотография — Власов в лагере военнопленных в Виннице. В гимнастерке без знаков различия, с ежиком едва отросших волос, с оттопыренными ушами… Стоит, заложив руки за спину… Вид у него очень мирный, почти не отличим Андрей Андреевич от какого-нибудь сельского учителя. Но это — на первый взгляд… Стоит присмотреться, и замечаешь горькие складки в уголках плотно сжатых губ. Да что складки… Все мышцы лица словно бы окаменели, взбугренные в судорогах страшной мыслительной работы.
Это страшная фотография. Она даже страшнее той, что сделана во дворе Лефортовской тюрьмы 2 августа 1946 года. Из-за круглых ободков очков смотрят на нас глаза человека, еще не решившего ничего, еще не понявшего, что ему делать и как жить дальше… Смотрят прямо на нас, уже знающих: на что этот человек решится и что будет делать дальше…
10 сентября 1942 года Власов подпишет свою первую листовку, составленную с помощью отдела «Вермахт пропаганда».
«Есть только один выход… — будет сказано там. — Другого история не дает. Кто любит свою родину, кто хочет счастья для своего народа — тот должен всеми силами и всеми средствами включаться в дело свержения ненавистного сталинского режима, тот должен способствовать созданию нового, антисталинского правительства, тот должен бороться за окончание преступной войны, ведущейся в интересах Англии и Америки, за честный мир с Германией».
А потом будет знаменитое выступление в Смоленске, где Власов объявит, что свергнуть Сталина должны сами русские и что национал-социализм навязан России не будет, поскольку «чужой кафтан не по русскому плечу».
И будут триумфальные поездки по прифронтовым городам — Пскову, Гатчине…
Агитация Власова встревожила Москву. И это понятно. Под угрозой оказалась сама возможность пусть и ценою бесчисленных жизней русских, украинцев, белорусов, но поддерживать в населении ужас перед немцами. Видимо, поэтому и начинается с сорок третьего года — до сих пор о судьбе Власова молчали — мощная антивласовская пропаганда.
Столь же отрицательно отнеслись к попытке Андрея Андреевича Власова подредактировать национал-социалистическую идею и в Берлине.
Гитлер был взбешен теми политическими выводами, что делали военные из выступлений Власова. Ясно и четко было объявлено, что никакой Русской освободительной армии создаваться не будет и все выступления плененного генерала — лишь пропагандистский ход, рассчитанный к тому же не на жителей оккупированных территорий, а на действующую советскую армию. Власовское турне было немедленно прервано. Власова перевезли в Берлин, существенно ограничив его деятельность.
Впрочем, трудно было ожидать иной реакции Гитлера. Как мы уже говорили, по отношению к России, к русским, фашизм ни в чем не отличался от большевизма.
Какая-то горькая ирония ощущается в том, что, создавая свое детище, Комитет освобождения народов России и Русскую освободительную армию, Власов, по сути дела, повторяет свою карьеру в Красной Армии. Только когда В. Штрик-Штрикфельд знакомит Власова с Хейди Биленберг, только когда, отчасти и через свою новую жену, начинает завязывать Власов отношения с высшим эсэсовским руководством, только тогда, после встреч с Гиммлером, и обретает наконец реальность его проект.
Как верный сын своей Родины я добровольно вступаю в ряды вооруженных сил Комитета освобождения народов России; перед лицом своих земляков я торжественно клянусь, что буду честно, до последней капли крови сражаться под командованием генерала Власова за благо моего народа против большевизма…
Это слова из присяги, текст которой был утвержден 16 апреля 1945 года.
Эти слова, страшные своими последствиями для тех, кто произносил их, добровольцы РОА говорили меньше чем за месяц до капитуляции Германии… Говорили, обрекая себя вместе со своим командующим на страшный крестный путь в большевистских тюрьмах и лагерях… И их были не единицы, а десятки тысяч, даже и тогда, меньше чем за месяц до капитуляции Германии.
Ответственность за десятки тысяч солдат своей Русской освободительной армии — тоже на совести Андрея Андреевича Власова, и не о них ли думал он, когда:
— Именем Союза Советских Социалистических Республик Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством генерал-полковника юстиции Ульриха в закрытом судебном заседании в городе Москве тридцатого, тридцать первого июля и первого августа 1946 года рассмотрела дело по обвинению…
Руководствуясь статьями 319–320 УПК РСФСР, Военная коллегия Верховного суда Союза ССР приговорила:
…всех подвергнуть смертной казни через повешение…
звучали слова приговора.
Не этих ли солдат видел Андрей Андреевич Власов, когда неловко накинутой петлею очки сдвинуло и хлопотавший с петлей энкавэдэшник сорвал их с бывшего генерала?
