Люди против нелюди — страница 7 из 91

Глава десятая

Ночь с 28 на 29 апреля 1922 года для петроградских чекистов выдалась хлопотливая.

21.45. Выписан ордер на арест священника Степана Ивановича Зенкевича.

21.50. Выписан ордер на арест протоиерея Павла Антоновича Кедринского.

22.05. Выписан ордер на арест священника Николая Викторовича Чепурина.

22.50. Выписаны ордера на аресты Леонида Дмитриевича Аксенова и Юрия Петровича Новицкого.

23.00. Выписаны ордера на аресты Сергея Ивановича Бычкова, Константина Михайловича Секетова и протоиерея Василия Александровича Акимова.

23.15. Выписан ордер на арест архимандрита Сергия.

23.20. Выписаны ордера на аресты настоятеля Пантелеимоновской церкви Николая Георгиевича Дроздова и священника Николая Гермогеновича Ладыгина.

23.25. Выписаны ордера на аресты настоятеля Исаакиевского собора Леонида Константиновича Богоявленского, Павла Андреевича Демченко, Геннадия Федоровича Чиркина.

24.00. Выписаны ордера на аресты Ивана Михайловича Ков-шарова и Владимира Николаевича Ордовского…

Аресты продолжались всю ночь. Привозившие арестованных оперативники получали новые ордера и ехали по новым адресам. К утру стало понятно, что берут членов правления Общества православных приходов. Почему Станислав Адамович Мессинг выбрал эту организацию для завершения своей «операции по работникам культуры» — неясно, но совпадение дат — 26 апреля в Москве начался судебный процесс по делу о сопротивлении изъятию церковных ценностей — наводит на определенные предположения.

Как мы помним, в письме В. И. Ленина указывалось, что нужно провести процессы в Москве и Петрограде… Московское ГПУ такой процесс подготовило, петроградское же, занятое разработкой плана переворота в Православной Церкви, ленинское указание как бы и подзабыло. Григорий Евсеевич Зиновьев, очевидно, обратил внимание товарища Мессинга на это обстоятельство. Он подчеркнул, что негоже колыбели мировой революции пренебрегать указаниями вождя мирового пролетариата. Станислав Адамович, разумеется, ошибку исправил. Сразу после замечания Зиновьева распорядился произвести аресты. Поскольку создавать контрреволюционную организацию дело хлопотное и ненадежное, решили в качестве таковой использовать общество, существующее на самом деле.

Подготовку процесса поручили следователю Губревтрибунала Ф. П. Нестерову. В воскресенье, 30 апреля, он приступил к делу. Первым на допрос был вызван председатель Общества православных приходов Юрий Петрович Новицкий.

Арест застал Юрия Петровича врасплох. Что помимо спасения собственной души самое важное для православного человека? Работа… Семья… Когда сотрудники ГПУ уводили Юрия Петровича из дома, они унесли с собой его так и не завершенную «Историю русского уголовного права», главный научный труд профессора Новицкого.

Оксана Георгиевна рассказывала много лет спустя, что за несколько дней до ареста заболела корью. В ночь на 29 апреля металась в жару и смутно запомнила, как в комнату заходил проститься отец. За его спиной, в светлом проеме двери, темнела фигура военного. Кроме дочери Юрию Петровичу нужно было проститься и с хозяйкой квартиры — Ксенией Леонидовной Брянчаниновой, с которой они собирались в ближайшее время обвенчаться…

Кажется, если бы и специально так делалось, невозможно было более неудачно для Новицкого подгадать с арестом. Остановленный на последних страницах научный труд… больная дочь, которую он должен оставить у женщины, так и не ставшей его женой…

Ни дочери, ни невесты Юрию Петровичу уже не суждено будет более увидеть. 12 августа после отчаянных хлопот Ксении Леонидовне удастся получить разрешение на свидание с женихом.

Но не будет и этого свидания…

В ночь с 12 на 13 августа Юрия Петровича Новицкого расстреляют. И еще два дня будет ждать Ксения Леонидовна и четырнадцатилетняя Оксана Георгиевна свидания…

Что это? Чудовищная бюрократическая ошибка или заведомая циничная ложь? Вероятнее последнее. После 12 августа перестали принимать передачи и для митрополита, и для архимандрита Сергия, и для Ивана Михайловича Ковшарова. Объясняли, что всех четверых увезли в Москву. На самом деле все четверо уже были зарыты в безымянной могиле где-то невдалеке от станции Пороховые по Ириновской железной дороге.

Арест застал Юрия Петровича Новицкого врасплох… Но внутренне, духовно Новицкий оказался готов к страшной неожиданности. В Евангелии сказано: «Бодрствуйте, ибо не знаете ни дня ни часа, когда приидет Сын Человеческий». Святой Георгий Новицкий и являет нам пример этого «бодрствования». Ни растерянности, ни тени смятения не сумел обнаружить в нем следователь Нестеров, проводивший первый допрос по делу петроградских церковников. От этого допроса многое зависело, и Нестеров старался.

Он был опытным следователем и свою паутину начал плести осторожно, не давая опомниться подавленному — так казалось Нестерову — Новицкому.

Первый допрос был о правлении Общества православных приходов.

— Когда было собрание, на котором обсуждался вопрос о помощи церковными ценностями голодающим? — небрежно, как бы между делом, спросил Нестеров.

— Специального собрания, посвященного исключительно помощи голодающим церковными ценностями, у нас не было… — ответил Новицкий. — Этот вопрос поднимался на одном из заседаний, но решения мы не выносили. Было просто рекомендовано, чтобы все церкви приняли все меры к сбору золота, серебра, денег и продуктов. Правление выразило также пожелание, чтобы владыка переговорил по этому поводу с благочинными.

— А церковная Комиссия помощи голодающим, в которой вы председательствуете, какие принимала решения?

— Такие же… Только председателем той комиссии является митрополит, а не я.

— Ну хорошо… — сказал Нестеров. — Расскажите мне о собрании, состоявшемся в день событий на Сенной площади…

— В день событий на Сенной площади у нас не было никакого собрания.

— А накануне, до событий были?

— До событий, конечно, были… Было, например, собрание правления, где в присутствии товарища Канатчикова обсуждался вопрос о помощи голодающим…

— Когда правление получило сведения о событиях на Сенной площади? — перебил Нестеров. — В тот же день или позже?

— В этот день правление официально никаких сведений не получало. Сведения были получены через несколько дней и неофициально. Я лично узнал о событиях на Сенной площади на улице…

— От кого?

— Сейчас уже не помню… Приблизительно через дней восемь— десять в правлении стало известно, что на Сенной площади никакой комиссии не было и события там носили явно провокационный характер…

Столь же малоуспешным для Нестерова оказался и второй допрос Новицкого, из которого следователь узнал массу полезных сведений о структуре Общества. Выяснил, что оно состоит из пастырского, богослужебного, хозяйственного, певческого, организационного отделов. Кроме того, Новицкий рассказал Нестерову, что Общество работает над проектами: «1. Общей исповеди; 2. Причащения без исповеди; 3. Отмены поминовения на сугубой ектенье на литургии; 4. Упорядочения сборов на нужды храмов; 5. Регистрации прихожан и согласования приходских уставов с действующим законодательством…»

Сведения эти, несомненно, были чрезвычайно интересными и, перечитывая протоколы допросов Новицкого, невольно досадуешь на следователя, что он ограничился сухим перечислением тем, поднятых Новицким. Хотя, с другой стороны, понятно, что сам Нестеров, оформляя протоколы допросов, тоже испытывал сильную досаду. Ответы Юрия Петровича не давали ни малейшей зацепки для связи деятельности Общества с инцидентами, имевшими место при изъятии церковных ценностей.

Впрочем, похоже, что в первые недели мая начальство не особенно-то и давило на следователя Нестерова. Подготовка процесса пока не являлась главным направлением работы петроградских чекистов. Хотя, надо отдать товарищу Мессингу должное, и этого направления петроградские чекисты не упускали. Основной состав правления Общества православных приходов был уже арестован и рассажен по петроградским тюрьмам, за оставшимися на свободе членами правления шла настоящая охота.

Глава одиннадцатая

В Клину на платформе купили утренние московские газеты. В газетах, еще пахнущих свинцовой краской, — приговор. Александр Николаевич Заозерский, Александр Федорович Добролюбов, Христофор Александрович Надеждин, Василий Павлович Вишняков, Анатолий Петрович Орлов, Сергей Иванович Фрязинов, Василий Иванович Соколов, Сергей Федорович Тихомиров, Михаил Николаевич Рохманов, Мария Николаевна Телегина и Варвара Ивановна Брусилова были приговорены к расстрелу.

— Что же они делают?! — нервно воскликнул Введенский, едва дочитав статью об окончании процесса над московскими церковниками.

— Серьезная организация… — спокойно ответил Красниц-кий. — ГПУ, Александр Иванович, шуток шутить не будет.

— Ах, Владимир Дмитриевич! — досадливо сморщился Введенский. — Нам же такое дело предстоит совершить! Разве можно его так начинать?!

— Начальству виднее, Александр Иванович… — оглаживая свою бородку, певуче проговорил Красницкий. — А мы что? Мы будем делать то, что прикажут…

— Ах… — сказал Введенский и выбежал из купе. Постоял на вагонной площадке, нервно ломая пальцы, снова вернулся в купе.

Там священник Евгений Белков, прихлебывая из стакана чай, доказывал Красницкому, что столь жесткий приговор произведет на публику очень невыгодное впечатление и, конечно же, в результате это осложнит положение обновленцев, сотрудничающих с ГПУ.

— Вы что же, отец Евгений, в ГПУ шли, чтобы народную любовь завоевать? — насмешливо спросил Красницкий.

Введенский только взглянул на его умное, слегка курносое лицо и сразу почувствовал нестерпимую духоту. Потеснив Белкова, он полез открывать окно. Но и зашуршавший газетами поездной ветер не разогнал духоты в купе.

— Отец Александр! — укоризненно сказал Красницкий. — Закройте окно. Читать же невозможно!

Введенский ничего не ответил. Оставив окно открытым, снова выбежал на вагонную площадку.

Вжавшись в уголок, дрожал псаломщик Стефан Стаднюк, которого везли, чтобы представить «демократическое низшее духовенство». Он так и не сказал за всю дорогу ни слова, а сейчас, подъезжая к Москве, оробел совсем…

На бывшем Николаевском вокзале Александра Ивановича Введенского встречала двоюродная сестра. После первых вопросов о здоровье сестра заговорила о своем муже, московском адвокате.

— Ах, Александр! Ты не понимаешь, что ты делаешь! — сказала она, нервно заламывая руки. — Ты работаешь на большевиков…

Ты разрушаешь Церковь, а Церковь, как говорит Лева, должна сокрушить большевиков… Понимаешь? Я не верю, Александр, ни в какую Церковь, но я должна тебе сказать, что тоже записалась в приход и даже уже причащалась в этом году, хотя для меня это все равно что выпить чаю. Ответь мне: ты понимаешь, Александр, что ты делаешь?

Введенский начал объяснять, что лучше этот вопрос обсудить дома, а не здесь, на платформах вокзала.

— Нет-нет! — испуганно запротестовала сестра. — К нам сейчас нельзя, Александр. У Левы сейчас такая клиентура, что они Бог знает что подумают, если увидят тебя у нас…

— Полноте вам! — пришел на помощь Введенскому Владимир Красницкий. — У нас нумера в гостинице заказаны. Устроимся там, а после и обсудите все.

Сестра Введенского, работавшая до революции директором гимназии, облегченно вздохнула. Облегченно вздохнул и Введенский. Слава Богу, что в ГПУ позаботились о гостинице…

Все приведенные нами диалоги выстроены на основании воспоминаний участников обновленческого десанта в Москву. Использованы здесь и рассказы самого Александра Ивановича Введенского. Стремясь сохранить для истории все подробности церковного переворота, Введенский не забыл и о разговоре с сестрой. Но вот последующие дни он описывал, так сказать, более конспективно…

«Когда я был в Москве, там только что прошел суд над церковными людьми. Когда я подъезжал к Москве, в Клину я прочитал газеты, в которых рассказывалось об 11-ти приговоренных к расстрелу священниках… Когда мы приехали в Москву, там было непередаваемо нервное настроение. Приговор вынесен. Москва волнуется. Близкие осужденных на смерть… обращаются к нам… пойдите, попросите за приговоренных к расстрелу. Мы пошли. Мы были во всевозможных инстанциях, где можно и где, может быть, и нельзя, мы подавали всюду бумаги с просьбой простить этих осужденных. Нам заявили: да, лично вас, такого-то, другого, третьего мы знаем… мы вам верим, но все-таки… все-таки засвидетельствуйте на бумаге, что вы осуждаете… всякую гражданскую борьбу с государством. Так как мы стояли и стоим на этой же точке зрения, мы охотно письменно засвидетельствовали это, подали заявление. Переговоры продолжались. Нам представители власти и дальше сказали: церковь как церковь будет существовать, церковь как политическая организация существовать больше не будет. Если угодно, переговорите об этом с головой вашим, с патриархом Тихоном. Мы поехали к патриарху Тихону…»

Вот так, несколько смущаясь и путаясь, повествовал Введенский о событиях трехнедельной давности в своем знаменитом докладе, прочитанном 4 июня во Дворце им. Урицкого. Отметим сразу, что ни о каком экспромте, конечно, не могло идти и речи. Вся операция по организации переворота в Церкви тщательно готовилась Мессингом в полном соответствии с директивой, сформулированной Л. Д. Троцким еще 30 марта: «Сегодня же надо повалить контрреволюционную часть церковников, в руках коих фактическое управление церковью. В этой борьбе мы должны опереться на сменовеховское духовенство… Чем более решительный, резкий, бурный и насильственный характер примет разрыв сменовеховского крыла с черносотенным, тем выгоднее будет наша позиция… Мы должны, во-первых, заставить сменовеховских попов целиком и открыто связать свою судьбу с вопросом об изъятии церковных ценностей; во-вторых, заставить довести их эту кампанию внутри церкви до полного организационного разрыва с черносотенной иерархией…»

Скажем также и о том, что Введенский явно преувеличивал свои хлопоты за осужденных. Во ВЦИК просить за осужденных ездил епископ Антонин. Это ведь отчасти благодаря «экспертизе» Антонина на процессе и был вынесен столь суровый приговор…

Но вот насчет того, что питерским обновленцам пришлось в эти дни побывать «во всевозможных инстанциях, где можно и где, может быть, и нельзя», Введенский нисколько не преувеличил.

9 мая, в понедельник, группа Введенского прибыла в Москву. В тот же день с ними беседовал ответственный работник ГПУ Евгений Александрович Тучков.

