В 22.00 после тщательной подготовки восемь артиллеристов в пестрых маскировочных халатах двинулись к переднему краю. Шли молча, бесшумно ступая по рыжей прошлогодней траве, зорко всматриваясь в сырую, мглистую темень. Впереди — разведчики Клименко, Лысюк и Водовозов во главе со своим командиром — старшим сержантом Флюкратовым. Лейтенант Молчанов, который идет за ними, видит, как осторожно, но вместе с тем легко и быстро, едва прикасаясь к размякшей после дождей земле, след в след, двигаются разведчики. Он невольно улыбается, вспоминая, как настойчиво все они просились на задание, доказывали свое умение сделать для его выполнения все, что будет нужно. Вот, например, Лысюк, высокий, мускулистый и жилистый украинец-дальневосточник, потомок тех знаменитых землепроходцев, что много лет назад, переселившись к Тихому океану, плотно осели в этом суровом краю.
— Товарищ лейтенант, — возбужденно говорил он перед выступлением. — Я ведь как стреляю? На четыреста метров любую цель… И снайпера не надо!
По мере приближения к переднему краю громче слышится пулеметное татаканье, время от времени глухо раздающееся в как бы набухшем сыростью воздухе. Изредка вспыхивают осветительные ракеты, выхватывают на миг кустарник, отдельные строения, изгороди, искореженные деревья, почерневшие от огня танки, разбитые орудия и, рассыпавшись мелкими звездочками, гаснут, не долетев до земли, погружая все снова в темень.
Молчанов оглядывается назад, где идут более тяжело нагруженные радисты, и негромко приказывает подтянуться. Его догоняет, учащенно дыша, командир отделения старшина Терещенко — лучший радист в подразделении. За ним подтягивается, поправляя лямки радиостанции, парторг батареи старший сержант Голиков — тридцатилетний шахтер-стахановец из Донбасса, и, наконец, последним идет молодой боец Подгайный, быстрее всех работающий на ключе.
Внезапно откуда-то из темноты раздается резкий окрик. Артиллеристы останавливаются. Лейтенант выходит вперед и называет пароль.
Через некоторое время он приказывает старшему сержанту Голикову остаться за себя, а сам уходит в сопровождении старшины Терещенко и старшего сержанта Флюкратова к командиру стрелковой роты.
— Ну, вот и прибыли! — обращается к оставшимся товарищам Голиков и весело добавляет: — Садись, ребята, кто на чем стоит! Не стесняйся!
— А как насчет покурить, товарищ старший сержант? Мы в рукав бы! — послышался робкий голос.
— Вот сразу видно, Подгайный, что человек ты в нашем солдатском деле молодой, порядка не знаешь… Кто же это в армии за всех просит? Сам за себя должен просить! Понял, голова? А то «мы бы, в рукав бы!..» Ну, а насчет закурить подождать придется, ребята. Мы народ положительный, вежливый. Дадим завтра сначала фашистам прикурить, а потом и сами закурим!
Солдаты засмеялись.
Когда возвращавшийся Молчанов подошел к артиллеристам, он услышал неторопливый, размеренный голос парторга:
— Победа уже близка. Да ведь победа, как и вода, под лежачий камень не бежит. Ее надо, стало быть, добывать в тяжелых боях, и тут мы, коммунисты, — я, и ты, Лысюк, и ты, Клименко, — должны быть впереди, показывать пример другим…
— Что рассуждать-то, Егорыч, — перебил Голикова Клименко, — видим, как фашисты за каждый бугорок, за каждую кочку цепляются. Добить их надо, вот что! И добьем, покажем на деле, на что мы способны.
«Партийное собрание», — догадался Молчанов. Он посмотрел на светящийся циферблат ручных часов и остановил идущих сзади Терещенко и Флюкратова.
Заговорил Лысюк:
— Погоди, Клименко, понятно-то оно все понятно, но я что хочу сказать? Момент-то какой сейчас, исторический. Перед нами Берлин, верно? Значит, быстрей возьми мы его, так и война на этом может кончиться, а? Опять же, с другой стороны, сколько теперь техники у нас всякой? Видимо-невидимо! Забота о нас большая, чтобы меньше потерь было. Так я говорю? А вот тут-то и есть одна опасность… Найдутся такие, что посчитают, раз конец войне — надо поберечься, чужими руками, значит, жар загрести захотят. И выйдет не меньше потерь, а больше, да и война затянется…
Значит, мы сейчас все, как один, дружно приналечь должны и задушить зверя в самой его берлоге. И выходит, мы, коммунисты, не только сами должны впереди быть, но и остальных за собой вести.
— Правильно, Лысюк! Кто еще хочет? Нет? Два слова, ребята, — Голиков понизил голос: — Командира в бою беречь, поняли? Что молод он у нас — не беда, потому— умен и опытен. А вот горяч не в меру, за этим приглядеть надо…
При этих словах Молчанова охватило горячее чувство благодарности к этим простым и близким ему людям, вместе с которыми уже много дней, недель и месяцев делил он тяготы походной боевой жизни.
Узнав выступившую из темноты высокую худощавую фигуру командира, Голиков быстро поднялся, приложил руку к козырьку. Его примеру последовали Лысюк и Клименко.
— А где же остальные, — опросил Молчанов, вглядываясь в темноту.
— Прикорнули, товарищ лейтенант! — ответил Голиков. — Даром что удобств никаких, а… спят себе и все. Солдат хоть где спать приспособится!
Молчанов улыбнулся.
— Ну, поднимайте людей, будем выступать.