Не за этих ли солдат и молился бывший семинарист Власов, когда выбили из-под его ног скамейку, и сразу резко вверх дернулись кирпичные стены и тут же словно бы упали вниз — когда не стало никаких стен вокруг, только небесная синь, только проплывающее внизу облачко…
И все-таки, думая сейчас о судьбе солдат РОА и судьбе генерала Власова, что-то удерживает нас, чтобы объявить их дело, их загубленные ими самими жизни абсолютно бесполезными для России. Мы знаем, что после войны Сталин сумел все-таки остановить русофобскую истерию, пытался тогда Сталин — это невозможно отрицать — и остановить геноцид русского народа. Эта передышка для России оказалась недолгой. Уже при Хрущеве вновь начинает разрастаться правительственная русофобия. Но ведь была эта передышка, и она многое определила для страны. И возможно, что, принимая свои, крайне непопулярные в полит-бюровско-цековских кругах решения, думал И. В. Сталин и о Власове, о той, как по мановению волшебной палочки, возникшей в самые последние дни войны многотысячной Русской освободительной армии…
Наверное, многие будут возмущены сделанным мною предположением. Что ж… Это еще один повод, чтобы задуматься, почему русские книги и русские исследования не объединяют нас, русских, а служат лишь поводом для разъединения нас. Странно это и очень грустно.
МАРШ МЕРТВЫХ КОМАНД
Мужество Валентина Пикуля
Недавно Антонина Ильинична Пикуль, вдова Валентина Саввича Пикуля, показала мне найденное в архиве писателя стихотворение. Называлось оно «Марш мертвых команд».
Кто посмел тосковать о суше?
Забудьте думать и не горюйте.
Номер приказа… Секретно… Слушай…
Всем, всем, всем, кто похоронен на грунте…
Валентин Саввич Пикуль никогда не публиковал при жизни своих стихов, если не считать песенок, которые распевают, например, герои его романа «Три возраста Окини-сан». И я нарушаю установленную писателем традицию только потому, что как-то удивительно точно перекликаются образы стихотворения с моими сегодняшними мыслями о Пикуле.
Проходим мы морем Баренца,
И Черным, и Белым, и Балтикой,
Нам уже никогда не состариться,
Никогда нам не мерзнуть в Арктике.
Поднявшись над палубной кровлей,
Мы год уж который подряд
На волнах, пропитанных кровью,
Проводим привычный парад…
Сейчас отчетливее, чем раньше, видишь, что Пикуль, — это не только десятки увлекательных книг, но и образ жизни, судьба, в которой с годами все явственнее проступают очертания русской судьбы.
И, как приказано, — в полночь
Мы поручни трапов на ощупь хватали.
Тонули мы молча, падали молча
И молча всплывали, всплывали, всплывали…
В. С. Пикуль никогда не жил легко. Он сам говорил, что после 1968 года «много лет проплывал в страшной «зоне молчания», как плывут корабли в чужих водах, чутко вслушиваясь в эфир, который сами они не смеют потревожить своими позывными».
«Не смел потревожить…» — здесь, конечно, для красоты слога. Никогда, даже в самые трудные годы, не поддавался Валентин Саввич страху. Во всю силу в эфире десятилетий застоя звучал его голос. Правда, слышали его не только свои, но и враги. И били, били по Пикулю из орудий всех калибров.
Сейчас много написано, как травили у нас А. И. Солженицына, Б. Л. Пастернака… Пикуля травили по-другому. Само имя его вызывало у представителей нашей образованщины шок. Да и как было реагировать иначе, если все романы Пикуля безоговорочно были объявлены второсортной литературой, если даже прикосновение к ним грозило оставить несмываемое пятно на репутации: а в самом деле, уж не черносотенец ли ты? Право же, такая травля — еще страшнее открытых гонений… Люмпен-интеллигенция оказалась ничем не лучше люмпен-пролетариата…
Так, в разрывах тяжелых снарядов, в густых клубах клеветы, и шел по водам десятилетий застоя корабль Валентина Пикуля. К нему боялись приближаться. Близкие друзья предавали его, но сам Пикуль оставался неуязвим…
Кажется, тогда и заговорили вдруг, что секрет успеха пикулевских романов обусловлен не талантом Пикуля, а просто пробудившимся у наших сограждан интересом к истории…
Как-то даже неловко объяснять нелепость подобного утверждения. Да, бесспорно, интерес к истории рос. Но разве Пикуль монопольно работал в историческом жанре? Конечно нет. Одновременно с Пикулем на ниве беллетристики трудились десятки, сотни других писателей…
Это очевидное противоречие своих рассуждений противники Пикуля не замечали или старались не замечать. Признавая популярность писателя, они всегда уточняли, что это «дешевая популярность», соглашаясь, что созданную Пикулем историю не перепутаешь, не заменишь никакой другой, обязательно добавляли, дескать, это «история для бедных»…
Разумеется, читатели Пикуля чаще всего не замечали возводимых на их пути к книгам писателя критических заграждений. Сам Пикуль — увы — не замечать организованной против него кампании не мог. И вот неуязвимый, казалось бы, корабль Пикуля начали сотрясать взрывы мин замедленного действия. И рвались они внутри самого корабля.