Хотя группу и готовил опытный чекист Мессинг, но Тучков с этого момента брал руководство операцией на себя и хотел еще раз все проверить. Поэтому не будем удивляться, что Введенскому пришлось письменно «засвидетельствовать свою точку зрения». В силу особой тонкости натуры Александр Иванович воспользовался здесь, так сказать, эвфемизмом и подписку о сотрудничестве с ГПУ стыдливо назвал «своей точкой зрения». Хотя, может быть, и нет тут никакого эвфемизма. Может, в этом сотрудничестве и состояла точка зрения Введенского.

Когда с необходимыми чекистскими формальностями было покончено, приступили к настоящей работе. Надобно было «географически» несколько расширить обновленческое движение. Кое-какие наработки в ГПУ уже были, но Тучков предложил использовать и обновленческие связи самого Введенского.

С подготовленными ГПУ священниками из Саратова — Николаем Русановым и Сергеем Ледовским никаких проблем не возникло, а вот связи Александра Ивановича Введенского сразу дали сбой. Старый знакомый Введенского, настоятель московской церкви Девяти мучеников Дмитрий Боголюбов, категорически отказался от встречи с ним.

Трудно, как пишут авторы монографии «Очерки по истории русской церковной смуты», продвигались и переговоры с епископом Антонином Грановским. По великой широте своей натуры — один рост его чего стоил! — епископ Антонин легко откликался на просьбы ГПУ, но сейчас, когда его так лихо «подставили» на процессе, повел себя очень сварливо.

— Слышал про ваши подвиги да и про вас лично! — перебил он Владимира Красницкого, вознамерившегося поведать о новой идеологии обновленчества. Потом повернулся к Введенскому и начал откровенно изучать большевистско-чекистскую внешность Александра Ивановича. — Правду говорят, что вы от колена Иесеева? — наконец спросил он.

— Что вы, владыко… — вымученно улыбаясь, ответил Введенский. — Я — русский дворянин.

— Это ты-то — русский дворянин?! — расхохотался ему в лицо Антонин.

— У меня отец был директором гимназии… — пояснил Введенский.

Услужливость и необидчивость обновленческого вождя понравилась епископу Антонину. Прощаясь, он милостливо ущипнул Александра Ивановича за щеку. Синяк этот Введенский долго носил потом на щеке, но это и была единственная полученная обновленцами награда. Никакого соглашения с епископом Антонином заключить не удалось. Он объявил, что «резервирует» свою позицию.

— Как вас следует понимать, владыко? — спросил Красницкий.

— А так и понимай! — с высоты своего роста (Антонин любил рассказывать, что он на два вершка выше Петра Первого) ответил епископ. — Посмотрю, как дела пойдут…

Так, в безуспешных и весьма унизительных хлопотах, и шли дни этой недели, на конец которой назначено было произвести переворот.

С большим трудом Введенскому удалось уговорить присоединиться к ним лишь настоятеля церкви на Лубянке Сергея Васильевича Калиновского. И то… Взамен Калиновский потребовал, чтобы новое движение было переименовано в честь издаваемого им журнала «Живая церковь»…

Так готовились к исторической пятнице, 12 мая, Александр Иванович Введенский, Владимир Дмитриевич Красницкий, Евгений Белков и присоединившийся к ним в Москве Сергей Васильевич Калиновский.

Святейшего патриарха Тихона тоже старательно готовили к исторической пятнице. Тут уже были задействованы все силы ГПУ…

Глава двенадцатая

Последний раз видели патриарха 5 мая, когда он появился в Политехническом музее, чтобы дать свидетельские показания на процессе московских церковников. Корреспондент «Известий ВЦИК» Марк Кривицкий весьма недобрыми глазами разглядывал там патриарха Тихона.

«— Следующего свидетеля, — роняет приказ председатель тов. Бек.

В дверях слева, откуда красноармейцы пропускают свидетелей, появляется плотная духовная фигура, ничем не отличающаяся от прочих батюшек, фигурирующих на суде… Окладистая, но довольно редкая борода, седой волос на голове. Лицо розово-благодушное, старчески слезящиеся глаза. Поступь мягкая, и сутулые полные плечи…»

Мы приводим этот фельетонный портрет Святейшего патриарха только потому, что здесь вопреки авторскому замыслу в силу плохого знания русского языка Марку Кривицкому случайно удалось найти очень емкую формулировку: плотная духовная фигура. Во всяком случае, эта формулировка точно подходит к тому ощущению, которое появляется, когда читаешь стенограмму допроса патриарха…

Обвинитель. Вы признаете, что церковное имущество не принадлежит церквам в смысле иерархического их построения по советским законам?

Св. патриарх Тихон. По советским законам — да, но не по церковным.

Обвинитель. Ваше послание касается церковного имущества. Как же понимаете вы — с точки зрения советских законов законно ваше распоряжение или нет?

Св. патриарх Тихон. Что это?

Обвинитель. Ваше послание…

Св. патриарх Тихон. Это вам лучше знать. Вы Советская власть…

Первое впечатление, когда читаешь стенограмму, ощущение неизмеримо более высокого интеллекта патриарха по сравнению с наскакивающими на него обвинителями. Впечатление это, разумеется, обманчивое. Там, где недоставало ума, обвинители с избытком компенсировали его хитростью и упорством. И очень трудно представить себе интеллект, способный противостоять этому натиску. Нет… Даже по приведенным нами крохотным фрагментам стенограммы видно, что Святейший и в самом деле являл собою «плотную» духовность, сокрушить которую, оперируя понятиями нравственности и законности, просто невозможно.

Допрос как бы пробуксовывал, топтался на месте.

Обвинитель. С точки зрения христианской и неизувера что лучше: оставить стоять сосуд на том месте, где он находится, и дать возможность тринадцати миллионам человек умереть с голода или наоборот? Я спрашиваю вас, что с точки зрения христианской морали было бы приемлемей?

Св. патриарх Тихон. Да я думаю, такого вопроса не может быть.

Председатель. Почему же не может быть?

Св. патриарх Тихон. Потому что в такой плоскости его не нужно ставить…

Председатель трибунала тов. Бек так и не понял, о чем говорит патриарх. С каким-то маниакальным упорством, переделав 13 миллионов умирающих от голода в 30 миллионов, снова повторил вопрос, а потом еще раз, упомянув теперь уже о 12 миллионах умирающих от голода… В оговорках этих было столько равнодушия к судьбе голодающих Поволжья, что все вопросы морали отпадали сами собой.

Исключительная поучительность есть в неторопливом чтении стенограмм допросов наших святых. Ведь это же не художественный текст, это бесстрастная, сделанная с предельной точностью запись того, что было. И все равно как будто воочию развертывается перед тобой предание о чудотворной иконе. Летящие в нее стрелы разворачиваются назад и поражают тех, кто пускает их. Поэтому не об интеллекте патриарха Тихона нужно говорить, а об осязаемой, плотной духовности, святости, окружающей его!

Допрос патриарха завершился, как и намечено было в ГПУ завершить его. Трибунал вынес частное определение о привлечении к уголовной ответственности свидетеля Белавина, и уже на следующий день около Троицкого подворья появился отряд красноармейцев, отрезая патриарха от общения с миром.

Всю неделю, пока Введенский и Красницкий метались по Москве в поисках мало-мальски подходящих участников предстоящего штурма Патриаршего подворья, патриарх Тихон провел в абсолютной изоляции.

12 мая, поздно вечером, к Троицкому подворью подъехала машина. Из нее вышли Введенский, Красницкий, Белков, Калиновский, Стаднюк. Сопровождаемые работниками ОГПУ, они направились в покои патриарха.

Однако редактора журнала «Живая церковь», когда вошли в подъезд, вдруг охватил панический страх.

— Нет-нет! — испуганно восклицал Сергей Васильевич. — Я не могу идти туда. Не пойду… Нет!

Пришлось оставить Калиновского внизу, и в покои патриарха поднялись вчетвером — Введенский, Красницкий, Белков, Стаднюк. Та группа, которую и готовил С. А. Мессинг для этого дела…

Пока топтались и спорили внизу, чекисты разбудили патриарха. Эффект неожиданности сработал. Патриарх удивленно смотрел на входящих в его кабинет петроградских священников.

Впрочем, он тут же овладел собою.

— Что вам угодно? — осведомился он.

Психологический расчет был абсолютно точный. Ошеломив патриарха известием об одиннадцати расстрельных приговорах, завершивших московский процесс, Красницкий, как сказано в официальном сообщении, возложил моральную ответственность за эту кровь на Святейшего, распространившего по церквам свое послание от 28 февраля.

— Вы этим самым подали сигнал к новой вспышке гражданской войны Церкви против Советской власти! — говорил Красницкий. — Вы с самого начала стремитесь вовлечь Церковь в контрреволюционную политику! 12 февраля 1918 года вы анафемствовали большевиков…

Красницкий говорил резко и озлобленно. Он припомнил патриарху даже благословение и просфоры, посланные в Екатеринбург Николаю Второму.

Патриарх спокойно слушал Владимира Дмитриевича и, когда тот замолчал, исчерпав запас обвинений, которых хватило бы для расстрела не только самого патриарха, но и всего епископата Православной Церкви, не проронил ни слова.

Затянувшееся молчание прервал Введенский.

«После Красницкого стал говорить я, — вспоминал потом Александр Иванович. — Был я тогда молод и горяч, считал, что я даже стену могу убедить. Говорю, говорю, убеждаю, а патриарх на все отвечает одним словом: нет, нет, нет. Наконец и я замолчал. Сидим мы против него и молчим…»

— А что, собственно говоря, вы вообще хотите? — спросил патриарх.

— Церковь не может остаться без управления! — сказал Введенский. — Нам совершенно точно известно, что вас будут судить. Поймите нас правильно, Святейший… Нас послали сюда, потому что власти тоже не хотят, чтобы Церковь осталась без управления. И хотя это в интересах власти, но и в интересах Церкви тоже. Мы хотим, чтобы вы передали кому-либо управление Церковью, пока не сможете снова осуществлять его. Ведь все дела сейчас стоят без движения, а это самое пагубное!

— Подождите… — сказал патриарх, вставая. Он вышел в соседнюю комнату и через пять минут вернулся назад с небольшим письмом, адресованным Председателю ВЦИК М. И. Калинину.

«Ввиду крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей от привлечения меня к гражданскому суду, почитаю полезным для блага Церкви поставить временно до созыва Собора во главе церковного управления или Ярославского митрополита Агафангела (Преображенского), или Петроградского Вениамина (Казанского)…» — прочитал Введенский на листке.

— А теперь уходите… — сказал патриарх.

Этим и завершилась первая встреча обновленцев с патриархом…

А патриарха Тихона видели на следующий день на всенощной…

«Пошел сегодня на Патриаршее подворье, — записал 13 мая в своем дневнике москвич Никита Окунев. — Прекрасная, «правильная» служба, как в небольшом монастыре незабвенного старого обихода. Служил простой иеромонах с одним иеродиаконом, но на правом клиросе звучное и умелое пение, на левом — знаменитейший чтец, молодой человек с редким по красоте голосом и изумительной дикцией. Когда ему приходилось петь, ему вторил подворский патриарший архидиакон Автоном, не ахти какой басище, но певец складный и умеющий. В общем очень хорошо, но и очень грустно. В алтаре всю всенощную стоял сам патриарх как простой богомолец. Его можно было видеть, став за левым клиросом, в те моменты, когда открывались Царские Врата. Он стоял направо, в стороне от Престола, в простой рясе и без парамана. Так вот он и на суде предстал «высокий и стройный». Грустно было смотреть на такое, может быть, и любезное его сердцу, но теперь, безусловно, вынужденное смирение главы Русской Православной Церкви. А паства? «Боголюбивая» Москва, где же она? Отчего она не потянулась в эти дни именно сюда, в этот уютный и скромный храм, в этот русский Ватикан? Ведь все знают, все читают, что на патриарха спущена вся свора спецов по богохульству. Все смутно ждут крайнего утеснения Святейшего отца. Ясно, что ему подготавливают всякие поношения и лишения вплоть до «высшей меры наказания». Так чего же не шли взглянуть на патриарха в такие черные и тяжелые для него дни?»[57]

Глава тринадцатая

Рапорт о достигнутых группой Введенского «успехах» совершенно не удовлетворил Евгения Александровича Тучкова. Человек он был умный, в людях разбирался хорошо. И обмануть его, выдав желаемое за действительное, было трудно. «Характерно, — пишут авторы «Очерков по истории русской церковной смуты», — что впоследствии, уже будучи не у дел, Тучков с большим уважением отзывался о патриархе Тихоне и с величайшим презрением — об обновленцах». К этому можно добавить, что, «будучи не у дел», Е. А. Тучков успел раскаяться в своих преступлениях против Церкви и умер, ясно осознавая грех, совершенный им.

Но все это произошло много позже, когда труды чекиста Е. А. Тучкова по расколу Русской Православной Церкви уже были отмечены орденом. Пока же, в мае 1922 года, Тучкову еще предстояло этот орден заработать…

— Ну и что же теперь будем делать? — с раздражением спросил он, прочитав адресованное Калинину послание. — Что нам дает это письмо?!

Возможно, излагая свое мнение об успехах «живцов», он употребил и более крепкие выражения, поскольку было очевидно, что операция провалена.

— Нужно попробовать поговорить с митрополитами… — неуверенно предложил Красницкий. — Может быть, они согласятся работать с нами… Я могу поехать а Агафангелу, а Введенский — к митрополиту Вениамину. Он в дружеских отношениях с владыкой…

— Вот как? — заинтересовался Тучков. — Хорошо. Но вначале нужно устроить московские дела. Декларация готова?

— Так точно! — по-военному четко ответил Красницкий.

— Хорошо… — похвалил его Тучков, быстро пробегая глазами текст воззвания и кое-что поправляя в нем. — Мы отдадим это напечатать в завтрашних газетах.

— Но, Евгений Александрович… — нерешительно запротестовал Введенский. — Не все, кто обозначен тут, знакомы с воззванием… Они могут отказаться подписать.

И он осторожно потрогал рукой заплывшую синяком после щипка епископа Антонина щеку.

— Не откажутся… — ответил Тучков. — Все они уже подписались, где надо.

На следующий день, 14 мая, в «Известиях ВЦИК» изумленные читатели увидели воззвание «Верующим сынам Русской Православной Церкви», подписанное епископом Антонином, а также «представителями прогрессивного духовенства города Москвы»: свящ. Сергеем Калиновским, свящ. И. Борисовым, свящ. Вл. Быковым; «представителями Петрограда»: свящ. Владимиром Красницким, прот. Ал. Введенским, свящ. Е. Белковым, псал. Ст. Стаднюком; «представителями города Саратова»: прот. Русановым, прот. Ледовским.

В самом же воззвании говорилось, что Церковь фактически осталась в стороне от борьбы рабоче-крестьянского правительства за «правду и благо человечества», что верхи священноначалия держат сторону врагов народа.