До назначенного места добрались без происшествий. Артиллеристы оказались у основания сравнительно невысокой насыпи, приподнимавшей железнодорожное полотно к темневшей слева ферме моста. Под ним почти перпендикулярно к насыпи проходила серая лента бетонированной автострады. Молчанов шепотом подал команду, и артиллеристы осторожно взобрались на насыпь. Вскоре они услышали звуки работающего танкового мотора, затем где-то протарахтела автомашина: данные общевойсковой разведки подтверждались. Тогда лейтенант расположил разведчиков вдоль насыпи, определил места для ручных пулеметов и приказал окопаться. Старшина Терещенко тем временем развертывал радиостанцию, чтобы связаться с огневыми позициями, Голиков и Подгайный рыли для нее укрытие, Клименко и сам командир наблюдали за противником.
Так они и встретили рассвет, когда в туманной утренней дымке обозначились призрачные контуры отдельных полуразрушенных дворов, редких березовых рощ, огороженных высоким забором, из колючей проволоки. Затем впереди, метрах в пятистах, вырисовалась панорама маленького населенного пункта с кирхой посредине, сплошь состоящего из одноэтажных коттеджей, окруженных высокими, раскидистыми соснами и елями. Между ними пряталось до двух десятков танков и самоходок противника, автомашины и отдельные противотанковые орудия.
Молчанов даже потер руки от удовольствия. Сейчас же, достав карту, он сверил ее с местностью. Все было в порядке, а кирха являлась прекрасным ориентиром. Тогда Молчанов, тщательно проверяя каждый свой расчет, подготовил данные для стрельбы и передал их на огневые. Потом посмотрел на часы. Он должен был открыть огонь в семь тридцать, вместе с началом общей артиллерийской подготовки. Оставалось еще сорок минут терпеливого ожидания, и он приготовился к нему, как к неизбежному.
А между тем в лагере противника началось оживление. В бинокль хорошо было видно, как группами и в одиночку с котелками в руках солдаты потянулись к походной кухне, небрежно замаскированной елками. Вскоре там образовалась целая очередь. «Вот сейчас бы их и накрыть», — с сожалением, что он не может этого сделать, подумал Молчанов. Его глаза схватывали все новые и новые детали, уточняли их. Вот к расположенным на окраине противотанковым орудиям подошли две автомашины и сгрузили несколько ящиков.
«Боеприпасы!» — отметил Молчанов. Где-то в глубине рощи заурчало несколько танков. Молчанов кружочками отмечал на карте места, где было большее скопление техники, чтобы в первую очередь обрушить туда всесокрушающую силу артиллерийского огня.
Но на войне, как на войне. Произошло событие, изменившее намеченный план, потребовавшее другого решения. От деревни отделились четыре фигуры и двинулись по направлению к железнодорожному мосту. Когда гитлеровцы были настолько близко, что не оставалось никакого сомнения в том, что им удастся обнаружить артиллеристов, Молчанов принял решение дать им перейти насыпь и уничтожить их, не открывая огня. Но и этому плану не суждено было осуществиться в той мере, как этого хотелось лейтенанту. Фашистские солдаты растянулись цепочкой, и пока трое из них переходили насыпь, четвертый ожидал внизу. Он-то и смешал все карты. В результате короткой, но жаркой схватки с тремя было покончено. Но тот, что оставался у насыпи, на ходу стреляя в воздух, бросился назад. Животный страх придавал ему силы, и он бежал так, словно собирался побить мировой рекорд. При этом успевал еще и вилять время от времени в стороны.
Молчанов прикусил губу. Открывать огонь всем — значит окончательно выдать свое расположение. А снять фашиста необходимо. Вот тут-то и понадобилось стрелковое мастерство Лысюка, вооруженного в отличие от остальных карабином. Получив приказание командира, он только слегка побледнел, а затем стал терпеливо повторять стволом движения бегущего. Выстрел раздался внезапно, и солдат, вскинув над головой руки, словно делая гимнастику, рухнул на землю.
Гитлеровцы, почуяв неладное, всполошились. На окраине деревни быстро собралась большая труппа солдат. Туда же, утробно урча мотором, переваливаясь на ухабах, подполз камуфлированный танк. Молчанов, оторвав от глаз бинокль, посмотрел на часы. До начала артподготовки оставалось двадцать минут, но медлить уже больше было нельзя. Он повернул голову в сторону укрытия, где расположились радисты.
— Терещенко! Передайте: обнаружен противником, открываю огонь.
Где-то сзади гулко прозвучал орудийный выстрел, и вслед за ним, все нарастая, быстро стал приближаться упругий шелест. Он пронесся почти над головами разведчиков, перешел в резкий свист, который, дойдя до предела, вдруг внезапно оборвался. Молчанов увидел, как контрольный снаряд взметнул землю у самой окраины деревни, и почти в ту же секунду услышал раскатистый грохот разрыва.
— Хорошо! — бросил он сам себе и, быстро введя поправки, снова подал команду. Загрохотал залп, другой, третий, еще и еще! Десятки тяжелых снарядов обрушились на врага. Деревню сплошь затянуло дымом разрывов, а когда он рассеялся, Молчанов увидел разрушенные дома, горящие танки и автомашины, разбегающихся в поисках укрытия гитлеровцев. Теперь Молчанов не волновался. Спокойный, с горящими глазами, он с нескрываемым удовлетворением наблюдал, как мечутся потерявшие голову фашисты. Но когда из деревни стали выползать уцелевшие танки и автомашины, он снова обрушил на них шквал всесокрушающего огня. И снова плотная стена дыма и огня закрыла деревню.