— Где комбат?
— Я комбат, — ответил Иванов, насторожившись. Голос спрашивающего показался ему знакомым. Худощавый офицер быстро приблизился. Иванов, заглянув в смуглое, чернобровое лицо, радостно воскликнул:
— Дмитро!
— Борька? Вот так встреча!
— Так это, значит, ты опередил меня? — спрашивал Иванов, отвечая на крепкие объятия друга. — А я только вчера узнал, что ты здесь. Откуда?
— А помнишь, Боря, бои под Ржевом? — не слушая, спросил Пинский.
— Под Ржевом? Что под Ржевом! А Курскую дугу, когда ты меня из противотанкового рва вытащил, не забыл? — перебил Иванов, улыбаясь и хлопая Пинского по плечу.
— Помню, все помню… Эх, Борис, некогда сейчас воспоминаниями заниматься.
— Да, да! Конечно. Слышу, как твои орлы стреляют. Как у тебя там? Трудно?
— А что ж у меня, — нахмурив черные, густые брови, ответил Пинский. — Прорвать прорвал — артиллерия хорошо помогла, а за чертов Мюнхеберг никак ухватиться не могу. И противотанковая артиллерия, и фаустники, и отдельные танки, и самоходки… Гибнут, а стреляют. Ну да ты ведь сам знаешь, — это не от хорошей жизни: за спиной-то у них пулеметы! Все равно достану, — Пинский сжал кулак и, выразительно помахав им в воздухе, добавил: — Вот ты присоединишься, вдвоем и ударим. У меня ж еще десант!
— Не выйдет! — вдруг сказал Иванов.
Пинский растерялся. Несколько секунд он смотрел на Иванова непонимающим взглядом. Потом на его скулах заиграли желваки.
— К-как ты сказал? Не присоединишься? — выдохнул он.
— Остынь, — улыбнулся Иванов. — Вдвоем нам лезть в лоб не следует. Сам же говорил, что у них тут всего понапихано! Предлагаю так. Я зайду слева, по пути захвачу роту Власова и ударю во фланг…
Комбаты, склонившись над картой, выработали совместный план действий. Пинский оставался с десантом на месте и атаковал с фронта, а Иванов обходил населенный пункт слева, чтобы повести наступление во фланг. Местом встречи наметили высокую кирху в центре Мюнхеберга, а чтобы начать боевые действия одновременно, договорились: как только Иванов выйдет на рубеж атаки и откроет огонь, начнет наступление и Пинский.
…Выйти на фланг Иванову удалось без особых затруднений. Правда, на дороге и по обочинам было много мин. Но в спешке отступления гитлеровцы не успели их закопать, и приданные батальону саперы без труда находили их и обезвреживали. Не оказал противник серьезного сопротивления и на окраине деревни. Его немногочисленный заслон, сделав всего несколько выстрелов и бросив единственное орудие, поспешно отступил к центру деревни. Но как только батальон Иванова ворвался в деревню, гитлеровцы всполошились не на шутку. Навстречу советским танкистам двинулись «тигры» и «пантеры» с черными паучьими крестами на боках. Иванов насчитал их двенадцать.
Завязался бой. Выстрелы беспрерывно гремели с обеих сторон. С воем и визгом проносились снаряды, грохотали разрывы. Прикрываясь постройками, танки гвардии майора Иванова вели огонь с коротких остановок. Уже запылали три вражеские машины. Потом еще одна. Дравшийся впереди командир роты старший лейтенант Власов доложил, что у него подбито два танка. Однако танкисты упорно, от укрытия к укрытию, продвигались вперед, оттесняя противника к центру деревни, откуда уже доносились частые автоматные очереди— вступил в бой десант автоматчиков Пинского.
Следуя за боевыми порядками батальона, Иванов наблюдал за действиями танкистов, давал дополнительные указания. Вот уже на большую площадь у кирхи стремительно вынеслись танки старшего лейтенанта Власова. Их встретили четыре гитлеровские машины. Расстояние между ними оказалось настолько малым, что вести огонь из пушек было опасно. Но Власов не растерялся. Иванов увидел, как он круто развернул свои машины на гитлеровцев и пошел на таран. Фашистские танкисты не выдержали. Один за другим они стали выскакивать из танков и спасаться бегством. Но уйти им так и не удалось. Власов устремился за беглецами, подминал их под гусеницы, расстреливал пулеметным огнем.
Через несколько минут на площади появились танки Пинского. Друзья снова встретились, на этот раз у кирхи. Дымились догоравшие вражеские танки и автомашины. Автоматчики вели пленных. В эфир понеслось донесение о выполненной задаче.
— А хорошо, что ты атаковал с фланга, — крепко пожимая руку Иванову, говорил Пинский. — Я так и не мог прорваться с фронта, пока ты не ударил то ним с тыла… В общем, недаром говорится: «Ум хорошо, а два лучше…» — И все же, не утерпев, добавил: — Конечно, если бы мы атаковали вместе, прорвали бы.
— Прорвали бы, безусловно, прорвали бы, Дмитро, но во что бы это нам обошлось? Ты лучше расскажи, где ты пропадал этот год? Что делал? В каких боях участвовал?
Но поговорить друзьям и на этот раз не удалось. Они получили приказ двигаться дальше.
— Что ж, Дмитро, — сказал Иванов, — видно уж, побеседуем там, после победы. — И он показал рукой на запад, куда по-прежнему стремительно неслись серые, разлохмаченные облака.