Вполне возможно, что последняя фраза была вписана Евгением Александровичем Тучковым, но зато фраза «Пролила кровь, чтобы не помочь Христу-голодающему» без сомнения принадлежала Введенскому. Эти слова Александр Иванович повторял теперь особенно часто…

Кончалось же воззвание весьма недвусмысленной угрозой: «Мы считаем необходимым немедленный созыв Поместного Собора для суда над виновниками церковной разрухи, для решения вопроса об управлении Церковью и об установлении нормальных отношений между нею и Советской властью. Руководимая высшими иерархами гражданская война Церкви против государства должна быть прекращена».

События закрутились. Разочаровавшись в организаторских способностях своих нештатных сотрудников, Е. А. Тучков взялся теперь за дело сам, и за каждым шагом обновленцев чувствуется отныне железная воля всемогущего ГПУ.

14 мая составленная Введенским декларация была опубликована в «Известиях ВЦИК», а 15 мая обновленцев-живцов принял М. И. Калинин.

Как пишут авторы «Очерков по истории русской церковной смуты», «ознакомленный, видимо, раньше с текстом письма патриарха, председатель ВЦИК отметил, что «правительство РСФСР принимает к сведению заявление патриарха о его временном самоустранении; однако взять на себя передачу патриаршего поручения к его заместителю оно не может, так как Советская Конституция предусматривает отделение Церкви от государства»[58]. Затем М. И. Калинин, обменявшись рукопожатиями, простился со священниками. Во время беседы он несколько раз искоса поглядывал на Введенского, видимо, удивленный его странной для православного священника внешностью».

16 мая Е. А. Тучков устроил второе свидание петроградских живцов с патриархом Тихоном. Введенский передал патриарху слова М. И. Калинина и попросил письменного обращения к митрополиту Агафангелу.

Патриарх, не подозревая о провокации, письмо написал. Через месяц, 18 июня, митрополит Агафангел опубликует его в своем послании:

«Святейшему патриарху и Отцу нашему Тихону угодно было от 3/16 мая 1922 года обратиться ко мне со следующей грамотой:

«Вследствие крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей от привлечения меня к гражданскому суду, почитаю полезным для блага Церкви поставить Ваше Высокопреосвященство во главе церковного управления до созыва Собора. На это имеется согласие и гражданской власти, а поэтому благоволите прибыть в Москву без промедления. Патриарх Тихон». Во имя святого послушания и по долгу архиерейской присяги я предполагал немедленно вступить в отправление возложенного на меня служения Церкви и поспешить в Москву, но вопреки моей воле, по обстоятельствам, не зависящим от меня, я лишен и доныне (18 июня. — Н. К.) возможности отправиться на место служения…»

В чем заключались «обстоятельства, не зависящие от него», нетрудно догадаться, но об этом дальше. Пока же скажем, что, как только Введенский получил письмо патриарха к Агафангелу, тут же, 16 марта, представители «прогрессивного духовенства» сообщат М. И. Калинину о создании Высшего Церковного Управления «ввиду устранения патриархом Тихоном себя от власти»![59]

Если мы вспомним интригу, разыгранную Введенским для получения благословения митрополита вести переговоры в Смольном, по одному только почерку без труда установим авторство и нынешнего подлога. Однако поразительная четкость исполнения выдает и другого соавтора — самого Е. А. Тучкова.

Письмо Калинину и предшествующий ему визит к патриарху произошли 16 мая, а уже 17 мая в «Петроградской правде» появляется статья Г. Устинова «Счел за благо».

«Патриарх Тихон отрекся от патриаршества. Во главе Церкви теперь становится прогрессивная часть духовенства. Отречение патриарха Тихона — естественный и неизбежный результат, знаменующий полный и окончательный провал церковной контрреволюции.

… Если провести некоторую историческую аналогию с отречением в вагоне близ станции Дно, то не трудно догадаться, что разговор между патриархом Тихоном и делегацией священника Введенского был близок к тому самому разговору, который происходил в конце февраля 17-го года между царем и Гучковым».

Тот, кто знает, как делаются газеты, понимает, что даже при самом благожелательном отношении к Введенскому, статья о его подвигах 16 мая никак не могла появиться в газете, которая утром 17 мая пришла к подписчикам. Тем более что речь в статье идет — «Во главе Церкви теперь становится прогрессивная часть духовенства» — не о письме патриарха Агафангелу, а о резолюции, которая будет дана патриархом только 18 мая, то есть на следующий день после появления статьи. Но ГПУ умело устраивать и не такие чудеса, так что не будем удивляться.

«Мы второй раз были у патриарха Тихона, и патриарх Тихон написал письмо к митрополиту Агафангелу… — рассказывал сам А. И. Введенский. — К митрополиту Агафангелу поехал один из священников (В. Д. Красницкий. — Н. К.) и еще один из мирян — целая депутация (сотрудников ГПУ. — Н. К.) — с патриаршим письмом. В это самое время в Москве продолжался полный застой в делах. Патриарх арестован уже давно, в Патриаршее подворье никого не пускают. Высшее Управление не функционирует… И так как митрополит Агафангел все еще не приезжал, мы выхлопотали себе третье свидание у патриарха… Мы подали патриарху подробную бумагу, в которой изложили ему все трудности положения. Просили поэтому благословить нас вместе с некоторыми епископами начать работу по управлению Церковью до приезда митрополита Агафангела»[60].

Если не обращать внимание на некоторое лукавство пояснений, Введенский в целом верно излагает канву событий. Снарядив В. Д. Крас-ницкого в Ярославль, Евгений Александрович Тучков бросает ударную группу обновленцев на третий штурм патриаршей резиденции.

Миновав расступившуюся охрану, Введенский, Белков и Калиновский вошли в покои патриарха. Введенский вручил патриарху письмо:

Его Святейшеству, Святейшему патриарху Тихону!

Ввиду устранения Вашего Святейшества от управления Церковью вплоть до созыва Собора с передачей власти одному из старейших иерархов, фактически сейчас Церковь осталась без всякого управления. Это чрезвычайно губительно отражается на течении наличной церковной жизни, московской в частности, порождая этим чрезмерное смущение умов. Мы, нижеподписавшиеся, испросили разрешения государственной власти на открытие и функционирование канцелярии Вашего Святейшества. Настоящим мы сыновне испрашиваем благословения Вашего Святейшества на это, дабы не продолжалась пагубная остановка дел по управлению Церковью. По приезде Вашего заместителя он тотчас вступит в исполнение своих обязанностей. К работе канцелярии мы привлекаем временно, до окончательного сформирования Управления под главенством Вашего заместителя, находящихся на свободе в Москве святителей.

Вашего Святейшества недостойные слуги:

протоиерей Ал. Введенский,

священник Евг. Белков,

священник С. Калиновский[61].

Должно быть, немало часов трудились в ГПУ над этим письмом. Составлено оно чрезвычайно хитро. Уже в первых строках мягко и неназойливо констатируется факт устранения патриарха от управления Церковью. Напоминаем, что сам патриарх Тихон и в письме к М. И. Калинину, и в послании к митрополиту Агафангелу обошел этот вопрос. Он писал: «Ввиду крайней затруднительности в церковном управлении… почитаю полезным… поставить временно…» Теперь точки над i были расставлены. Патриарх должен был признать факт своего устранения от управления Церковью…

Письмо не оставляло патриарху никакой возможности для отказа. Против чего протестовать? Против разрешения властей открыть патриаршую канцелярию? Но об этом безуспешно хлопотал и сам патриарх… Конечно, можно было настаивать, чтобы созданием канцелярии занимался непосредственно назначенный патриархом заместитель — митрополит Агафангел… Но и это возражение было блокировано. «Сыновне» испрашивалось благословение, «дабы не продолжалась пагубная остановка дел по управлению Церковью», и давалось заверение, что «по приезде Вашего заместителя он тотчас вступит в исполнение своих обязанностей…»

И конечно же, патриарх и предположить не мог, что митрополит Агафангел уже несколько дней находится под арестом и лишен возможности исполнить приказ. Добавим к этому, что едва ли патриарх Тихон и сам читал в эти дни опубликованное 14 мая в «Известиях ВЦИК» воззвание обновленцев… Наверняка ГПУ позаботилось, чтобы к патриарху не попадали свежие газеты.

«Наконец патриарх согласился с необходимостью немедленно, сейчас же, сконструировать Высшее Церковное Управление, о чем и сделал соответствующую резолюцию на нашей бумаге…» — торжествующе сообщал своим слушателям во Дворце им. Урицкого Введенский 4 июня.

В этом утверждении опять-таки содержится изрядная доля лукавства. Резолюция патриарха гласила: «Поручается поименованным ниже лицам принять и передать Высокопреосвященному митрополиту Агафангелу по приезде в Москву синодские дела при участии секретаря Нумерова, а по Московской епархии — Преосвященному Иннокентию, епископу Клинскому, а до его прибытия — Преосвященному Леониду, епископу Верпенскому, при участии столоначальника Невского. Патриарх Тихон».

При всем желании очень трудно распространить разрешение патриарха «принять и передать дела» на создание Высшего Церковного Управления. Но это — когда речь идет о порядочных людях. Для Введенского и других работников ГПУ таких затруднений не существовало.

На следующий день после встречи с обновленцами патриарх был заключен в Донском монастыре. Вместо прогулок раз в день ему разрешалось выходить в полдень на балкон. Придумано это было не без умысла. С одной стороны, сохранялась абсолютная изоляция, а с другой — верующие могли видеть, что патриарх жив и здоров и находится не в тюрьме, а в монастыре…

Но еще накануне сами обновленцы, едва только было получено «благословение» патриарха, принялись делить портфели в Высшем Церковном Управлении. С «благословения» ГПУ заместителями председателя ВЦУ стали А. И. Введенский и В. Д. Красницкий, С. В. Калиновский и Е. Х. Белков. Должность председателя ВЦУ оставалась пока вакантной.

Вообще-то еще 18 мая А. И. Введенский (от петроградской группы) и С. В. Калиновский (от московской) приветствовали епископа Леонида как главу нового церковного управления. Но это с одной стороны… С другой стороны, поприветствовав епископа Леонида, Введенский, Калиновский и Белков обратились с предложением возглавить ВЦУ к епископу Антонину Грановскому. Епископ Антонин теперь уже не колебался.

19 мая, когда Троицкое подворье было наконец освобождено от «гражданина Белавина», епископ Антонин встретил в патриарших покоях членов нового церковного управления и объявил, что согласен с их предложением. Тут же состоялось первое заседание. Церковный переворот стал фактом истории.

Забегая вперед, скажем, что с самого начала работа ВЦУ строилась как деятельность отдела ГПУ по борьбе с контрреволюционными настроениями среди церковников… Наиболее быстро осознал назначение ВЦУ Владимир Дмитриевич Красницкий. Даже внешне в нем мгновенно произошла перемена. Он являлся на собрания духовенства с пухлым портфелем, в котором лежали списки намеченных для ареста и выселения из Москвы священников. Красницкий вкратце разъяснял политику нового церковного руководства, затем происходил обмен мнениями, в ходе которого вносились последние уточнения в списки, и все. Красницкий переправлял списки в ГПУ и через день указанных священников арестовывали.

Но это Красницкий… Другие руководители нового отдела ГПУ привыкали к новой работе сложнее. Сергей Васильевич Калиновский, например, так и не сумел совместить служение Господу и чекистскую деятельность, и поскольку уйти из органов он не мог, то решил уйти от Бога. В вышедшем в мае 1922 года первом номере журнала «Живая церковь» Калиновский призывал к торжеству и спасению Православной Церкви, а уже в августе подал заявление о выходе из ВЦУ и сложении с себя священнического сана. Отныне он становится профессиональным безбожником и зарабатывает на хлеб насущный антирелигиозными лекциями.

Как ни отвратителен выбор, сделанный Красницким и Калиновским, в чем-то позиция их представляется более честной, нежели дальнейшее поведение Александра Ивановича Введенского, продолжающего прикрывать служение дьяволу служением Богу. При этом нужно отметить, что — такова уж была его натура! — Александр Иванович и теперь оставался искренним.

Как свидетельствует писательница Ольга Форш, после своей речи на одном из диспутов Введенский внезапно побледнел.

— Какая гибель, какая пустота в душе без Христа! — воскликнул он и покачнулся.

«Минуту казалось — упадет и забьется, — пишет Ольга Форш. — Нет, дошел. Сел и вдруг жалко улыбнулся. Улыбка, беспомощная и замученная, на миг сделала его похожим на одного из безумных апостолов Врубеля».

Насчет апостолов сильно сказано. Но вот о гибели и пустоте в душе — похоже на правду… Видно, порою удавалось Александру Ивановичу заглянуть в самого себя, и каждый раз он ужасался тому, что видел там…

Впрочем, о печальной судьбе протоиерея Введенского разговор впереди, а пока вернемся в майские дни 1922 года.

Сразу после переворота и захвата власти новое Церковное Управление стало думать о дальнейших шагах. Переговоры с ярославским митрополитом Агафангелом зашли в тупик. Владыка Агафангел понимал адресованное ему послание патриарха Тихона именно так, как оно и было написано, и толкование письма живоцерковниками его совершенно не устраивало. Тщетно уговаривал Тучков митрополита Агафангела хотя бы осудить патриарха. Владыка не соглашался и на это.

Но было ведь, как мы, конечно, помним, и письмо патриарха М. И. Калинину. Там помимо Агафангела называлось имя другого возможного заместителя — петроградского митрополита Вениамина.

Тучков приказал Александру Ивановичу Введенскому отправиться в Петроград.

24 мая А. И. Введенскому выписали удостоверение: «Дано сие протоиерею Александру Иоанновичу Введенскому, настоятелю церкви Захарии и Елизаветы в Петрограде, в том, что он, согласно резолюции Святейшего патриарха Тихона, является полномочным членом ВЦУ и командируется по делам церкви в Петроград и другие местности Российской республики».

Мы не знаем, на что рассчитывал Александр Иванович. Вроде уже имел он возможность убедиться, как неподатлив на такие уговоры митрополит Вениамин, как трудно склонить его к компромиссу, даже когда и удается обмануть. И все равно Введенский поехал. И наверняка на что-то он все-таки рассчитывал. Конечно, как и в остальных обновленцах, была во Введенском поражающая православных людей дерзость. Все они легко — а Введенский, может быть, и легче других — в безумной запальчивости переступали через все нравственные нормы и моральные запреты. Но помимо этой дерзости, безусловно, была в Александре Ивановиче и самоуверенная глупость.

Расположившись в купе поезда Москва — Петроград, Александр Иванович особенно и не волновался. Как-никак, но ему удалось обмануть патриарха Тихона. Почему же не обмануть и митрополита Вениамина, которого он уже не раз обманывал?

«Нет… — должно быть, подумал Александр Иванович. — Получится… Должно получиться…»

И с этой мыслью и заснул он под мерное постукивание вагонных колес…

Глава четырнадцатая

Мы оставили митрополита Вениамина, когда в Петрограде шли аресты членов правления Общества православных приходов. Забирали самых близких и надежных людей. Стремительно разрасталась пустота вокруг митрополита…

Самого владыку не трогали.

12 мая, в тот самый день, когда обновленцами был предпринят первый штурм патриаршей резиденции, в Петрограде состоялось вскрытие мощей святого Александра Невского.

«Хотя за красным Петроградом установилась прочная репутация самого революционного во всем мире города, — писал газетный репортер, — но есть одна область, в которой он сильно отстал от многих других городов Советской Республики. Как известно, вскрытие мощей уже два года тому назад было произведено по всей России, в Петрограде же к этому приступили только вчера».

В полдень в соборе Александро-Невской лавры собрались представители Петроисполкома, губкома, агитотдела, печати, общества археологических памятников старины и медицинской экспертизы.

«По данному распоряжению мастера подходят к раке и отвинчивают винты. Несколько человек снимают крышку и относят в сторону. Под крышкой стекло, его тоже снимают.

— Здесь темно, — говорит кто-то. — Надо выдвинуть к свету.

— Именно к свету, — повторяет другой с ударением на последнем слове…

Настоятель поднимает крышку гроба. Что же в нем? Там пусто. На дне лежит лиловый атласный покров, в изголовье новенькая подушка из оранжевого атласа, а посреди небольшая шкатулка из светлого дерева, как бы накануне от мастера.

Открывают шкатулку, под крышкой оказывается застекленная рамка, затем вынимают оттуда куски какой-то старой материи, затем истлевшие остатки от схимы великого князя, а на самом дне бурые истлевшие кости, да и тех очень немного, с пригоршню, не больше. Эксперты определили, что здесь имеются две неполные берцовые кости, одно ребро, остатки от височных костей и ключиц. Вот и все «мощи»…»

И далее: «Митрополит… — отмечает репортер, — как будто бы немного взволнован».

Собственно говоря, ради этой фразы мы и пересказывали издевательскую по своему тону статью.

Наши святые всегда являлись нам в самые трудные и переломные мгновения истории, когда без святых и не выстоять было России. И первым всегда являлся Александр Невский…

Великого и таинственного, пусть и непостижимого нами, значения исполнена многовековая история святых мощей благоверного князя. Бесстрашно, сквозь огонь вражеских нашествий и внутренних смут вел свою дружину Александр Невский… В пожарах смут и внутренних нестроений видим мы и его святые мощи. И, наверное, не будет ошибкой сказать, что 12 мая 1922 года собравшиеся в соборе Александро-Невской лавры увидели не только святые мощи благоверного князя, но и то, что сделало с ними предательство православия Петром Первым. Вспомним, что накануне шлиссельбургского пожара был принят Духовный регламент, согласно которому все управление Церковью по образцу протестантских государств сосредоточивалось в Духовном коллегиуме, а 17 мая 1722 года по настоянию Петра Первого Синод отменил тайну исповеди, обязав священников сообщать в Преображенский приказ о злоумышлениях, открытых на исповеди…

Случайно — случайно ли? — в день двухсотлетнего юбилея этого позорнейшего указа и было произведено публичное вскрытие мощей святого. Но если насчет юбилея петровской реформы могут быть сомнения, то одновременность первого штурма патриаршей резиденции и дня вскрытия мощей в Александро-Невской лавре случайным совпадением не назовешь. В чьем кабинете, Тучкова или Мессинга, родилась эта идея? Не важно. И тот, и другой были лишь исполнителями дьявольской воли…

И еще раз убеждаемся мы, что Бог поругаем не бывает. Воочию видим, как Промысел Божий разрушает бесовские козни, обращая сатанинский замысел в зримое свидетельство своей Силы и Славы…

Можно предполагать, на что рассчитывали Мессинг и Тучков. Чтобы увидеть, что же в результате произошло, достаточно просто открыть свои глаза…

Не митрополит Вениамин задумал произвести вскрытие мощей, но мощи святого князя были вскрыты, когда наступил час страшного испытания для Русской Православной Церкви. И святой князь Александр Невский, как всегда в годину испытаний, явился и сейчас, укрепляя священномученика Вениамина перед совершением предстоящего ему подвига.

Мягкий и уступчивый митрополит был избран Господом, чтобы первому выступить против захватчиков в рясах, измаранных в кабинетах ГПУ. Духовный меч Александра Невского лег в мягкую руку митрополита Вениамина. Что почувствовал в эту минуту владыка?

«Митрополит… — бегло заметил сотрудник «Петроградской правды», торопящийся написать газетный отчет, — как будто бы немного взволнован».

Поразительные изменения происходят в эти майские дни в митрополите Вениамине.

«1922 года, Мая 18-го дня. Я, следователь Петрогубревтрибунала Нестеров Ф. П., допросил митрополита Вениамина, который, будучи предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний, объяснил:

Он, митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин, Казанский Василий Павлович, 49 лет, из Олонецкой губернии, Карга-польского уезда, Андреевской волости, деревни Нименской. Образование высшее, холост, несудим…» Далее в протоколе допроса[62] в ту же строчку, через запятую, записано: «объявлений, воззваний не выпускалось никаких. Предъявленное мне обращение в петроградский Помгол было передано в комиссию в Смольном… Совет приходов представляет чисто самостоятельное учреждение. Распоряжение его не имеет для приходов обязательного значения… Мои распоряжения являются для верующих обязательными. Свое мнение Совет Советов (правление Общества православных приходов. — Н. К.) предъявляет на мое утверждение, после какового они являются уже обязательными для приходов».

Конечно, мягкость и уступчивость митрополита Вениамина, которые поминают почти все, знавшие владыку, не касались принципиальных вопросов. В православной вере митрополит Вениамин всегда был тверд. Теперь эта твердость проявляется и внешне. Решительно и твердо пресекает митрополит попытки Нестерова увязать инциденты, произошедшие при изъятии, — помянем здесь, что еще 16 мая все дела церковников были объединены в дело «О противодействии и злоупотреблениях при изъятии церковных ценностей»[63] — с деятельностью правления Общества православных приходов. Столь же решительно протестует он против попыток следователя снять с его плеч ответственность и переложить ее на предназначенное к закланию правление Общества.

В результате допрос митрополита Вениамина завершился постановлением о привлечении его в качестве обвиняемого по делу о противодействии и злоупотреблении…

«1922 года, Мая 18-го дня. Я, следователь Петроградского губернского революционного трибунала Ф. П. Нестеров, опросив митрополита Гдовского и Петроградского Вениамина и усматривая наличность преступного деяния (агитация против изъятия церковных ценностей), постановил: привлечь Казанского Василия Павловича к следствию по обвинению в выпуске и распространении ответа петроградскому Помголу как агитационного средства для противодействия изъятию церковных ценностей.

Избрать меру пресечения способов уклонения от суда и следствия — подписку о невыезде из Петрограда».

Внизу бланка собственноручная расписка священномученика Вениамина: «Настоящее постановление мне объявлено, в чем и подписываюсь. Вениамин, митрополит Петроградский. Василий Павлович Казанский»[64].

Отметим и это совпадение… Подписка о невыезде взята с митрополита в тот самый день, когда обновленцам удалось выманить у патриарха Тихона благословение на передачу дел митрополиту Агафангелу. Но в этом совпадении в отличие от прочих никакой загадочности нет. Все делалось по строго согласованному плану. И все шестеренки в этом плане крутились как в хорошо отлаженном часовом механизме…

Глава пятнадцатая

Ненадежная вещь налаженные на отсчет сатанинского времени часы. 24 мая, в тот самый день, когда, получив мандат, отправился Александр Иванович Введенский в Петроград, лопнула главная пружина в часах… В этот день согласно официальному сообщению захворал острым гастроэнтеритом Владимир Ильич Ленин.

Гастроэнтерит — штука опасная. Особенно в Кремле… Особенно для членов Политбюро… У Владимира Ильича эта болезнь выразилась в полном расстройстве речи. Лечили Владимира Ильича десятки медицинских светил. Борясь с прогрессирующим параличом, больному привили малярию, приступы которой купировали хинином. Благодаря эффективной медицинской помощи на этот раз вождя мирового пролетариата удалось вытащить. К июлю он научился узнавать слова в заголовках статей и подписи, к октябрю уже складывал однозначные цифры и собирал расставленные вдоль дорожек парка грибы. Прошло еще немного времени, и он смог вернуться к руководству страной…

— Понимаете… — рассказывал он Льву Давидовичу Троцкому с недоумением. — Ведь ни говорить, ни писать не мог. Пришлось учиться заново…[65]

Лев Давидович тут явно что-то путает. Ухаживавшая за Владимиром Ильичем медсестра Е. И. Фомина писала, что в ночь на 6 марта 1923 года Ленин излагал свои мысли совершенно иным стилем.

— Помогите! Ах, черт! Йод помог, если это йод![66]

К годовщине же своего знаменитого письма о решительном и беспощадном сражении с черносотенным духовенством словарь Ленина уже ограничивался словами: «Вот, иди, идите, вези, веди, аля-ля, гут морген».

Еще иногда, неожиданно, и всегда не к месту, выскакивали слова: «Ллойд Джордж», «конференция», «невозможность»…

Но это будет через год, а пока, 24 мая 1922 года, острый гастроэнтерит свалил Ленина, и назначенное на 26 мая заседание Политбюро ЦК РКП(б) прошло без него. Политбюро приняло предложение Троцкого поддержать раскол Церкви.

Встреча Введенского с митрополитом Вениамином тоже состоялась 26 мая… К сожалению, разговор между ними происходил наедине, и никаких свидетельств, кроме «Открытого письма митрополиту Вениамину протоиерея Введенского», не осталось.

«Вы ждете моего покаяния. В чем? Какова моя вина? — с истерической запальчивостью писал в своем письме Александр Иванович. — Состава преступления у меня нет, с одной стороны, а с другой, если бы и был, ваша указываемая бумага и тогда была бы неправильна с формальной стороны. Почему вы не передали меня церковному суду? Потому что вы хорошо знали и знаете, что меня не в чем обвинить. Вы мне ставите в вину то, что я — член Высшего Церковного Управления Русской Православной Церкви. Да, согласно резолюции Святейшего патриарха Тихона от 5 мая (18 мая по новому стилю. — Н. К.) мне вместе с некоторыми епископами и священниками поручено временное ведение дел Высшего Церковного Управления. Об этом вы знали, так как 26 мая я предъявил вам свой мандат Xs 13 за подписью епископа Леонида и печатью ВЦУ, где говорится об этой патриаршей резолюции. Я вам указал, что подлинная резолюция Святейшего патриарха хранится в Москве в делах ВЦУ (Троицкое патриаршее подворье, 2-й Троицкий переулок). И там его (кого? — Н. К.) могут видеть все желающие…»

Как видно из этого документа, в Александре Ивановиче Введенском после того, как он назначил себя заместителем председателя Высшего Церковного Управления, тоже произошли решительные перемены. Забывая о прежних обновленческих замашках, Введенский исполнен внешней почтительности к церковной иерархии и обычаям церкви. Он даже не пользуется введенным большевиками новым календарным стилем. Кроме того, появляется в нем и столь несвойственное его натуре, переходящее в формализм законопослушание.

«Открытое письмо», конечно, не лучший источник для воссоздания картины происходившей 26 мая беседы, но очевидно, что аргументация самого Введенского сохранена в письме без изменений.

Увы… Совершившиеся в Александре Ивановиче перемены не коснулись его склонности к авантюрам. Все сйои доказательства он строил на подлоге. Как мы помним, в резолюции патриарха Тихона обновленцам с многочисленными оговорками поручалось лишь «принять и передать дела», Введенский же говорит о «ведении дел». Разница существенная…

И тут мы снова должны попытаться понять, на что же рассчитывало ГПУ, снаряжая Введенского в Петроград. Да, патриарх был надежно изолирован, и навести у него необходимые справки для разоблачения никто бы не сумел. Судя по тому, что Введенский с запальчивостью изобличенного мошенника твердил, дескать, любой человек может познакомиться с резолюцией патриарха, резолюция эта тоже была упрятана достаточно надежно. Но ведь митрополиту Вениамину и не надо было наводить справки! Без всяких справок знал он, что патриарх Тихон просто не мог, пусть даже и временно, передать церковную власть в руки Введенского.

Мы знаем, что Введенский гордился тогда своей способностью «уговорить и стену». Не менее наглой самоуверенностью обладали и другие обновленцы. Так что с ними все ясно… Но Е. А. Тучков всегда отличался здравомыслием и практичностью. Он-то должен был понимать, что митрополита Вениамина обмануть все равно не удастся…

Думается, что Тучков и не рассчитывал, что митрополит поверит Введенскому. Тучкову было достаточно, если бы митрополит сделал вид, что поверил, или хотя бы вступил в переговоры с ВЦУ на предмет выяснения законности и полномочий этого органа…

Митрополит Вениамин не оправдал надежд ни обнозленцев, ни Тучкова. Спокойно выслушал он повествование Александра Ивановича о том, как несчастный патриарх Тихон в силу сложившихся обстоятельств вынужден был передать управление Русской Православной Церковью Введенскому, Красницкому и Белкову, а затем, даже не взглянув на мандат, объявил, что отлучит от Церкви всех троих, если они не опомнятся и не принесут покаяния в самовольном захвате церковной власти.

Это был сокрушительный удар… Под разящим духовным мечом разлетелись все хитросплетения и интриги, и Введенский униженно начал канючить, что, если владыка не доверяет ему, пусть отдаст его под церковный суд, и суд выяснит все обстоятельства и примет правильное решение. Церковный суд — дело шло о похищении патриаршей власти — состоялся бы в Москве и организовывало бы его все то же ВЦУ. Не составляет труда предугадать исход подобного суда. Но митрополит не поддался и на эту уловку. Аудиенция была закончена.

Вечером Введенский получил из канцелярии митрополита уведомление. Если Введенский не принесет покаяния, 28 мая, в воскресенье, по всем петроградским храмам будет возвещено о его отпадении от Церкви.

Суббота была тогда выходным днем, и Александр Иванович, несмотря на все хлопоты, так и не сумел связаться с нужными начальниками, чтобы они каким-либо образом предотвратили готовящийся удар.