Сзади по всему фронту гремела, приближаясь, канонада.
Свежие силы входили в прорыв.
Стойкость
глубоким вниманием, стараясь не упустить ни одного слова, выпускники Краснознаменной ордена Ленина и ордена Суворова I степени Военной академии имени М. В. Фрунзе слушали обращенную к ним речь Министра обороны. Маршал говорил о великом призвании офицера отдать все свои силы и способности делу укрепления оборонной мощи Советского государства, призывал всегда высоко держать честь и достоинство советского офицера, показывать пример выполнения воинского долга и требований воинских уставов.
Сказал министр и о необходимости воспитания у подчиненных активного наступательного духа, железной стойкости…
«Стойкость… — подумал Герой Советского Союза подполковник Иван Федорович Войтенко. — Сколько воспоминаний связано с этим словом! Не она ли, железная стойкость, помогла выстоять под Москвой в 1941 году? Не этому ли замечательному качеству обязаны герои обороны Сталинграда, поклявшиеся ни шагу не отступать назад, на весь мир заявившие, что там, за Волгой, для них нет земли. Да только ли в обороне нужна стойкость? Разве не нужна она и тогда, когда, охваченные единым наступательным порывом, войска стремительно продвигаются вперед, круша вражескую оборону, сметая на своем пути все преграды, с ходу форсируя реки, цепляясь за до смешного маленькие пятачки-плацдармы и удерживая их, несмотря ни на что?»
Войтенко вспомнил бои на Волге, себя — двадцатитрехлетнего лейтенанта, командира истребительно-противотанковой артиллерийской батареи, наступление, контратаки противника. В памяти его отчетливо воскресли февральские события далекого 1943 года, боевые дела батареи, стойкость артиллеристов.
…Ветер свободно гулял по безлесой, кое-где изрезанной неглубокими оврагами донской степи, со скоростью десяти метров в секунду нес колючие снежные иглы. Автомашины, тащившие приземистые длинноствольные пушки, то и дело застревали в сугробах. Тогда из кузовов, обтянутых тентом, в глубокий снег, поругивая погоду, спрыгивали люди, лопатами расчищали снег, упираясь плечами в борта, дружно налегали и под протяжные выкрики: раз — два-а взяли! — подталкивали буксующие машины.
Когда батарея выбралась на гребень высоты и артиллеристы вновь стали расчищать снег под увязшими по ступицы машинами, командир батареи лейтенант Войтенко, прикрывая рукой от ветра лицо, пошел в сторону от дороги. Время от времени он останавливался и, накрывшись плащ-палаткой, зажигал электрический фонарь, чтобы рассмотреть карту. Вернулся он быстро и тотчас же повел артиллеристов вниз по отлогому скату, на ходу указывая, где расположить орудия, как оборудовать позиции. Внизу он остановился, обвел взглядом окружившую его группу людей в полушубках и ватниках и позвал:
— Лейтенант Смолкин!
— Я! — отозвался густой хриплый голос. Вперед вышел плотный, широкоплечий человек в полушубке.
— Вот. Останетесь здесь за меня, — сказал Войтенко. — К рассвету чтобы все было готово: орудийные окопы, укрытия для расчетов — все полного профиля, как полагается. Я пройду с разведчиками и связистами вперед устанавливать связь с пехотой. Машины отправить метров на 400 в тыл, замаскировать. Поварам готовить пищу.
Машины, натужно завывая моторами, с трудом разворачивались в густом снегу. Расчеты отцепляли, устанавливали орудия, расчищая в снегу площадки, подрывая под сошники канавки, чтобы орудие не откатывалось назад при стрельбе, сгружали снаряды. Командир взвода лейтенант Штыков суетился у буссоли, подбегал к орудиям, проверяя, правильно ли установлены. И только когда орудия были готовы, приступили к оборудованию орудийных окопов, начали рыть щели. Так уж положено: сначала изготовиться к бою, чтобы противник не мог застать врасплох, а потом все дооборудовать до нормы.
Заместитель командира батареи по политчасти, лейтенант Смолкин, отправив машины, подошел к первому орудию.
— Ну как у вас дела, воронежские? — выдыхая густые молочно-белые облачка пара, спросил он. Расчет первого орудия был недавно укомплектован из артиллеристов воронежского добровольческого полка.
— Н-ничего! — тужась, ответил командир орудия старший сержант Шерстнев, упираясь плечом в щит орудия. На спине его горбом вздулся полушубок. — Вот, подвинем маленько, — и будет порядок.
— А щели как? Ровики для снарядов?
— Роют… только земля, как железо, трудновато.
— Тоже, сказал! Трудновато! Под Сталинградом что, легче было? — Лейтенант Смолкин подошел к группе солдат, долбивших мерзлую неподатливую землю, протянул руку к одному из них.
— А ну-ка, дай погреться. — И, сняв варежки, поплевав на руки, с силой всадил кирку в землю.
— Гы-ых, гы-ых, — выдыхал он раз за разом, из-под кирки сыпались искры, брызгали во все стороны мелкие комья смерзшейся земли.
Солдат, отдавший кирку, воспользовавшись перерывом, решил высказаться.
— И вот ведь гоним и гоним фашиста, от самой Волги. Душа не нарадуется! И, почитай, ни разу еще не останавливались, оборону не занимали. А тут, среди ночи, окопы, да еще полную профиль. Оно бы вроде и ни к чему. Все равно завтра дальше.