28 мая послание митрополита Вениамина было прочитано в петроградских церквах:

Тревожно бьются сердца православных, волнуются умы их. Сообщение об отречении Святейшего патриарха Тихона, об образовании нового Высшего Церковного Управления, об устранении от управления епархией Петроградского митрополита и т. п. вызывает великое смущение… «Кто не с епископом, тот не в Церкви», — говорит муж апостольский Игнатий Богоносец. Епископом Петроградским является митрополит Петроградский. Послушаясь ему, в единении с ним — и вы будете в Церкви. К великому прискорбию, в Петроградской Церкви это единение нарушено, петроградские священники: протоиерей Александр Введенский, священник Владимир Красницкий и священник Евгений Белков без воли своего митрополита отправились в Москву, приняв там на себя Высшее Управление Церковью. И один из них, протоиерей А. Введенский, по возвращении из Москвы объявляет об этом всем, не предъявляя на это надлежащего удостоверения Святейшего патриарха. Этим самым по церковным правилам (Двукр. собор; прав. Вас. Великого) они ставят себя в положение отпавших от общения со Святой Церковью, доколе не принесут покаяния пред своим епископом. Такому отлучению подлежат и все присоединяющиеся к ним. О сем поставляю в известность протоиерея А. Введенского, священника В. Красницкого и священника Е. Белкова, чтобы они покаялись, и мою возлюбленную паству, чтобы никто из них не присоединялся к ним и через это не отпал от общения со Святой Церковью и не лишил себя ее благодатных даров…

Вениамин, митрополит Петроградский.

15/28 мая 1922 г.

Воистину грозный блеск разящего меча есть в этом послании. Так получилось, что митрополиту Вениамину выпало первым выступить против выкравших высшую церковную власть обновленцев, и он предстал перед ними как грозный воин. Страшен был удар, нанесенный им.

В. Д. Красницкий скажет потом на процессе:

— Вот письмо на имя Председателя ВЦИК товарища Калинина. Патриарх Тихон говорит: нахожу полезным для блага церкви поставить временно до созыва собора или Ярославского митрополита Агафангела, или митрополита Петроградского Вениамина. Так что здесь, хотя имя митрополита Вениамина было, патриарх Тихон послал нас к Агафангелу — его воля была нас послать и к митрополиту Вениамину. И вот в это время, когда мы наладили управление, когда мы ожидали прибытия Агафангела, то для оповещения послан был в Петроград личный друг митрополита Вениамина, отец Александр Введенский, который как раз взял на себя эту миссию ввиду особенно дружественных отношений к митрополиту — поставить его в известность об этом событии. И вдруг мы узнаем совершенно невероятную вещь. На основании слухов, дошедших до митрополита, он нас троих отлучил от церкви… Это был, конечно, самый большой удар, который нанесли нашему церковному управлению представители монашествующего духовенства…

Красницкий давал эти показания, когда отлучение с обновленцев по настоянию ГПУ было снято епископом Алексием Симанским. Но страх Красницкого не рассеялся и тогда. Каково же чувствовал себя Александр Иванович Введенский, когда послание митрополита только-только было оглашено в храмах? Судя по всему, Введенского охватила паника. В тот же день он явился к митрополиту Вениамину в сопровождении И. П. Бакаева, которому в свое время было поручено возглавить кампанию по решительному и беспощадному изъятию церковных ценностей. Вообще-то появляться в обществе такого человека главе обновленцев не полагалось, но Введенский совсем потерял голову. Тут, когда прахом шло все выстраданное в кабинетах ГПУ дело, было уже не до щепетильности. Введенский попросил Бакаева потребовать от митрополита, чтобы он дезавуировал свое послание.

Иван Петрович Бакаев и потребовал. По-чекистски прямо предъявил митрополиту ультиматум. Или — или. Или митрополит снимает отлучение с Введенского, или его самого ожидает немедленный арест и расстрел.

— На все воля Господня… — ответил непрошеным гостям митрополит. — Ступайте с Богом.

О чем говорили Бакаев и Введенский, покидая митрополита, неизвестно. Но подлинно известно, что уже в этот день Введенский сидел в кабинете следователя Нестерова и торопливо, стараясь никого не забыть, давал показания.

«С сего числа я отлучен митрополитом от церкви за то, что являлся членом Высшего Церковного Управления. После выхода декрета, на масленой неделе, состоялось собрание благочинных, на которое я допущен не был. По слухам, там вырабатывалась точка зрения на декрет. По окончании недели я был приглашен на собрание, где профессор Новицкий от имени правления произнес мне порицание за мое письмо в «Правду»…»

Нет нужды перечитывать все протоколы допроса Введенского. Ф. П. Нестеров не успевал записывать сыплющийся из Введенского компромат.

Так много хотелось сказать Введенскому, что он согласился прийти на следующее утро и продолжить свои показания. И пришел ведь. Охваченный доносительским вдохновением, он продолжал закладывать своих бывших друзей.

«На вопрос следователя — была ли профессором Бенешевичем произнесена фраза «приходится верить, что согласно предсказаниям наступает конец этой большевистской власти. Она теперь напивается церковной крови и потому должна погибнуть»? — ответил: «На заседании в Богословском институте, на котором обсуждались тезисы моего доклада «Церковь и голод», на котором присутствовали Бенешевич, Белков, Быков, Бриллиантов, Карабанов и я, такая фраза, насколько помню, была произнесена. Только не помню: «кровью», «церковными силами» или «церковью»… Но в связи с разрушением церкви погибнуть… Такую фразу я сам слышал на заседании, причем она была сказана в речи профессора Бенешевича…»[67]

Бенцом же этого воистину вдохновенного стукачества Александра Ивановича Введенского является его заявление, написанное прямо на бланке следчасти Петроградского губернского революционного трибунала:

«В Ревтрибунал. Прошу предоставить мне возможность выступить на процессе с защитительной речью. Я собираюсь вскрыть и подчеркнуть все язвы церковности, все заигрывания церкви с контрреволюцией, но вместе с тем просить пощады этим личностям, как таковым. Протоиерей А. Введенский»[68].

Ах, Александр Иванович, Александр Иванович… Какое надо сердце иметь любвеобильное, как самому надо это сердце свое любить в себе, чтобы, излившись потоком самых подлых доносов, хотя бы в глазах следователя Нестерова попробовать возвыситься над теми, кого ты закладывал. Как-то особенно ясно понимаешь тут, почему Е. А. Тучков потом «с величайшим презрением» отзывался об Александре Ивановиче Введенском. Судя по характеру записи, с трудом сдерживал свое презрение к Введенскому и следователь Нестеров.

Но презрение презрением, а служба службой. В этот же день, исполняя указание вышестоящих товарищей, Нестеров пишет постановление:

«Я, следователь Петроградского губернского революционного трибунала Нестеров, рассмотрев следственный материал по делу о противодействии при изъятии церковных ценностей и принимая во внимание, что оставление при свободе привлеченного в качестве обвиняемого митрополита Петроградского Вениамина (он же Казанский Василий Павлович) может вредно отразиться на ходе следствия по настоящему делу, постановил: меру пресечения уклонения от суда и следствия изменить и подвергнуть Казанского Василия Павловича домашнему аресту»[69].

— Вы знаете, — говорил в эти дни Введенский, — утверждают, что я предался, что я заключаю в тюрьмы и что я виновник бесчисленных бед. Может быть, если бы я вам сказал, что это не так, вы бы мне не поверили. Конечно, я скажу, что это не так, и все-таки многие мне не поверят, но у меня есть и известное объективное, с чем я могу выступить здесь. Я позавчера подал в Революционном Трибунале заявление, просьбу письменную, чтобы мне разрешили выступить на суде защитником митрополита и всех прочих, привлеченных к этому делу…[70]

Эти слова, произнесенные А. И. Введенским во Дворце им. Урицкого, мы цитируем по изданной в Смольнинской типографии брошюре. Лекция была отредактирована Введенским уже после того, когда его свалил камень, брошенный в вождя обновленчества у здания Филармонии, где проходил процесс. Камень этот если и не поубавил злобы Александра Ивановича, то научил его не проявлять так открыто своих эмоций… До камня, судя по воспоминаниям очевидцев, Введенский был еще более откровенен, чем в своей книге.

«В Духов день делал доклад протоиерей Введенский. Он публично сообщил, что расстрел пяти священников в Москве был ответом на его отлучение от церкви, — говорил протоиерей Павел Антонович Кедринский. — Я эти слова понял как террор по отношению к духовенству. Я понял, что Введенский клевещет на Советскую власть. Введенский сказал, что исход настоящего процесса зависит от постановления Пастырского собрания…»[71]

Введенский защищал себя, не брезгуя никакими средствами. Точно так же, защищая протопопа-большевика, работали ГПУ и агитпроп.

Уже 30 мая «Петроградская правда» вышла с шапкой на первой полосе «Вениамин Петроградский раскладывает костер гражданской войны, самозванно выступая против более близкой к народным низам части духовенства. Карающая рука пролетарского правосудия укажет ему настоящее место!»

«Митрополит Вениамин, бросая вызов лояльной части духовенства, — вещала газета, — мало того, что раздувает костер гражданской войны внутри церкви, он через головы ее бросает вызов и Советской власти. Он идет дальше самого патриарха Тихона, своевременно отошедшего в сторону под давлением низов… Поджигатель в белом клобуке… он брызжет бешеной слюной в своих противников… не может примириться, что его подлая роль сыграна».

В тот же день, 30 мая, на заседании Бюро губкома РКП(б) было решено форсировать подготовку процесса «о попах». Главным обвиняемым Бюро обкома назначило митрополита Вениамина.

Вот когда воистину горячие деньки наступили для следователя Ф. П. Нестерова. Он и раньше трудился не покладая рук. Так, например, только 24 мая провел восемь допросов… Но теперь, когда следствию начал помогать Введенский, работы прибавилось еще больше. Срочно отсеивались случайные обвиняемые, их места в тюремных камерах занимали влиятельные в православных кругах люди.

1 июня, утром, из Москвы пришла телеграмма. «Петроград. Губотдел ГПУ. Митрополита Вениамина арестовать и привлечь к суду. Подобрать на него обвинительный материал. Арестовать его ближайших помощников — реакционеров и сотрудников канцелярии, произведя в последней тщательный обыск. Вениамин Высшим Церковным Управлением отрешается от сана и должности. О результатах операции немедленно сообщите. НачсоперупрГПУ Менжинский».

В этот день в Петрограде шли дожди и дул сильный ветер. Тем не менее, несмотря на непогоду, митрополит не отказался от положенной прогулки. Гулял он здесь же, в Лавре, на Никольском кладбище.

Митрополит стоял у могилы блаженного Митрофана, когда прибежавший келейник сказал, что приехали агенты ГПУ. Перекрестившись, митрополит направился в канцелярию, где уже шел обыск.

С обыском, который в соответствии с указанием Менжинского делался особенно тщательно, чекисты подзадержались. Прибывший занять канцелярию Александр Иванович Введенский явился, когда митрополита еще не успели увести в тюрьму. Введенский, однако, не смутился. Со свойственной ему наглостью подошел к владыке и попросил благословения.

— Отец Александр… — отстраняясь от него, сказал митрополит, — мы же с вами не в Гефсиманском саду.

Больше к себе, в Александро-Невскую лавру, митрополиту уже не суждено было вернуться. Как и указывал Менжинский, быстренько подобрали обвинительный материал, и уже 3 июня состоялось распорядительное заседание президиума Петрогуб-ревтрибунала. Председатель т. Озолин, зампредседателя т. Березовский, наблюдавший за следствием т. Кирзнер постановили:

«Заключительное постановление следователя Нестерова утвердить. Дело назначить к слушанию в открытом судебном заседании по военному отделению на 10 июня. В состав судебного присутствия назначить: председателя Яковченко, членами Семенова и Каузова, зам. членов Смирнова и Иванова. Общественными обвинителями назначить по делу Позерн, Лещенко, Драницына и Крастина. Допустить по делу защиту»[72].

Это было 3 июня, а еще накануне митрополит Вениамин был передан из ГПУ в трибунал и заключен в тюрьму.

Земной жизни митрополиту Вениамину оставалось ровно семь недель. Говорят, что все эти семь недель митрополит молился помногу часов в день…

Глава шестнадцатая

Послание митрополита Вениамина, прочитанное в петроградских храмах 28 мая, действительно было «самым большим ударом», нанесенным по ВЦУ. Спасая свой, с таким трудом созданный отдел, ГПУ провело аресты. В начале июня и упрямый митрополит, и все близкие ему люди уже сидели в тюрьме, а с оставшимися на свободе епископами шла непрерывная и кропотливая работа.

Первый раз Ф. П. Нестеров допрашивал епископа Ямбургского Алексия (Симанского), будущего патриарха Русской Церкви, еще 26 мая. На допросе епископ Алексий держался достойно, как и подобает епископу.

«По вопросу об организации церковного управления епархии должен сказать, что в нем отсутствует принцип коллегиальности и управление епархией осуществляется единолично митрополитом, причем викарии, владыки являются его помощниками по различным отраслям и каждый имеет свою область, в которой он действует с благословения и по указанию митрополита. В частности, относительно участия в редакции заявлений и воззваний владыки митрополита имею сказать, что ни я владыкою, ни другие викарии, насколько мне известно, не привлекались к этой работе и мы ознакомились с их содержанием лишь тогда, когда они были уже готовы…[73]

Как видно из документов «Дела», через несколько дней епископ Алексий снова был в следчасти трибунала. Он подал Нестерову такое заявление:

«При осмотре моих вещей в ПГО ГПУ 29/30 апреля сего года у меня была отобрана моя трудовая книжка за № 5963, выданная 21 апреля 1921 г., моя личная карточка и небольшого размера псалтырь. Прошу эти вещи мне вернуть. Еп. Алексий»[74].

На этот раз, однако, беседа не ограничилась существом заявления. Уже прочитано было в храмах послание митрополита Вениамина. Самого митрополита арестовали, и с епископом Алексием говорили не о его трудовой книжке, а о судьбе владыки.

Анатолий Левитин, ссылаясь на свидетельство Александры Васильевны Волковой, близко знавшей епископа Алексия, утверждает, что во время беседы «в нецерковном учреждении» епископу был предъявлен ультиматум. Трое отлученных митрополитом Вениамином от церкви священников должны быть восстановлены в своих правах. В противном случае митрополит будет расстрелян.

Епископ Алексий попросил дать ему время на размышления и собрал Епархиальный Совет. Мнения там разделились, но Алексий уже принял решение.

На Троицу, 4 июня 1922 года, в соборе Александро-Невской лавры верующим раздали его воззвание:

Я обращаюсь ко всем верующим с архипастырским призывом к миру! — писал новый управляющий Петроградской епархией. — Мир имейте и любовь христианскую между собой и успокойтесь в сознании, что я, как архипастырь ваш, стою на страже блага церкви и уповаю с Божией помощью это благо охранить и дать мир, к которому так стремится душа христианская…

Ввиду исключительных условий, в какие поставлена Промыслом Божиим Церковь Петроградская, и, не решаясь подвергнуть в дальнейшем мире церковном какого-либо колебания, я, призвав Господа и Его небесную помощь, имея согласие Высшего Церковного Управления, по преемству всю полноту власти замещаемого мною владыки митрополита, принимая во внимание все обстоятельства дела, признаю потерявшим силу постановление митрополита Вениамина о незакономерных действиях прот. Александра Введенского и прочих упомянутых в послании владыки митрополита лиц и общение их с церковью признаю восстановленным. В тяжелую минуту церковных смут соединимся в любви друг к другу, будем молиться, чтобы грядущий православный церковный Собор успокоил все мятущиеся и дал новые благодатные силы всем нам служить Господу и миру церковному.

«Тем же убо, — по апостолу, — мир возлюбим и яже к созиданию друг ко другу» (Римл. 14,19).

Управляющий Петроградской епархией

Алексий, епископ Ямбургский[75].

Введенский и его покровители из ГПУ могли торжествовать… Они и торжествовали… Митрополит Вениамин был вскоре расстрелян… Когда епископ Алексий узнал об этом, он разрыдался, как ребенок.

Безусловно, епископ Алексий совершил ошибку. Можно сказать, что в какой-то мере он проявил и малодушие, хотя вернее все-таки говорить о растерянности… Однако едва ли мы имеем право осуждать будущего патриарха за эту слабость. Митрополит Киевский Владимир, патриарх Тихон, митрополит Ярославский Агафангел, митрополит Петроградский Вениамин… Все они были святыми… Все они принадлежали ко времени открытого противостояния агрессии безбожия. Епископ Алексий принадлежит уже к другой формации архиереев Русской Православной Церкви. На их долю выпало управлять Церковью, когда противостояние государственному атеизму приобрело характер сугубо внутрицерковной работы и делания. Святых среди этих иерархов было меньше, но это не значит, что их деятельность менее ценна. Забегая вперед, скажем, что, когда знакомишься с материалами по истории церкви в двадцатые — тридцатые годы, возникает ощущение, что некоторые наши епископы и митрополиты жертвовали своим мученическим венцом. И делали это не из личного страха, а опять-таки во имя церкви…

Епископ Алексий (Симанский) — первый из вступивших на путь поиска компромиссов. Путь этот был извилистым и опасным. Свою ошибку с реабилитацией обновленцев епископ Алексий понял очень быстро. Управляя Петроградской епархией после митрополита Вениамина, он всячески затягивал рёшение вопроса о подчинении епархии ВЦУ, посылая своих представителей к патриарху Тихону, чтобы получить благословение. Посланцев к патриарху, конечно, не допустили, и епископу Алексию стало невозможно обманываться и дальше насчет обновленцев. Внутренней силы для борьбы с ними он пока не чувствовал и поэтому 24 июня подал заявление: «Ввиду настоящих условий признаю для себя невозможным дальнейшее управление Петроградской епархией, каковые обязанности с сего числа с себя слагаю». Сумел, как мы видим, остановиться на опасном и гибельном пути.

Дальнейшая деятельность архипастыря Алексия (Симанского) — предмет совершенно другого исследования, и поэтому здесь мы и простимся с ним, а вернемся к Александру Ивановичу Введенскому, который переживал 4 июня 1922 года подлинный триумф.

Утром 4 июня он совершал литургию в своем храме Захария и Анны, а вечером читал лекцию «Церковь и революция» в Таврическом дворце, переименованном теперь во Дворец им. Урицкого.

— Церковь Христова, Церковь Господня выходит перед нами юной прекрасной девушкой, в светозарной одежде, с белыми лилиями в руках… — соловьем заливался Введенский.

— И наганом в другой руке! — закричал кто-то из зала, но Александр Иванович не смутился.

— Как ясен ее взор! Сколько огня любви в ее поступках! — возвысил он голос.

Смутьяна наряд милиции увел в участок, и Александр Иванович продолжал свою речь уже без помех.

Три часа, не прерываясь, говорил Введенский. Он все рассказал, все объяснил. Ему казалось, что он всех и убедил. Глаза его горели, голос то гремел, то дрожал… Триумф был полный.

Напряженно готовится в эти дни Александр Иванович Введенский и к процессу. Он обещал следователю, «что вскроет все язвы церковности», но кроме этого собирался превратить суд над священномучениками в свой окончательный триумф…

Процесс начался 10 июня в помещении Филармонии. В 16 часов председатель Яковченко огласил состав суда. Представителями обвинения были назначены Смирнов, Лещенко, Красиков, Драницын, Крастин. Защиту представляли Бобрищев-Пушкин, Гамбургер, Гартман, Гиринский, Генкен, Гурович, Жижиленко, Иванов, Масинзон, Ольшанский, Павлов, Равич, Раут, Элькин, Энтин.

Между прочим, все защитники, за исключением В. М. Бобрищева-Пушкина, объявили себя атеистами.

В литературе о процессе существует стойкое убеждение о некоей исключительно позитивной роли защитника Я. С. Гуровича, которому Комитет политического Красного Креста поручил защиту митрополита. Литератор Александр Иосифович Нежный в повести «Плач по Вениамину» пишет: «Гурович и Равич противостояли Красикову и Смирнову. Два русских хотели Вениамина и Новицкого убить, а два еврея стремились их спасти».

Весьма рискованное умозаключение… И дело не только в том, что саму защиту Якова Самуиловича Гуровича назвать блистательной затруднительно. Вел ее Яков Самуилович вяло и несмело. Некоторая активность появлялась в его действиях только, когда дело касалось «еврейского» вопроса. Так, например, Гурович изобличил В. Д. Красницкого в связях с черносотенцами. Основную же заслугу Русской Церкви Яков Самуилович видел в той позиции, которую заняла она в деле Бейлиса.

— Русское духовенство, — говорил он на процессе, — плоть от плоти и кость от кости русского народа. Красиков ни единым звуком не обмолвился об огромной заслуге духовенства в области народного образования, что духовенство самоотверженно служило делу образования. В дни процесса Бейлиса именно духовенство было против процесса. Эксперты свящ. А. Глаголев и проф. Духовной академии Троицкий решительно отвергли употребление евреями христианской крови. Я — еврей, счастлив и горд засвидетельствовать, что еврейство всего мира питает уважение к русскому духовенству и всегда будет благодарно последнему за позицию, занятую русским духовенством в деле Бейлиса…

Все это, разумеется, не значит, что, будь на месте Гуровича другой защитник, что-то изменилось бы. Увы… Приговор митрополиту Вениамину был вынесен еще до начала процесса. Сам же процесс был лишь спектаклем, где все роли, и Гуровича в том числе, были расписаны заранее.

После процесса Я. С. Гуровичу разрешили уехать из Советской России, и конец жизни он провел во Франции, где, как едко заметил Н. А. Струве, зарабатывал чтением лекций о деле митрополита Вениамина.

Все это, разумеется, говорится не для того, чтобы, подчеркнув надуманность противопоставления А. И. Нежного, организовать совершенно иное противопоставление. Нам кажется, что сталкивать на этом поле евреев и русских оскорбительно для тех и для других. Более того, мы считаем, что местечково-большевистская ненависть к Русской Православной Церкви, которая так ярко проявилась в 1922 году, не может быть распространена на всех евреев вообще.

Тем не менее «спектакль» развивался не по тому сценарию, который задумывали в ГПУ.

Самой большой неожиданностью для чекистов была потеря Александра Ивановича Введенского. Он активно помогал подобрать обвинительный материал еще в ходе следствия, должен он был выступать и на процессе.

Как рассказывал сам Введенский, он собирался построить «защиту» на психологическом анализе характера митрополита Вениамина.

— Трудно было представить себе более некомпетентного в политике человека… — откровенничал Александр Иванович. — Вот я и хотел изобразить трагедию благочестивого, доброго монаха, которым вертели, как хотели, церковники…

Отметим попутно, что заменивший Александра Ивановича Яков Самуилович Гурович именно так и «защищал» владыку. Все время подчеркивал, что митрополит Вениамин не похож на гордого «князя церкви», что это «немудрый сельский попик, кроткий и смиренный». Более всего опасался Яков Самуилович, что митрополит может быть объявлен верующими мучеником.

— Живой митрополит вам кажется опасным, но мертвый он во сто раз опаснее для вас… — предостерегал он членов трибунала. — Не станет ли он стягом, кругом которого объединится вся церковь? Не забывайте, что на крови мучеников растет церковь — не творите же мучеников!

Но разумеется, Введенский сказал бы все это ярче и убедительней. И не только потому, что он вообще был талантливее Гуровича, но прежде всего потому, что, морально уничтожая митрополита, он возвышался бы сам. А в таких случаях неведомо откуда у Введенского всегда прибавлялось сил, хитрости и подлости…

«Является величайшей загадкой, — пишут авторы «Очерков по истории русской церковной смуты», — каким образом А. И. Введенский — добрый, сердечный человек, к тому же — искренне религиозный, мог с такой непостижимой легкостью переступать через людское горе — слезы и кровь. И думается, что разгадка в том опьяняющем действии, которое оказывал на него успех… «А вы знаете, хорошо быть триумфатором, хорошо…» — говорил он одному из авторов как-то с мечтательной улыбкой, видимо, вспоминая свои прошлые «триумфы». Эта болезненная жажда успеха странно сочеталась в нем с религиозным порывом».

В отличие от А. Левитина-Краснова и В. Шаврова я не буду поминать доброту и сердечность Александра Ивановича Введенского. Другое дело — религиозность… Разумеется, Введенский был глубоко религиозным человеком в том смысле, что почти всю свою сознательную жизнь посвятил разрушению Православной Церкви.

О совращении человека дьяволом написано множество книг. И все-таки история Александра Ивановича Введенского могла бы достойно украсить эту литературу…

Еще в детстве Александр Иванович увидел приехавшего в Витебск святого отца Иоанна Кронштадтского. Служба, которую совершал он, поразила молодого Введенского. Ему захотелось стать таким же, как отец Иоанн Кронштадтский. Само по себе пожелание благое, но, конечно, из разряда тех, которыми мостится дорога в ад. Тем более что Александр Иванович собирался усвоить лишь манеры отца Иоанна Кронштадтского, а не сущность его святости. Ему хотелось вести себя как святой, не будучи святым, не утруждая себя никаким внутренним деланием… Из этого и не могло ничего получиться, кроме обновленчества. В помрачении дерзостной гордыни Александр Иванович решил заменить внутреннее делание переустройством Церкви. Замысел воистину сатанинский. Не самому расти, чтобы стать верным сыном Православной Церкви, а Церковь переделать так, чтобы удобнее было осуществляться в ней. Как показывает история дальнейшей жизни Александра Ивановича, в своих сатанинских планах он весьма преуспел. Не принимая монашеского пострига и даже не прерывая семейной жизни, Введенский примет вначале сан архиепископа, затем митрополита и в конце концов объявит себя первоиерархом, причислит к лику святых собственную мать, эту «провинциальную даму среднего буржуазного круга, незлую и неглупую», нарожает кучу детей и, конечно же, лишится Церкви… Обновленческая церковь, трудолюбиво возведенная ГПУ, рассыплется, как только ГПУ перестанет поддерживать ее… В 1945 году Введенский вел долгие переговоры о возвращении в настоящую Церковь. Вначале он просил принять его в сан епископа и изъявлял готовность переменить свое семейное положение. Но епископ Введенский был не нужен Русской Православной Церкви, и Александр Иванович согласился на профессора Духовной академии. Однако и профессором Введенского тоже не взяли. Патриарх Алексий не повторил ошибки, совершенной им в 1922 году. Введенскому было разъяснено, что после принесения покаяния он может быть принят лишь мирянином в Православную Церковь. Что же касается должности, то ничего, кроме места рядового сотрудника в журнале Московской патриархии, Церковь ему предложить не может…

Александр Иванович обиделся и через год, так и не вернувшись в Православную Церковь, умер.

12 сентября 1939 года Введенский записывал в своем дневнике: «Если взять мою внутреннюю жизнь, то она вся полна света, и внешним выражением ее является успех, иногда триумфальный успех». Запись сделана, когда Введенскому исполнилось пятьдесят лет. Пятьдесят лет исполнилось бы в 1922 году и митрополиту Вениамину, если бы он не был расстрелян возле станции Пороховые, окруженный ореолом священномученичества.

Все это нельзя назвать простыми совпадениями… Неведомыми нам путями творится Воля Господня. Но результат Ее является таким образом, чтобы любой человек мог различить и узнать буквы, высеченные Господом в поучение нам. Велик и милостив Господь. Любому чаду своему дает он возможность раскаяться в совершенных ошибках, исправить их и спастись. И каждый человек сам решает, как воспользоваться предоставленной ему возможностью…

Мы рассказали сейчас о судьбе Александра Ивановича Введенского, потому что настало время проститься с этим героем. Сейчас мы навсегда расстаемся с ним в нашем повествовании… Намеченный ГПУ «триумф» Введенского не состоялся. Когда 10 июня он выходил из Ревтрибунала, в голову его ударил камень, брошенный из толпы.

12 июня председатель трибунала Яковченко огласил заявление А. И. Введенского:

«10 июня при выходе из Ревтрибунала я ранен в голову. Вследствие этого я по предписанию врача лежу в постели и поэтому в течение ближайших дней не могу явиться в Ревтрибунал для дачи свидетельских показаний по делу церковников»[76].

Женщину, бросившую камень, арестовали.

На допросах она твердила, что увидела дьявола и поэтому и бросила в него камень.

— Вы бросили камень в гражданина Введенского! — говорил следователь.

— Нет! — упрямо отвечала женщина. — Я бросала камень в дьявола…

Глава семнадцатая

Двадцать лет назад, 12 мая 1902 года, в Самаре совершалась закладка нового храма здешней семинарии. По этому случаю было совершено архиерейское служение. После причастного стиха ректор Самарской семинарии архимандрит Вениамин произнес речь:

«Братие христиане! Скромный семинарский храм видит сегодня в своих стенах необычное стечение молящихся… Своды его оглашаются архиерейским богослужением. Архипастыря и посторонних богомольцев привлекло сюда желание участвовать в закладке церкви при новой семинарии. Прежде чем приступить к этому делу, на старом месте молитвы испрашивается благословение Божие. Отсюда оно в святых мощах угодников Божиих как бы видимым образом переносится на освящение новому месту прославления имени Господня. Совершается священнодействие, важное и торжественное: старый храм посылает благословение новому и между ними устанавливается невидимая таинственная связь…»

Едва ли кто из слушавших ректора догадывался, что слушает будущего Святого, священномученика Российского.

Это знаем мы. И воистину дивной представляется нам невидимая, таинственная связь, соединяющая берег Волги с берегом Невы и через судьбу священномученика митрополита Вениамина Петроградского и Гдовского, и через судьбу митрополита Иоанна Санкт-Петербургского и Ладожского. Оба владыки начинали свое пастырское служение в Самаре…

Разгадать эту мистическую связь невозможно, но невозможно и не заметить ее. И есть, есть какое-то таинственное значение в том, что одна из немногих опубликованных речей священномученика Вениамина — речь при закладке семинарской церкви… Хотя и говорил ректор именно о закладке церкви, сейчас кажется, что он говорил тогда о себе самом, говорил, словно бы прозревая и свою судьбу, и предстоящий ему во имя святой Русской Церкви, во славу Божью подвиг…

Сохранилась фотография — суд над «церковниками» (июнь— июль 1922 года). Почти сто подсудимых. В центре — в белом клобуке митрополит Вениамин. Справа — епископ Венедикт, слева — протоиерей Чуков, будущий митрополит Ленинградский Григорий. Во втором ряду — Иван Михайлович Ковшаров, Юрий Петрович Новицкий… За спинами подсудимых — чекисты с наганами. Часть из них в фуражках, часть — в островерхих буденовках.

Снимок сделан в большом зале Филармонии, где проходили заседания Революционного трибунала.

Это удивительная фотография. Часами можно вглядываться в спокойные, красивые и очень одухотворенные лица людей, которые позаботились «об устроении своего внутреннего храма»…

«Закладка совершена… — говорил Вениамин. — Камень краеугольный, живая вера во Иисуса Христа есть. Но закладка ведь только начало дела. На фундаменте нужно возводить здание. При устройстве вещественных зданий употребляется камень, кирпич, дерево… При создании храма духовного — церкви Бога жива — таковыми материалами являются добрые мысли, желания, дела. Когда ими украшена душа, тогда только Бог может обитать в ней. Много нужно потрудиться, чтобы привести душу в такой вид. Для этого нужно оторвать ее от привязанности ко всему греховному, что требует постоянного бдительного наблюдения не только за делами рук наших, но и за мыслями, желаниями и чувствами, чтобы ничто скверное и нечистое не закралось в душу нашу!»

Сам митрополит Вениамин тоже сумел устроить свой внутренний храм. И в этом храме не могло быть места ничему скверному и нечистому.

— Нет! — ответил он, отвергая ультиматум Введенского.

— Нет! — отвечал он и на процессе на все попытки разделить ответственность с другими подсудимыми.

Стенограмма допроса митрополита на процессе занимает несколько десятков машинописных страниц. Имя его постоянно появлялось и в допросах других обвиняемых и свидетелей. Целый месяц, пока шло это судилище в Филармонии, митрополит Вениамин подвергался бесконечному потоку издевательств, укрыться от которых он мог только в своем «внутреннем», как он говорил, храме.

Ему подстраивали ловушки, его уговаривали отступиться, ему открыто угрожали — митрополит не дрогнул. Читая протоколы, поражаешься сейчас, как спокойно и без всяких, кажется, усилий, разрушал своими ответами митрополит Вениамин все хитроумные западни, возводимые обвинителями из ВЦУ и ГПУ. Впрочем, могло ли быть иначе? Сила Господня поддерживала священномученика, необоримой была крепость устроенного им в своей душе храма.

Трудно, тяжело страдать… — напишет митрополит Вениамин за несколько дней до своего расстрела. — Но по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступить этот Рубикон, границу, и всецело предаться воле Божией. Когда это совершится, тогда человек избыточествует утешением, не чувствует самых тяжких страданий, полный среди страданий внутреннего покоя, он других влечет на страдания, чтобы они переняли то состояние, в каком находится счастливый страдалец. Об этом я ранее говорил другим, но мои страдания не достигали полной меры. Теперь, кажется, пришлось пережить почти все: тюрьму, суд, общественное заплевание; обречение и требование этой смерти; якобы народные аплодисменты; людскую неблагодарность, продажность; непостоянство и тому подобное; беспокойство и ответственность за судьбу других людей и даже за самую Церковь.

Страдания достигли своего апогея, но увеличилось и утешение. Я радостен и покоен, как всегда. Христос — наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо. За судьбу Церкви Божией я не боюсь. Веры надо больше, больше ее иметь надо нам, пастырям. Забыть свои самонадеянность, ум, ученость и силы и дать место благодати Божией.

И как тут не подивиться промыслительности всего, совершающегося по воле Божией. То золото, которого так жадно искали в наших православных храмах Троцкие, бухарины и Зиновьевы, никуда не ушло от нас. Переплавленное страданиями, оно сохранилось драгоценными подвигами наших новомучеников.

10 июня, когда начался процесс, многотысячная толпа окружила здание Филармонии. Все ожидали появления митрополита. Его привезли. «Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое…» — воистину «едиными усты и единым сердцем» запели вокруг…

О каждом из четырех новомучеников можно написать и когда-нибудь будут написаны отдельные книги. Сейчас уже начались публикации отрывков стенограммы процесса. Читая ее, видишь, с каким огромным мужеством держались они. Мы цитировали допросы митрополита Вениамина, Ю. П. Новицкого и И. М. Ковшарова. А вот как отвечал перед трибуналом священномученик архимандрит Сергий.

Председатель. С какого времени вы стали священником?

Шеин. С тридцатого августа по старому стилю. Со дня Александра Невского двадцатого года.

Председатель. До этого времени чем занимались?

Шеин. Что называется «до этого времени»?

Председатель. До того времени, как стали священником.

Шеин. Был на службе.

Председатель. Где?

Шеин. Я служил в правлении «Главкрахмала».

Председатель. В качестве кого?

Шеин. В качестве управляющего делами.

Председатель. До революции чем занимались?

Шеин. До революции был на государственной службе в Правительствующем Сенате.

Председатель. В Правительствующем Сенате какую должность занимали?

Шеин. Это было в начале моей карьеры. Я был помощником обер-секретаря.

Председатель. Сколько времени там пробыли?

Шеин. Лет пять-шесть.

Председатель. Из Сената куда перешли?

Шеин. Из Сената перешел в министерство юстиции, затем в госканцелярию, где был помощником статс-секретаря Государственного Совета.

Председатель. Ваш чин?

Шеин. Действительный статский советник.

Председатель. Революция в какой должности вас застала?

Шеин. Члена Государственной думы.

Председатель. Какой фракции принадлежали?

Шеин. Националистов.

Председатель. Религиозные вопросы вас давно интересовали?

Шеин. Я не помню дня моей жизни, когда я ими не интересовался.

Председатель. Постоянно?

Шеин. Постоянно.

Нужно отметить, что в противостоянии обвинителей и судей своим подсудимым первые всегда проигрывали. И конечно, не потому, что подбирались недостаточно умные и опытные юристы. Нет… Слишком велики были противостоящие им люди. Рядом с митрополитом Вениамином и архимандритом Сергием, Юрием Петровичем Новицким и Иваном Михайловичем Ковшаровым все эти яковченко, Семеновы, каузовы, Смирновы, Красиковы, крастины, драницыны, гуровичи и гиринские и не могли выглядеть иначе.

Порою дело доходило до анекдотов. Один из членов трибунала, к примеру, оказался студентом, получившим двойку на экзамене у профессора Новицкого. В связи с этим или просто по необходимости, но судьи то и дело как бы забывали, что они судят Новицкого, просили его дать ту или иную необходимую им юридическую справку.

Но все это то, что касается внешней стороны процесса. Толпы людей у здания Филармонии, величественные, почти монументальные фигуры обвиняемых, рядом с которыми жалкими и ничтожными выглядели исполнители написанных в ГПУ ролей.

Была, однако, и внутренняя наполненность процесса. Мы говорили, что дело о сопротивлении изъятию церковных ценностей было, так сказать, притянуто за уши. Митрополита Вениамина судили за другое. Судили за отлучение им от Церкви Александра Ивановича Введенского. Судили за открытое сопротивление разработанному Тучковым плану превращения Церкви в отдел ГПУ. Поэтому ни о какой страдательности и невиновности митрополита Вениамина не может быть и речи. Он страдал за вполне конкретную вину перед Советской властью в целом, ГПУ и Введенским в частности.

И разумеется, если бы митрополит Вениамин раскаялся, если бы покорился обновленческому ВЦУ, возможно, он и был бы прощен.

Митрополит Вениамин не раскаялся. Он сделал то, что обязан был сделать. Исполнил свой архиерейский и сыновний долг перед Русской Православной Церковью. Спас ее от страшной беды…

Да, мы знаем, что чекистам удалось обмануть епископа Алексия Симанского, удалось заставить будущего патриарха снять наложенное митрополитом Вениамином на Введенского запрещение. Мы рассказывали, как торжествовал в те дни Александр Иванович Введенский. Но это ведь он торжествовал, он думал, что победил… А это было не так. Напрасно поторопился с. торжеством Александр Иванович. Триумфа не получилось. Более того, несмотря на ошибку, допущенную епископом Алексием Симанским, ничего непоправимого не произошло.

18 июня, когда на петроградском процессе завершился наконец допрос основных обвиняемых, вся Россия услышала голос запертого в Ярославле митрополита Агафангела.

«Благодать вам ц мир от Бога и Отца нашего и Господа Иисуса Христа! — писал назначенный патриархом Тихоном своим заместителем Ярославский митрополит. — Я лишен и доныне возможности отправиться на место служения… Между тем, как мне официально известно, явились в Москве иные люди и летали у кормила правления Русской Церкви. От кого и какие на то полномочия получили они, мне совершенно неизвестно. А поэтому я считаю принятую ими на себя власть и деяния их незаконными… Бозлюбленные о Господе Цреосвященные Архипастыри! Лишенные на время высокого руководства, вы управляйте теперь своими епархиями самостоятельно, сообразуясь с Писанием и священными канонами, впредь до восстановления Высшей церковной власти окончательно. Решайте дела, по которым прежде спрашивали решения Священного Синода, а в сомнительных случаях обращайтесь к вашему смирению. Честные пресвитеры и все о Христослужители Алтаря и Церкви! Вы близко стоите к народной жизни. Вам должно быть дорого его просвещение в духе православной веры. Умножайте свою священную активность. Когда верующие увидят в вас благодатное горение духа, они никуда не уйдут от своих святых алтарей. Братья и сестры о Господе, наши пасомые! Храните единство святой веры в образе братского мира, не поддавайтесь смущению, которое новые люди стремятся внести в ваши сердца. Не склоняйтесь к соблазнам, которыми они хотят обольстить вас.

Заместитель Святейшего патриарха, подписал смиренный Ага-фангел, Божьей милостью митрополит Ярославский».

В. Д. Красницкий говорил на процессе о самом большом ударе, который нанесло ВЦУ отлучение Введенского, Красницкого и Белкова митрополитом Вениамином. Послание митрополита Агафангела тоже удар. И удар сокрушительный для ВЦУ. Говорят, что, когда Тучков прочитал это послание, его самого едва не хватил удар… И все-таки Красницкий все равно отдавал приоритет удару, нанесенному митрополитом Вениамином… Только ли потому, что Владимир Дмитриевич давал показания против митрополита Вениамина? Нам кажется, что Красницкий тут проявил известную долю объективности. Вполне ведь возможно, что, не предприми своих решительных действий митрополит Вениамин, не решился бы опубликовать свое послание и митрополит Агафангел. Может быть, чекистам и удалось бы уговорить его отмолчаться…

Мы говорим все это не для того, чтобы принизить роль митрополита Агафангела в борьбе с обновленцами. И конечно, не для того, чтобы приподнять митрополита Вениамина. В этом нет нужды. Исполненная подлинного величия картина открывается перед нами. Падает сраженный бесчисленными врагами богатырь, но — рано торжествовать нечисти! — на замену ему поднимается другой богатырь. Подвигами Петроградского и Ярославского митрополитов, по сути дела, открывается страница деятельной борьбы Православной Церкви с перерожденческой ересью. Трагическим и пронзительным светом этой борьбы озарены и последние годы земной жизни святителя Тихона.

На долгие и долгие годы затянется борьба. Именами десятков новомучеников российских пополнится Собор русских святых. И все они, проходя сквозь ад тюрем, пересылок и лагерей, бесстрашно уходя на расстрел, без сомнения, вспоминали о подвиге, совершенном митрополитом Вениамином, снова и снова, в который уже раз, повторяя его подвиг.

И нет, нет ничего случайного в Божьем мире. И не напрасны принесенные Русской Православной Церковью жертвы. Великое очищение приняла она., проходя через горнило неимоверных испытаний…

Глава восемнадцатая

4 июля подсудимым было предоставлено последнее слово.

— Каков бы ни был ваш приговор, — сказал митрополит Вениамин, — я буду знать, что он вынесен не вами, а идет от Господа Бога, и, что бы со мной ни случилось, я скажу: слава Богу!

Митрополит осенил себя крестным знамением и сел.

Это последние слова митрополита Вениамина, произнесенные им публично. Последнее появление митрополита «на публике» на следующий день, когда был оглашен приговор, тоже описано. Портрет сделан протоиереем Михаилом Чельцовым.

«Я старался внимательно всматриваться в настроение, в лицо митрополита Вениамина. Ему-то, думалось мне, больше всех других должен быть известен исход нашего процесса; ему приговор суда должен быть более грозным и тяжелым. Но, как я ни старался распознать что-либо в митрополите Вениамине, мне это не удавалось. Он оставался как будто прежним, каким-то окаменевшим в своем равнодушии ко всему и до бесчувственности спокойным. Мне только чудилось, что в этот день он был более спокоен и задумчиво-молчалив. Прежде он больше сидел и говорил с окружающими его, теперь он больше ходил».

Наши светочи, адаманты веры… Они были сделаны из такого же человеческого материала, как и мы все. И как мы все, они иногда оказывались слабыми в час испытаний, переживали, беспокоились, подобно протоиерею Чельцову, думали не так, как хотелось бы нам, чтобы думали наши святые. Только в отличие от нас у них всегда в нужный момент находилась сила, чтобы преодолеть свои беспокойства, свою слабость. И силу эту давала им вера.

Нарисованный Михаилом Чельцовым портрет митрополита Вениамина удивительно точен. Собственно говоря, дается тут даже не сам портрет, а описание барьера, который разделял 5 июля митрополита Вениамина и Михаила Чельцова. Равнодушие ко всему и бесчувственное спокойствие митрополита — это то, что видит Михаил Чельцов. Сам он внутренне еще не готов к смерти, и вид человека, уже приготовившегося перешагнуть рубеж земной жизни и жизни вечной, полностью отрешившегося от всех мирских забот и страхов, действительно производит впечатление окаменевшего равнодушия и бесчувственного спокойствия. Митрополит Вениамин уже не способен был беспокоиться о том, что беспокоило Чельцова, бояться того, чего тот боялся…

И как душеполезно, какой это великий урок для всех нас, что, не прибегая к лукавым фантазиям, можем увидеть мы нашего святого таким, каким он был на самом деле…

Из последнего предсмертного письма митрополита Вениамина мы знаем, что все его «бесчувствие и окаменелость» коснулись лишь обмирщвленной оболочки. До последних своих минут священномученик Вениамин оставался митрополитом и продолжал свое архиерейское служение. И предсмертное письмо его — великое слово архиерея к своей пастве…

«Трудно, тяжело страдать… — поучает нас владыка. — 'Ио по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступить этот Рубикон, границу, и всецело предаться воле Божией. Когда это совершится, тогда человек избыточествует утешением, не чувствует самых тяжких страданий, полный среди страданий внутреннего покоя…»

Перечитывая заново тома со стенограммами процесса, я все время пытался представить себе, что думал, что чувствовал, что ощущал тогда владыка Вениамин. Градом сыпались бесчисленные обвинения, грязные оскорбления… Глубоко оскорбительной по своей сути была для митрополита и вся «защитительная» речь Я. С. Гуровича… Но ведь было и другое. И толпы людей у входа в Филармонию пели «Спаси, Господи, люди Твоя», и на самом процессе среди душной черноты и лжи иногда вдруг словно бы распахивалось окно, и чистый Божий свет струился тогда в заполненный чекистами и студентами Зиновьевского университета зал…

Так было, например, 22 июня, когда допрашивали студента богословских курсов Василия Кисилева… 26 апреля Василий Федорович зашел во Владимирскую церковь и был арестован там, потому что заплакал, увидев ободранную икону.

Председатель, Почему же вы плакали перед иконой?

Кисилев, Перед иконой? Потому что риза была снята, икона стояла на полу, икона была ободрана — лик самый… А это моя любимая икона.

Председатель, Где вы были арестованы?

Кисилев, Где? По выходе из церкви… Я вышел из церкви, ничего не говорил, подходит какой-то милиционер или старший их, с револьвером конечно, и говорит: «Молодой человек! Подойдите ко мне». — «Зачем?» — «Вы мне очень нужны. Я вас знаю». — «А я вас не знаю… Скажите, кто вы такой?» Вид у него был суровый, страшно смотреть. Я испугался. Из толпы говорят: «Молодой человек, не ходите. Они одного молодого человека также подозвали и арестовали ни за что». — «Боже мой! За что же меня арестовывать?..» Конечно, я испугался. А милиционер тогда обратился к толпе и говорит: «Вы его не знаете, кто он такой, а я знаю!» И всю толпу разогнал, а меня арестовал, не знаю за что.

— Почему же вы все-таки плакали перед иконой? — спросил обвинитель Красиков.

— Я обиделся… — ответил Василий Кисилев. — Великая икона стоит на полу, ободрана.

— Как ободрана?

— Вероятно, когда снимали ризу, содрали краску.

— Может быть, когда снимали ризу, тогда и обнаружились недостатки? Ведь раньше рисовали так.

— Нет… — ответил Кисилев. — Лик должен быть на виду. Царапины были бы видны и под окладом…

— Вас утешала мысль, что серебро пошло на голодающих? — задал коварный вопрос обвинитель.

— Нисколько… — спокойно ответил Киси лев. — Об этом я не задумывался. Господь знает, куда идет серебро.

— Как Господь?! Почему вы говорите, что Господь?!

— Что Господь ни делает, он все знает… — ответил Кисилев.

Кисилев проходил на процессе как второстепенный персонаж, но в допросе его приняли участие почти все обвинители.

— Вы не боитесь преподавать детям Закон Божий? — допытывался у Киси лева Крастин.

— Отчего бояться?

— Вы не боитесь, что, может быть» вы научите людей неправильно мыслить?

— Я не задаюсь такими вещами… — ответил Кисилев. — Я худому не обучаю… Чего же бояться?

— Что значит «худое»? — почти как прокуратор Пилат спросил Крастин.

— Я обучаю молитвам… Обучаю в церковь ходить…

— А вы сами любите церковь?

— Очень люблю… — ответил Кисилев. — Очень предан…

Когда, перелистывая бесчисленные страницы стенограмм процесса, я добрался до этого допроса, показалось, что и в душном помещении архива тоже пахнуло свежим и чистым воздухом. Наверное, такое же ощущение испытал, слушая ответы Василия Федоровича Кисилева, и митрополит Вениамин. В молоденьком, таком чистом и искреннем студенте богословских курсов он вдруг увидел себя в молодости. И конечно же, эта встреча тоже была не случайной. «По мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога».

И я бы никогда не решился написать, что в эти дни митрополит Вениамин был счастлив, если бы этих слов не написал сам владыка в своем предсмертном письме: «Я радостен и покоен, как всегда. Христос — наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо…»

Великие слова… Две тысячи лет назад сказаны они, но каждый раз они потрясают нас, как будто эта великая истина открывается нам впервые…

«Радостно и спокойно» ощущали себя в эти дни и архимандрит Сергий, и Юрий Петрович Новицкий, и Иван Михайлович Ковшаров. Сохранилась записка Юрия Петровича Новицкого, чудом переданная им из камеры смертников.

«Дорогая мама. Прими известие с твердостью. Я знаю давно приговор. Что делать? Целую тебя горячо и крепко. Мужайся. Помни об Оксане. Целую крепко. Юрий. Дорогой Порфирий Иванович. Обнимаю тебя. Поддерживай маму».

Мы уже говорили, что священномученик Вениамин до последних минут своих оставался митрополитом и продолжал нести архиерейское служение. Так же было и с архимандритом Сергием. До конца дней своих продолжал архимандрит совершать свое пастырское служение, помогая и укрепляя своего соседа по камере смертников…

«Выписка из протокола № 51 заседания Президиума ВЦИК от 3 августа 1922 года.

СЛУШАЛИ: дело петроградских церковников.

ПОСТАНОВИЛИ: в отношении осужденных Казанского, Новицкого, Шеина, Ковшарова приговор Петроградского революционного трибунала оставить в силе. В отношении осужденных Плотникова, Огнева, Елачича, Чельцова, Чукова и Богоявленского — заменить высшую меру наказания пятью годами лишения свободы. Секретарь ВЦИК А. Енукидзе. 8 августа 1922 г.».

В ночь на воскресенье, 13 августа, четверо новомучеников российских были расстреляны возле станции Пороховые по Ириновской железной дороге.

Говорят, что перед смертью их обрили и одели в лохмотья.

Казнь была совершена тайно… Делалось все, чтобы скрыть дату ее. Ксении Леонидовне Брянчаниновой и Оксане Георгиевне Новицкой разрешили во вторник, 15 августа, встретиться с Юрием Петровичем Новицким. В понедельник, 14 августа, в первый день Успенского поста, духовным чадам митрополита Вениамина, принесшим для него передачу, сказали, что «гражданин Казанский, гражданин Шеин, профессора Ковшаров и Новицкий потребованы и отправлены в Москву…».

«Отправить в Москву», «дать десять лет без права переписки» — эти почти тотемические обозначения исполненных смертных приговоров изобретались работниками советского «правопорядку», потому что страх смерти в них самих был сильнее революционного сознания…»

После расстрела начали делить вещи расстрелянных новомучеников… «Распявшие же Его, делили ризы Его, бросая жребий». Эти Евангельские слова почти буквально повторились в Петрограде в 1922 году.

«1922 г. Ноября 3-го дня. Я, комендант Петрогубревтрибунала Кандаков, в присутствии помощника коменданта и представителя Александро-Невской лавры на основании предписания помощника губернского прокурора от 2 ноября за № 261 произвел изъятие из комнат бывшего митрополита Вениамина… Из упомянутых комнат взято следующее:

1-я комната. Семь стульев столовых, один стол обеденный, одна кушетка, один полубуфет, один зеркальный шкаф, один шкаф с этажеркой и две этажерки.

2-я комната. Одно зеркало, один письменный стол, две этажерки, один ночной столик, одни настольные часы, четыре стула, два кожаных кресла, один кожаный диван, настольная лампа, одна металлическая кровать с двумя матрасами, три ковра»[77].

«1922 г. Августа 21-го дня. Я, комендант Петрогубревтрибунала Кандаков, в присутствии сотрудника того же трибунала и управдома на основании предписания члена президиума Степанова, прибыв на квартиру осужденного Шеина, изъяли: одну картину в золоченой раме — Иисус, Марфа и Мария. Одну икону. Одни столовые часы и две вышитые ручной работы Богомазовой картины в золоченых рамах, а также из ящиков письменного стола бумаги, бланки, конверты и тетради. Всего около трех стоп»[78].

«Опись вещей, произведенная у гражданина Ковшарова Ивана. Комната № 1. Одна этажерка с книгами, один письменный стол с канцелярскими принадлежностями, открытый библиотечный шкаф с книгами, два кожаных стула, одно кресло деревянное, настольная лампа, одна люстра. Комната № 2. Три портрета, одна икона, одна люстра, один термометр, один ломберный столик. Два кожаных стула, два кресла кожаных, один диван кожаный, один стол столовый, три стула столовых, один полубуфет с посудой, одна керосиновая печка, один столик. Комната № 3. Один иконостас с семью иконами, пять портретов, одна полочка с тремя статуэтками, один комод с бельем, две кровати металлические, один стол, одно кресло мягкое, одни весы, один портрет с фотографией патриарха. Коридор. Один шкаф платяной, одно рваное дамское пальто, одно мужское, поношенное, одни брюки, две шторы, одно трюмо»[79].

Вещи осужденных делили между своими людьми. Архимандрита Сергия вместе с митрополитом Вениамином, Новицким и Ковшаровым расстреляли в воскресенье, а уже в четверг, 17 мая, прибежал в трибунал член Петросовета И. З. Преображенский и принес заявление: «В настоящее время проживающий по Троицкой улице, д. № 3 и не имеющий никакой квартирной обстановки. Прошу председателя Ревтрибунала предоставить мне как нуждающемуся мебели из распечатанной квартиры гражданина Шеина, так как он ликвидирован из Петрограда, а мебель находится в вашем распоряжении»[80].

Сосед члена Петросовета И. З. Преображенского, военмор Иван Климович, был скромнее: «Заявление. Прошу не отказать в выдаче для моего пользования один платяной шкаф за минимальную плату из квартиры Шеина. 18 августа 1922»[81].

Просили вещи архимандрита Сергия для проведения лотерей Наробраза, для личной надобности членов трибунала…

Однако наиболее отвратительно делили вещи Юрия Петровича Новицкого.

«1922 года. Июля 14-го дня. Протокол. В квартире Xs 30 по Биржевой улице. Причем выяснилось — квартира № 30 состоит из пяти комнат. Занята и числится за гражданкой Брянчаниновой. Из упомянутого числа комнат осужденный Новицкий с дочерью занимали одну комнату в качестве жильцов. Описано следующее: диван красного дерева, к нему два кресла и три стула, пять золоченых стульев, два мягких стула, четыре маленьких столика, зеркало, восемь картин в золоченых рамках, одна настольная лампа, один книжный шкаф с книгами, опечатанный печатью Ревтрибунала, кроме того, описаны находящиеся в пользовании Новицкого (свидетельство управдома и дочери Новицкого) и принадлежащие гр. Брянчаниновой письменный стол и кожаный диван. По заявлению управдома и по сведениям дочери Новицкого гр-ка Брянчанинова выехала в Москву»[82].

Ксения Леонидовна Брянчанинова действительно 14 июля ездила в Москву хлопотать за Юрия Петровича Новицкого. Вернувшись, она узнала, что описана принадлежащая лично ей гостиная. Ксения Леонидовна пыталась протестовать, но это, как и ее хлопоты за Юрия Петровича, успеха не имело. Юрия Петровича Новицкого расстреляли, а вещи, принадлежавшие Ксении Леонидовне, разделили между собой сами члены Ревтрибунала. Вещи действительно были ценные, и никаких военморов к их дележке не допускали.

19 сентября 1922 года. Акт. Мы, нижеподписавшиеся, комиссия в составе: председателя — члена коллегии Петрогубревтрибунала т. Еремеева; членов — члена коллегии Смирнова и коменданта Кандакова, на основании резолюции председателя трибунала на рапорте коменданта от 14 июля с. г. произвели оценку имущества осужденного Новицкого, подлежащего конфискации согласно нижеприведенной ведомости:

Диван, к нему кресел 2, стульев мягких 3 — 1200 р. Смирнов.

Стульев золоченых 5 — 150 р. Лебедев.

Стульев мягких 2 — 50 р. Смирнов.

Маленьких столиков 4 — 100 р. 3 — Лебедев, 1 — Смирнов.

Экран 1 — 25 р. Михайлов.

Картин в рамках 8 — 400 р. 1 — Нейдар, 1 — Смирнов Н.,

1 — Лебедев, 3 — Смирнов А., 2 — Михайлов.

Настольная лампа 1 — 50 р. Лебедев.

Шкафчик 1 — 75 р. Кандаков.

Кровать железная 1 — 200 р. Еремеев.

Письменный стол 1 — 200 р. Лебедев.

Итого: 2450 р.

Все перечисленные вещи бывшие в долгом употреблении и частью сильно потрепаны[83].

Акт этот не нуждается в комментировании. Мы уже видели, как вершилось трибуналом «правосудие». Теперь мы видим, как оплачивалось вершение такого «правосудия». За две с половиной тысячи рублей в Петрограде в 1922 году трудно было приобрести и поношенные штаны. Тут же приобреталась целая коллекция антикварной мебели с дорогими картинами. Правда, как стыдливо заметили работники правосудия, «вещи бывшие в долгом употреблении и частью сильно потрепаны».

Что еще можно добавить, завершая наш рассказ о четырех новомучениках петроградских?

На Никольском кладбище Александро-Невской лавры, почти на том самом месте, где стоял 1 июня 1922 года митрополит Вениамин, когда келейник известил его о прибытии чекистов, стоит теперь крест, на котором написано: «Вениамин, митрополит Петроградский и Гдовский».

Но это не могила. Это просто памятник митрополиту Вениамину. Где находится настоящая могила четырех новомучеников, никто не знает…

Нет на воле в нашем городе и храма священномученика Вениамина. Только часовенка, спрятавшаяся в жилом доме невдалеке от Дома Евангелия, расположившегося в храме, который и должен был стать храмом в память новомучеников петроградских. Почему-то всегда, когда я бывал, там дули ледяные ветры, клубилась пыль, свиваясь в столбы у расположенных вокруг центров дианетики и прочих подобных им учреждений.

Зато на Никольском кладбище у креста-памятника почему-то всегда тепло. В разное время года, при разных ветрах и погодах бывал я здесь, но тепло было всегда…

Сюда, в это духовное тепло, и идут православные люди, чтобы, осенив себя крестным знамением, произнести:

«Святый священномучиниче Вениамине, митрополит Петроградский, моли Бога о нас!»

«Святый священномучениче Сергие, моли Бога о нас!»

«Святые мученики Георгий и Иоанн, молите Бога о нас!»

Вместо эпилога